Она продолжала говорить, и он отвечал ей, не думая, первое, что приходило в голову, потому что почувствовал, что ее рука тоже что-то говорит ему, будит в нем мучительно-сладкие чувства. И он осторожно, нежно прижал эту руку к себе. И замер. Он даже, кажется, пропустил конец ее рассказа и очнулся от дурмана только тогда, когда Горбов поблагодарил ее «за такой живописный рассказ…».

После этого они молча возвратились на горбовскую дачу. Допили вторую бутылку «минералки», доели грибы и другую снедь, которая нашлась у Федора Лукича и осоловевшие вышли в садик. Присели на скамеечку и закурили.

День угасал. Время на даче пролетело быстро.

— Ты извини, Валентин, отвезти тебя в город сейчас не могу. Сам знаешь, как теперь строго — под мухой за рулем…

— Наслышан, — почти радостно откликнулся Загоруйко. — Только обо мне, Федор Лукич, не беспокойся. Автобусную остановку я по пути сюда приметил, не заблужусь.

— А я здесь переночую. А то оставайся. Место найдется.

Но Загоруйко отказался, и Горбов проводил его до калитки. Валентин еще несколько минут шагал в направлении автобусной остановки и только потом резко повернул обратно. Он крадучись миновал дачу Горбова и подошел к заветному дому. Дверь неожиданно распахнулась, перед ним была Нина.

— А я уж заждалась, — прошептала она, покрывая поцелуями его глаза, щеки, губы. — Заждалась…

Валентин увлек ее в домик. И ни он, ни она не заметили притаившегося за калиткой Горбова.

«Ну, кажется, все в порядке…» — подумал, тот и, разом потеряв интерес к происходящему, повернул к своей даче. Замысел удался: отныне, с его помощью, два компаньона — Загоруйко и Курбатова вступили в союз против третьего.

Я так и не сказал капитану, что кафе «Южное», этот чертов кооператив, сидит у меня в печенках. У меня с ним свои счеты и свои отношения. Да стыдно было бы рассказывать, потому что это был бы рассказ о нескладной любви. Не чьей-то, а моей. Рассказ о девчонке — глупом мотыльке — полетевшем, как на огонь свечи, в это самое кафе.

Именно тогда я решил в первый раз посмотреть на кафе изнутри. До этого мне приходилось закусывать в прежней «Весне». Запомнился тесный, неопрятный зал, очередь у кассы и неистребимый грубый запах кухни. И еще посетители: вечно куда-то спешащие, непритязательно одетые. Они торопливо съедали первое и второе, запивали все это неизменным, мутноватым компотом и тут же исчезали, уступая место другим.

Совсем другая обстановка царила в поглотившем государственную «Весну» кооперативном «Южном».

В нем стало как будто просторнее. Столики уже не теснились вплотную друг к другу. Хозяева, видимо, не столько заботились о числе посадочных мест, сколько об удобстве и уюте для своих посетителей, полагая, что и то, и другое — тоже деньги.

Если в «Весну» люди приходили просто есть, то в «Южное» скорее «посидеть», «побеседовать», «встретиться». И эта разница налагала отпечаток на все. Прежде всего изменился интерьер основного зала. Появились красивые люстры и бра, массивная мебель вместо прежних поделок из гнутых металлических полос. И в дополнение ко всему: отдельные кабинетики, каким-то чудом выкроенные из общей площади бывшей «Весны».

Но главное это то, что совсем другие люди посещали теперь кафе. Это были клиенты солидные, уверенные в себе, хорошо и модно одетые. Они никуда не спешили. Расплачивались небрежно, не требуя сдачи.

Я чувствовал себя здесь потерянным. В толкучке «Весны» мне иногда встречались знакомые лица, кто-то издалека приветственно поднимал руку, кто-то кивал, улыбался. Здесь же я знакомых не встретил. Передо мной, как в кадрах замедленной киносъемки, проплывали чужие, неприятные лица, презрительно, как мне казалось, посматривающие на меня холодные глаза.

— Проходите, молодой человек. Проходите.

Ко мне почтительно, но без лишней угодливости и торопливости, приблизился хорошо сложенный человек лет тридцати с небольшим в строгом черном костюме, с салфеткой на левой полусогнутой руке.

— Может быть, вы присядете за этот столик? — и он указал мне на свободный стол у окна.

— Мне бы хотелось, — ответил я, — чтобы меня обслуживала Лида Перевозчикова.

— А-а-а, — понимающе сверкнул черными глазищами официант. На его смуглом, красивом лице появилось снисходительное выражение. — Тогда пройдите сюда.

И он указал на столик у противоположной стены.

Он тоже оказался свободным. Я сел, взял в руки книжечку меню, раскрыл ее и внутренне ахнул. Цены обескураживали.

Не успел я опомниться, — около столика появилась Лида.

— Ты зачем сюда пришел? — тихо спросила она, доставая из кармашка блокнотик и делая вид, что собирается принимать заказ.

— Да вот хотел… — замялся я.

— Я тебе принесу стакан чая и булочку, — решительно объявила она и добавила: — Дурак, тут же настоящая обдираловка. Выпей чай и сразу же уходи.

Собственно, у меня в ту минуту и у самого не оставалось никакого желания задерживаться в этом кафе.

Позже я еще заходил в «Южное» два или три раза, то вроде бы, чтобы полакомиться мороженым, которое здесь не переводилось, то, чтобы выпить стакан чая. На самом же деле мне просто хотелось хоть издали увидеть Лиду. Но после моего первого посещения кафе отношения у нас совсем испортились. Судьба давала мне еще один шанс освободиться от своего глупого увлечения, забыть надменную девчонку. А я продолжал на что-то надеяться, продолжал искать встреч.

И вот теперь это задание: пойти в кафе «просто так». Конечно, притвориться простаком из района я не мог. Да и не было нужды в такой легенде, считал я. У меня имелась другая, более правдоподобная — безнадежно влюбленный.

Рассудив так, я заехал из управления домой, переоделся, достал из письменного стола все деньги, какие были в наличии, и отправился в кафе.

Идти прямо в кафе, в зал, по-видимому, было бесполезно. Там вряд ли что высидишь. Народ за столиками с посторонними малообщительный, у официантов на лицах дежурная улыбочка. Эх, на кухню бы попасть! Так ведь тогда сразу пришлось бы раскрыться, а Безуглый приказал пойти просто так, неофициально. И я решил заглянуть на хозяйственный двор кафе.

Я повернул в переулок, проскользнул между двумя не особенно плотно прикрытыми створками ворот и оказался во дворике, через который эта лавочка снабжалась продуктами, овощами, молоком, фруктами.

Там я увидел, что из кафе во дворик выходит высокое крыльцо, равное такой высоте, чтобы подъехавшая крытая машина «Продукты», раскрыв задние двери, могла стыковаться с крыльцом. И еще мне бросился в глаза козырек у складского помещения. Под этим навесом стояла громадная катушка из-под кабеля, вокруг которой на перевернутых ящиках сидели трое парней. Перед ними стояла бутылка минеральной воды, три стакана, раскрытая банка рыбных консервов, лежали куски черного хлеба. Парни о чем-то спорили и не обратили на меня никакого внимания.

Я шагнул ближе и наугад спросил:

— Светлую память Виктора Сергеевича обмываете?

Они умолкли и уставились на меня. Сидящий с краю, ближе ко мне, рыжий здоровяк с оплывшим лицом откликнулся:

— А хотя бы и так. Тебе-то какое дело?

— Поминать хорошего человека водой, хотя бы и минеральной, это как-то не по-русски, — подзудил я.

— Эх ты, кулема, — рассмеялся сидящий в центре. Он скривил пухлые губы в презрительной улыбке, отчего его круглая физиономия приняла высокомерное и презрительное выражение. — Вода, говоришь? На, понюхай…

И он протянул мне пустую бутылку из-под «Арзни». Пахло водкой. «Эге, — подумал я, — не знаю, добуду ли я что-нибудь для дела об убийстве, а вот по делу о незаконной торговле винно-водочными изделиями что-то наклевывается…». И я, чтобы еще больше подзавести круглолицего, скептически пожевал губами, скорчил недоверчивую мину и сказал:

— Пахнет-то и правда вроде бы не водичкой, но вообще-то…

Теперь рассмеялись и двое других, а рыжий сказал: