Сельсовет оказался запертым. Пирогов потоптался на крыльце, увидел в соседнем дворе старуху. Та сновала туда-сюда: дров собрала вязанку, в стайку сена забросила. На него, на Пирогова, никакого внимания, хоть и стоит он открыто, на фоне снежной горы видно его издалека.

- Эй! - окликнул Корней Павлович, хотел спросить, где председателя искать или хотя бы секретаря. Старуха дернула плечами, остановилась, прислушалась и вдруг, будто вспомнив что-то важное и неотложное, затрусила в дом.

Пирогову сделалось неловко за нее и за себя. Вон как! Люди боятся незнакомого голоса, а он, начальник райотдела, не может снять с них эти неуверенность и страх…

Он перешел улицу, постучал в розовое от печного огня окошко - в избе экономили керосин, довольствовались пока светом из приоткрытой печи.

Никто не метнулся к окну, не приклеился носом к стеклу - взглянуть, кого бог послал в неурочный час.

Корней Павлович снова постучал, чуть длиннее и требовательней, отошел к воротцам, прислушался. В сенях скрипнула, наконец, дверь, женский голос спросил: «Кто?»

- Подскажите, как найти дом председателя сельсовета.

- А это надо улицей вверх. Там будет проулок. Так, в том проулке первый дом. Глиной еще промазанный, - охотно, даже с радостью пояснила женщина. - Иди сейчас прямо вверх, смотри по левую руку проулок. Как будет - так повертай.

- Спасибо.

Он вел коня за узду, прислушиваясь и поражаясь глухой тишине. Точно не деревня в сотню дворов, а мемориальное кладбище с домами-надгробиями… Да сколько же времени теперь? Семь? Восемь?.. Что происходит с людьми? Боязнь темноты?..

Председатель тоже долго выяснял через дверь, кто да зачем, потом осторожно снял запоры.

- Товарищ Пирогов!

- Он самый.

- А я слышу, вроде знакомый голос-то. Мы с вами в райисполкоме встречались. Потом вы доклад про войну делали. Заходите в избу.

Пирогову почудился в его словах справедливый упрек. За полгода Корней Павлович трижды объезжал район, трижды бывал в Ыло, но каждый раз случалось так, что председателя сельсовета не оказывалось на месте. Месяц назад, как помнил Пирогов, председатель ездил за дровами, и теперь, наверное, вон они, пиленные, лежали под стеной сарая высокими штабелями.

- Лошадь бы куда-то на ночь.

- Это мы мигом. Мы ее ко мне в стайку. Там по нынешним временам, хо-хо, простору на всю деревню хватит.

В длинной нательной рубахе навыпуск он выбежал во двор, раскидал жердины, лежащие вместо ворот, взял лошадь за узду.

- Нн-о, хорошая. Нн-о!

Так же быстро он распряг ее, втолкнул в сарай, принес охапку сена.

- Сбрую, вожжи надо в сени занесть. Не ровен час - уведут.

- Поди, не посмеют у начальника милиции, - сказал Пирогов, снимая дугу.

- Вы меня простите, если не так что брякнул: вон война какая идет, тут всё с ног на голову перевернулось. Заходите в избу. Вот та-ак! Осторожно! Темень проклятая!

В избе было тепло и сумрачно. На заставленном кухонном столе слабо светила лампа. За день разъездов Пирогов изрядно настыл и, шагнув из сеней за толстую, обитую мешковиной дверь, ощутил, будто его окатили горячей водой.

- Вот сам товарищ Пирогов в гости к нам, - сказал хозяин, появляясь следом.

У жаркой печи на высоком прочном табурете сидела женщина в широкой замызганной юбке, широкой кофте и в платке и чистила картошку. Длинная тонкая кожурка тянулась от ножа до пола. Женщина, не меняя позы и не прекращая занятия, приподняла голову, коротко посмотрела на Корнея Павловича, перевела тяжелый недружелюбный взгляд на хозяина и задержала его на нем значительно дольше.

«Кажется, я нарушил важный разговор», - подумал Пирогов, но не подал вида, сказал вслух напористо, бодро:

- Добрый вечер! Прошу прощения за неурочный час. Но дело у меня к вам.

Женщина не то кивнула, не то просто опустила голову, уставясь на картофелину. Корнею Павловичу вдруг сделалось стыдно. «Тут определенно был разговор», - подумал Пирогов, вспоминая, с какой готовностью кинулся навстречу ему председатель. Решив так, он уже не удивлялся угрюмости, неприязни женщины. Снял шапку, поискал, куда бы ее положить или повесить. Но хозяин выхватил, аккуратно, даже осторожно, будто она была из хрупкого стекла, положил на настенный шкафчик.

- Раздевайтесь. Я помогу. Вот сюда…

Он провел Пирогова в комнату, точнее за печь, ибо вся изба делилась ею надвое, освободил стул, спихнув с него какие-то тряпки.

- Располагайтесь. Я - сам-момент.

Он о чем-то пошептался с женой, вернулся с лампой, поставил на стол, суетливо потыкался туда-сюда, поймал другой стул за спинку, подсел к Пирогову.

- Такие все дела. Не жизнь - толкучка.

- Может, я некстати?

Хозяин замахал руками. Это могло обозначать: «что ты, что ты» или «тише-тише!»

«Странный мужичок, - подумал Пирогов. - Как же ты, брат, руководишь Советом, если дома будто на спице вертишься».

- Как у людей настроение? - спросил Корней Павлович.

- У кого как. Молчат. А что на уме, поди узнай.

- Так все и молчат? И даже не ругаются.

- Этого сколь хошь. А вообще больше молчком.

- Вы бы первым заговорили. Глухо у вас. Вот и народ глохнет. Немеет.

Хозяин провел ладонью по шее, поднес к глазам, качнул головой.

- Потею чтой-то.

- Жарко топите. Дрова не вешаны.

- Жить в лесу и не иметь полена…

Председатель оглянулся на кухню, будто боясь, не подслушивают ли их. Взгляд его небольших луповатых глаз был настороже. «Да что он в самом деле, - подумал Пирогов, - будто ждет кого-то и боится, как бы тот не встретился со мной».

- Как Анкудай стоит?

- На прежнем месте, - Корней Павлович пожал плечами. - Давно не был там?

- Не то чтобы… Пришлось к слову… Конечно, куда же ему деться… А вы к нам проездом? Или дело?

Разговор явно не клеился.

- Извините, у меня к вам несколько вопросов, - сказал Корней Павлович, поняв, что к близкому знакомству с этим человеком у него не лежит душа.

- Я… Да… Сам-момент…

Он снова убежал за печку, и снова оттуда послышался шепот. Хозяин тут же появился в комнате, вытирая тряпкой шею.

- Значит, вопросы?

- Да! Вас зовут Федор Африканович?

- Африканович, - как эхо подтвердил хозяин и кивнул для большей достоверности.

- Федор Африканович Князькин?

- Как есть - Князькин.

- И вы председатель сельсовета?

- Какой там председатель. Числюсь.

- Это как же так? - опешил Пирогов,

- Чего тут пояснять. Не годен я для такой работы. Характеру не добрал смолоду. Буду писать в исполком, чтобы освободили.

- На фронт тянет?

- Какой там фронт, товарищ Пирогов. Земля меня тянет. Спать ложусь и думаю, встану ли утром. Сердце у меня подорвано. И грыжа кой год мучит. А намедни проснулся от голоса, будто матушка зовет. Ясно так услышал.

- Сколько вам лет?

- Скоро сорок шесть.

- Давно в Совете?

- Переизбрать хотели в сорок первом. А тут война стукнула. Отложили. А потом уж оставили… Сам-момент.

Вскочив со стула, он побежал на кухню. Зашуршали угли в топке, на чугунной плите зашипела вода.

Редкий, просто уникальный тип. Он уже вроде и не председатель - какой спрос, он же со всех сторон забронирован от фронта, ибо оставлен здесь представлять власть, выполнять распоряжения высших органов, проводить мобилизацию. Что это, от небольшого ума, ленивой дремы, сытого равнодушия, комариной культуры? Или это четко сформулированная позиция зрелого по возрасту человека? Тогда как и чем объяснить откровенность? Он ведь прекрасно понимает, что перед ним официальное лицо - начальник райотдела милиции, и этот разговор не может остаться между нами как безобидная шутка. Или он испытывает его, Пирогова? Только подводит к главному, которое прояснит первое недоумение?..

Князькин вбежал в комнату, будто за ним гнались с улицы, быстро сел на прежнее место.

- Вот я… Так, какие вопросы? По части бумаги? Они - в порядке.