Конечно, все это лишь предположения, удручающе правильные, логичные, но именно тем и тревожные. Все здесь получалось как по-писаному, и только оставалось расшифровать действующих лиц. Одним из них был неизвестный бородач с Семинского перевала. Вторым…

Корней Павлович прикрыл глаза, вспоминая встречу с Козазаевым, каждое его движение, голос, чуть взвинченный, вызывающий тон. Тогда Пирогов объяснял эту заносчивость сознанием превосходства фронтовика перед тыловым лейтенантом, живущим среди стариков и баб.

А что, если история с Якитовым…

Козазаев вошел, шумно бухая сапогами. Корней Павлович слышал, как он замедлил шаг против дежурной, гоготнул и затопал дальше. После случая с Якитовым Пирогов дважды проведывал Павла дома и между ними обозначились простецкие отношения.

Ступив в кабинет, Козазаев вскинул здоровую левую руку к виску, но, взглянув на сидевшего за столом лейтенанта, почувствовал его нерасположение к трепу и погасил дурашливые искорки в глазах.

Пирогов молча кивнул на приветствие, взглядом указал на стул. Павел настороженно сел.

- Чего сердитый такой, лейтенант? - спросил без всякого интереса. - Повестку ахнул, весь дом переполошил.

- Дело к тебе особой важности, - медленно начал Корней Павлович. - Три недели назад на повороте в Ыло были убиты мужчина и женщина…

Пирогов сделал паузу и так же, не выдавая интереса к поведению Павла, смотрел перед собой.

- Слышал, вся деревня об этом гудит, - отозвался Павел. Тишина паузы усиливала его настороженность.

- Тем лучше, значит, для тебя это не открытие. Так вот, убийцы скрылись, замели следы, но все-таки оставили важную улику…

- Мой адрес… - иронично уточнил Павел. Медлительность Пирогова, с какой тот начинал разговор, видимо, действовала ему на нервы.

- Окурок…

- И что из этого?

- А вот что…

Корней Павлович потянул ящик стола, достал телеграмму научно-технического отдела.

- Взгляни.

Козазаев привстал, по-жеребячьи изогнул шею: телеграмма слегка вздрагивала в руках Пирогова, а главное, была «вверх ногами».

- Ну и что? - спросил он, садясь на место.

- Второй листок бумаги был твоим.

- Моим?

- Может, я не так выразился. Второй листок был из твоего кармана.

- В телеграмме не названа моя фамилия. А раз так, то мне следует сейчас подняться и уйти.

- Ишь ты, прыткий. А ведь мы еще ни словом не обмолвились о деле.

- Ничего себе, - расширил зрачки Козазаев. - Обвинил меня в убийстве, и, оказывается, это еще цветочки.

Нет, нет и нет! Этот парень здесь ни при чем. Он кипит, клокочет гневом. Он сейчас действительно встанет и уйдет.

…Ну разве повел бы себя так преступник, разве не начал бы защищаться, предупреждая следующее разоблачение. А этот принимает тон и подыгрывает. Только суше и злей смотрит. И белее нос, как это бывает в минуты наивысшего напряжения.

Надо отступать. Надо отходить на исходную. Но где она? Он, Пирогов, сам разрушил ее. Да, надо потянуть время. Не утратить инициативу, но успокоить парня.

- Я должен быть с тобой откровенен. Дело действительно тревожное. В районе, в горах, действует организованная банда, по моим предположениям, пять-шесть человек. Имеются факты нападения на машины на Чуйском тракте, грабежа в селах, вот - убийство. У банды, как мне кажется, есть свой человек в селе, который снабжает их по мелочам. Скажем, табаком, бумагой. Вспомни, у Якитова самосад и такая точно бумага, как у тебя. Как «бычок». Уловил мысль?

- Не пойму, при чем тут я?

- Ну, допустим, что бумагой с Якитовым поделился ты.

- Знаешь что… - от неожиданности Павел не находил слов.

- Ты не злись, я ведь сказал - допустим. Так вот, если не ты, то кто же? Припомни, ты ни у кого не брал бумагу на закрутку?

- Нет! Не брал! - жестко оборвал Павел, но это состояние было знакомо Пирогову: упрямство переросло в вызов.

- Ладно. Ты не брал. Но, может, давал кому?

Козазаев молчал. Облокотясь здоровой рукой о колено, он смотрел в одну, видимую только ему, точку на полу. Худое крупное лицо сделалось жестким, не похожим на живое энергичное лицо того, парня, что ворвался сюда несколько минут назад.

- Ты напрасно сердишься, Павел, - продолжал Пирогов. - Если бы я не верил тебе, - будь спокоен, нашел бы способ узнать все сам. А я верю тебе. Слышишь, - верю. Но мне казалось, что ты облегчишь дело. Возможно, где-то, когда-то твои пути случайно перекрестились с человеком, который мне нужен. Слышишь? Ты приехал и встретил старого знакомого. Вы закурили. Не знаю, что еще… Ты мог дать ему книгу. Свою книгу. У тебя же есть. Я видел. Он взял…

Будто не слыша, Козазаев обхватил голову здоровой рукой, согнул еще ниже, чтобы скрыть болезненную гримасу.

- Он взял… Ты не помнишь такого?

- Ни черта он не брал, - отозвался Павел. - Ни черта не брал.

Он вдруг распрямился. Лицо его было бледным, но в глазах появились нетерпеливые огоньки.

- Слушай, лейтенант. Я и вправду приехал - и он пришел. Многие приходили, и он. Не друг, не сосед - недалеко живет. Про войну, про всякое там завел… Потом мы закурили. У него был кисет и бумажка. Вот так, книжечкой, аккуратненько. А когда ушел, книжечка… да, осталась. Он взял кисет, а книжечка осталась. Но я не думаю… Я бы не подумал…

- Кто он?

- Так ведь… Тьфу, черт! Конечно же, он забыл, а я прихватил на радости.

- Кто? Кто он?

- Сахаров же.

- Это какой Сахаров? - ахнул Пирогов. - Какой из себя?

- Да не молодой уже. За шестьдесят. Крепкий такой. Борода - во!..

- Борода, говоришь, - оживился Пирогов. Он теперь ясно представлял, о ком речь идет, и едва сдерживал изумление от такой новости. - Так вот, дружище, Якитову дал табак и бумагу бородач, похожий на твоего.

И все-таки Сахаров!

Якитов, конечно же, узнал его. Иначе зачем бы ему понадобилось ломать комедию, будто он не встречался ни с кем в горах. Только прижатый прямым вопросом о табаке, он придумал незнакомого старика, но при этом не сообразил исказить его словесный портрет. Совершенно ясно, что Якитов не слышал об убийстве на дороге, тем более - об окурке. Просто поняв, что самому ему не избежать наказания в любом случае, он решил не впутывать в историю старика: ведь старик накормил, обещал помочь.

Козазаев шел рядом с молчаливым Пироговым и не мешал ему думать.

- Ты со мной? - спросил Пирогов.

- Куда ж мне, если я оказался пупом в этом деле.

Над селом висело плотное звездное небо. В воздухе пахло снегом. Небольшой морозец после прокуренного кабинета доставал до глубины легких. Был тот час, когда в домах уже оттопили печи. В большинстве окон не было света, и они выделялись на стенах слепыми черными прямоугольниками.

Козазаев шел на шаг впереди, показывая дорогу. Молчали, каждый по-своему переживая недавний разговор и предстоящую встречу с Сахаровым. По словам Павла, это был на редкость крепкий мужик, умный и хитрый, решительный до отчаяния. Павел предупреждал, что если Сахаров почувствует опасность, первым применит силу, и кто знает, что у него припасено за пазухой.

На этом Пирогов и решил сыграть: с ходу передать привет от Якитова, выразить недовольство потворством Сахарова, высказаться, во что обойдется укрывательство дезертира, рассесться по-домашнему, начать составлять протокол.

Надо убедить Сахарова, что у него нет другого пути, как попытаться избавиться от милиционера; вызвать вспышку, погасить потом, воспользовавшись замешательством, получить ответ на главный вопрос: известно ли ему место зимовки банды?

Дом Сахарова двумя черными окнами смотрел на Урсул.

Пирогов обогнал Козазаева, молча указал ему место у стены в метре от двери, приложил указательный палец к губам, потом негромко стукнул в окно. Раз, другой, третий. Наконец, в доме послышались шорохи, открылась и тотчас закрылась внутренняя дверь. Кто-то стоял в сенях и прислушивался.