— Замолчи, Страшный! На место!

Лай прекратился, зазвенела цепь, послышалось глухое ворчание и шум, производимый собакой, забирающейся в конуру.

Загоруйко приоткрыл калитку. У открытой двери терраски стояла молодая женщина в легком домашнем платье. Валентин не мог сказать, была ли она красива, но почувствовал, что она удивительно, вызывающе женственна. Ее фигура, поза, складки платья, немного надменный поворот лица, глаза, с интересом рассматривающие его, все-все тут же всколыхнуло в нем еще недавно, казалось, спящее, необоримое, мужское.

У него вдруг запела душа. На сердце стало радостно и светло. У женщины ответно заблестели глаза, смягчились очертания губ.

— Вам кого?

А он все смотрел на нее и только очнувшись от колдовства ее обаяния, ответил:

— Мне надо переговорить с Виктором Сергеевичем…

Женщина повернулась к полуоткрытому окну, выходящему на терраску.

— Виктор, ты дома?

В окне появилось худое, бледное лицо. Окинув посетителя недовольным, подозрительным взглядом, он пробурчал:

— Ну что теперь делать? Пусть войдет.

Женщина посторонилась и пропустила Валентина вперед. Загоруйко оказался в небольшой комнате, стеклянная дверь которой выходила в сад. Две другие двери вели во внутренние комнаты дома. Посредине стоял круглый стол.

— Присаживайтесь, — сказала женщина и прошла в правую от входа дверь.

Через минуту оттуда вышел сухой и прямой, как палка, седоватый человек лет шестидесяти. Он был чуть выше среднего роста. Щеки его были тщательно выбриты. Внимательные зеленоватые глаза под сдвинутыми, почти черными бровями, мрачно поблескивали. На нем был строгий, хорошо отутюженный темно-синий костюм. И вообще, он походил скорее на ученого, важного чиновника, но отнюдь не на перекупщика краденого, как о нем думал Загоруйко.

— Чем могу служить? — скрипучим голосом спросил он.

Настала решительная минута. Загоруйко опустил руку в карман, достал заранее заготовленную ксиву Бурды и подал ее седоватому человеку.

Тот, презрительно опустив кончики бледных, тонких губ, взял письмо, развернул.

Валентин отлично знал его короткое содержание: «Четыре, если на три и один в уме. Сделай, что он попросит. Бурда». В последнюю встречу тот приказал одновременно передать на словах: «Десять не один, а дважды…», но что-то удержало Загоруйко и он не сказал условленной фразы.

Между тем Конопля-Курбатов оторвал взгляд от записки и вновь окинул посетителя мрачным, изучающим взглядом.

— Ну и как он?

И снова Загоруйко мгновенно принял решение не говорить Конопле правду. Он пожал плечами и ответил:

— Обыкновенно. Готовится в побег…

— Так.

Конопля-Курбатов произнес это короткое слово бесстрастно и равнодушно, но по тому, как затрепетали ноздри его тонкого, длинного носа, как еще более посуровел его и без того мрачный взгляд, Загоруйко понял, что, неожиданно для себя, нанес этому еще крепкому старикану удар, — коснулся какой-то болевой точки. Кажется, он скорее обрадовался бы, услышав о смерти Бурды. «Во всяком случае, — решил Валентин, — мне сейчас выгоднее иметь за спиной не мертвого, а живого Бурду. Живой он все равно, что уздечка для Конопли…».

— Так, — повторил Конопля, — и что же вам надо: паспорт, немного денег, или еще что?

Загоруйко поджал свои красивые губы и покачал головой.

— Нет, Виктор Сергеевич, я прибыл сюда из колонии на законном основании, после отбытия срока. Паспорт я имею. Новенький. Чистенький. Другого не требуется. А по части денег, так ведь десять не один, а дважды…

Конопля нахмурился.

— Ах, вон как… Простите, а с кем я имею дело?

«Удивительный старик, — подумал Загоруйко, — ни одного блатного словечка. Говорит, как в книгах старосветские людишки изъяснялись. Ну и ну!».

— Валентин Осипович Загоруйко, сын собственных родителей.

И в то же время заметил, что выражение лица Конопли сменилось. У него появилась, видимо, новая мысль.

Загоруйко, конечно, ошибался, принимая его за обычного скупщика краденого. Правда, он этим занимался, но давно, очень давно это было… Вот тогда жизнь и свела Виктора Сергеевича с Бурдой, Мишкой Штокманом и еще кое с кем. То был, так сказать, период первичных накоплений. Тогда Конопля был большим человеком для многих бандитов. Но потом, бывший повар одного из столичных ресторанов, он скопил определенную сумму и вроде бы ушел на покой: приобрел домик на подмосковной станции, обзавелся собственным «жигуленком».

Заниматься перепродажей краденого отсюда было даже удобнее, чем из московской квартиры, но спустя какое-то время Виктор Сергеевич решил отойти и от этого бизнеса. Деньги у него имелись и он решил заняться «операциями» с чеками Внешпосылторга. Солидная внешность, умение держать себя способствовали успеху. Он даже стал подумывать, а не заняться ли валютными операциями.

Время менялось. Во всех газетах, везде, где собирались люди, речь шла о перестройке. Как понял ее Конопля, руководство страны хотело ускорить темпы улучшения и организации общественного питания, бытового обслуживания населения. Речь шла об индивидуальной трудовой деятельности, об организации кооперативов.

«Грядет новый нэп. И, кажется, теперь надолго», — стал думать Виктор Сергеевич и понял, что именно на этом пути для него открывается прямая дорога к обогащению, без всякой конфронтации с уголовным кодексом.

Взвесив все, он решил основать свое «дело», — открыть кафе, пусть пока кооперативное. При этом у него, понятно, и в мыслях не было «улучшать общественное питание». Его манила возможная прибыль. И только прибыль. А недостатки в общепите… Зачем же их устранять, коль скоро именно они и работают на прибыль таких кооператоров, которые виделись Конопле в его горячечных мечтах?

Начинать свое «дело», считал он, все-таки лучше было не в Москве, а в каком-нибудь областном городе. И тогда он вспомнил о Горбове, своем давнем клиенте по торговле краденым. Конопля списался с ним. Тот восторженно поддержал идею. И Виктор Сергеевич уполномочил его приобрести в Энске кооперативную квартиру на его имя.

Теперь оставалось решить последнюю задачу: порвать прежние связи и исчезнуть из поля зрения недавних друзей и врагов.

Как раз в это время он случайно познакомился с Ниной Курбатовой. И очень скоро, без всякой огласки, не только зарегистрировал с ней брак, но и сменил свою фамилию на ее.

После этого успешно сбыл с рук «Жигули», нашел покупателя и на дом. Все складывалось как нельзя лучше и тут судьба подкинула ему эту встречу с Загоруйко.

Сначала Курбатов расстроился — вместе с этим черномазым красавцем в его почти новую жизнь опять вползало старое: Бурда, Штокман, открытое неуважение законов. Ему все это мешало…

Но, когда Загоруйко представился, когда сообщил, что вышел из колонии на законном основании, что у него есть «новенький, чистенький» паспорт и что Бурда передает ему все права на десять тысяч, он вдруг подумал: «А что, если оторвать этого молодца от Бурды? Забрать его с собой в Энск. Хотя бы в качестве телохранителя. Да и деньги останутся в «деле». А там видно будет».

Именно тогда, как заметил Загоруйко, и изменилось выражение его лица. Пергаментные складки на щеках дрогнули, в зеленых глазах погас мрачноватый блеск, бледные губы тронула улыбка.

— Очень рад знакомству, Валентин Осипович. Я думаю, мы пройдем на солнышко, в сад, а Ниночка… — он обернулся к двери и позвал: — Нина!

Женщина, встретившая Валентина первой, тут же появилась.

— Нина, — обратился к ней Виктор Сергеевич. — Мы с Валентином Осиповичем потолкуем о делах, а ты приготовь что-нибудь закусить и выпить в честь приятного знакомства. Валентин Осипович у нас отобедает…

«Все-таки охмурил, старый сыч…» — думал Валентин, направляясь из Подмосковья в Энск.

Действительно, с первой же встречи он поддался убеждениям Курбатова. По словам Виктора Сергеевича выходило, что самое лучшее применение своим деньгам он найдет, поместив их в учредительный капитал кооперативного кафе, которое откроют в Энске.