- Вот он куда въехал, паразит! - прошептал Григорий Ефимович. - Это чья-же должна быть квартира?

Вспомнить он не смог и стал слушать у двери. Внутри продолжало что-то сдвигаться и скрежетать.

"Не спят, голубчики! Врастают в быт. Корни, так сказать, пускают. А вот мы их вместе с корнями!..." И откуда это у Таранкина столько мебели? По родственникам держал, иначе как же? Беднотой прикидывался, правдолюбцем. Вот они, правдолюбцы. Чужие квартиры взламывают."

Григорий Ефимович легонько тронул дверь, она подалась, но уперлась во что-то мягкое. Моралевич нажал посильнее, выиграл еще пару сантиметров, но тут на дверь навалились изнутри, и она медленно пошла назад.

- Бесполезно, Таранкин! - закричал, упершись, Григорий Ефимович. Что за детские игры, в самом деле! Прекратите сейчас же!

Дверь упруго колебалась в приливах противоборствующих сил, из-за нее доносилось чье-то упрямое сопение. Моралевичу приходилось труднее - он должен был еще выкрикивать в щель у косяка обвинения и увещевания.

- Послушайте, Николай! Не дурите, все равно ведь придется открыть. Давайте договоримся без этих сцен! Чем вы, собственно, недовольны? Очередь ваша теперь совсем близко. В будущем году получите новую квартиру на законных основаниях... Слышишь, Коля? Да открывай же, я сказал!

Григорий Ефимович еще приналег, хотя и так уже изгибался дугой. Ноги его упирались в пол далеко от двери, руками и даже лбом он толкал ее изо всех сил.

И тут вдали прокричал петух.

Собственно, ничего особо замечательного в этом крике не было. Шел он, несомненно, из курятника в частном секторе, начинавшемся сразу за пустырем. Крикнуто было вполне заурядно и в самое обычное время. Но едва раздалось это веселое предутреннее пение, как из-за двери пахнуло вдруг тяжелым, теперь уж вовсе могильным смрадом, и чей-то протяжный стон пронесся по подъезду. Тотчас сила, удерживающая дверь изнутри, исчезла. Григорий Ефимович с грохотом влетел в квартиру, ударился головой о стену и повалился на пол, успев только заметить, что и прихожая, и смежная с ней комната были абсолютно пусты...

Утро нового дня по всему городу ознаменовалось радостной суматохой и милыми недоразумениями, сопровождающими любой переезд. Там разбили большую китайскую вазу настоящего ленинградского фарфора, в другом месте никак не могли найти давно погруженную в кузов бабушку, а еще в одном - самого хозяина, загодя обрадованного новосельем, заперли и забыли в шкафу. Как всегда, на практике не хватило гораздо большего количества машин, чем должно было не хватить по плану. Но тут уж ничего нельзя было поделать; единственный грузовик, не участвовавший в перевозке вещей, был оборудован под трибуну для торжественного митинга.

Так или иначе, к полудню все жильцы нового дома были доставлены, что называется, "с вещами", и митинг начался. Открыть его должен был Моралевич, но к началу торжества он не явился, и найти его нигде не могли. Пришлось начинать самому директору.

"Мы неоднократно подчеркивали о том, - сказал он в своем докладе, - что общественности завода пора сказать свое веское "Я", и только нехватка средств мешала нам воплотить этот лозунг. Теперь нам следует шире использовать прогрессивные формы и хозяйственный способ строительства, вот только денег, к сожалению, опять нет... В заключение, товарищи, позвольте от души поздравить вас с долгожданным вселением и пожелать успешного завершения вселенских работ!"

Засидевшись на чемоданах, новоселы не заставили себя долго упрашивать и дружно приступили к "вселенским работам". Специально приглашенный оркестр подбадривал их популярной когда-то мелодией "Мы на край земли пойдем, мы построим новый дом..." В какие-нибудь три часа жильцы полностью овладели всеми девятью этажами и, прочно закрепившись на отвоеванных у судьбы плацдармах, стали праздновать победу.

Вся мебель небрежно сдвигалась к одной стене, свинчивались только столы и табуретки, распаковывались коробки с посудой, разогревались кастрюли с едой, а в холодильнике, стоящем посреди кухни, охлаждалось все остальное. К пяти часам кое-где уже сели за столы. Минут через сорок на восьмом этаже затянули песню, на шестом подхватили, на балконе четвертого курили и спорили о политике, а на первом кому-то съездили в ухо.

"Ой, мороз, моро-оз!" - неслось из окон навстречу вечерней прохладе июльского лета.

В этот час возле дома появился Моралевич. Он долго ходил вокруг, рассеянно кивая в ответ на приветствия и приглашения, но никак не решался войти в подъезд. Наконец, осмелевший от новоселья Подокошко почти силой затащил его в свою квартиру.

- Где же вы днем-то были, Григорий Ефимович? Мы вас по всем телефонам искали!

- Да так, - неопределено поежился Моралевич. - Приболел слегка.

Глядя пустыми глазами в пространство, он выпил большую рюмку водки и тихо спросил у Подокошко:

- А где ... Таранкин?

- А черт его знает! Я спрашивал у ребят - никто не видел. Должно быть, к родне поехал...

- К родне, - грустно повторил Моралевич. - И никто не видел...

Быстро распрощавшись, он покинул компанию, бегом спустился по лестнице и что есть духу припустил прочь от веселящегося дома. У себя в квартире он прежде всего закрыл дверь на все замки, затем разделся и лег в постель, но свет так и не выключал.

Неизвестно, удалось ли заснуть Григорию Ефимовичу этой ночью, зато известно, что поднял его на следующее утро телефонный звонок.

- Вот, значит, как?! - кричал в трубке визгливый женский голос. Прихранить решил пару квартирок? Для своих? Для жены своей разведенной припас? Для торгашей? Не выйдет, гад, не надейся!

- Что? Кто это? Какие квартирки - залепетал окончательно деморализованный Моралевич.

- Он не знает! Вы поглядите на него! Кто на собрании говорил, что весь дом будут разом заселять? А сегодня выясняется, что там пустых квартир полно!

- Каких квартир? - простонал Григорий Ефимович. - Кто вам сказал?

- Представитель от строительства сказал, вот кто! Нашелся один честный человек среди вас - подлецов! Ну ничего, всех выведем на чистую воду! Мы из-за ваших шашней не собираемся по сто лет в очереди стоять! Сегодня же заезжаем, так и знайте!