То, как он принял его, этот удар, наново подтвердило ей, до чего неверно он, сам на грани беды, вел или пытался вести свою игру с Маршалом, чтобы усыпить его страхи, обойти его скованность. Он убеждал свою жертву в истине, с которой теперь ему пришлось столкнуться, но тогда убеждал лишь потому, что не верил в нее сам. По словам Байта выходило, что Бидел притаился и тем самым освободил его от всех обязательств. Но теперь они возникли вновь, и Мод спрашивала себя, не был ли этот преждевременный отказ от старых обязательств, притом что злосчастный честолюбец продолжал отплясывать свой фантастический танец, своеобразным ходом, помогавшим заглушить боль раскаяния. Вот такими мыслями была она занята, хотя не только мыслями - стоя перед Байтом, она взяла из его рук "Экстренный выпуск", тщательно сложила, присоединив к своему, разгладила и затем скатала оба листка в тугой шарик, чтобы зашвырнуть подальше, не делая при этом вида - ни в коем случае! - будто пытается легко и просто опровергнуть страшную весть или закрыть на нее глаза. Обмякший и беспомощный, Говард Байт, ни словом не выдавая своего отношения к смерти Бидела, предоставил ей поступать по собственному усмотрению и впервые со дня их знакомства позволил вдеть свою ладонь в ее подставленную калачиком руку, словно он был больной или она ловила его в силок. Так ведя его и поддерживая, она предприняла следующий шаг - решительно повернула с ним туда, где их потрясение разделялось бы и испытывалось многими, она повела его, ограждая и охраняя, по людным улицам, сквозь огромные устремляющиеся на запад потоки, пока наконец, добравшись до моста Ватерлоо и спустившись по гранитным ступеням, не усадила на набережной. И все это время в глазах у нее стояла сцена, которую оба обходили молчанием, - сцена в далеком немецком городке: разломанная дверь, леденящий ужас, кучка любопытствующих, ошеломленных людей, англичанин, джентльмен, лежащий среди разбросанных в неубранной комнате личных вещей, часть которых уже перечислена в газетах, - злосчастный джентльмен, загнанный и затаившийся, принявший смерть из-за радостей, которые всегда хотел иметь, а теперь лежал распростертый на полу с изящным маленьким револьвером в руке и струйкой вытекшей из раны крови, с выражением бесповоротной решимости на лице, отчаянным и жутким.

Она побрела с Байтом дальше, теперь уже на восток, вдоль Темзы, и оба они, шагая в полном молчании, казалось, видели перед собой одну и ту же материально зримую картину. Нo вдруг Мод Блэнди остановилась - внезапная мысль, вызванная воображаемой сценой, заставила ее замереть на месте. Ей пришло на ум, пронзив с необоримой силой, что сама эта трагедия со всеми ее непред-сказуемыми последствиями просто ложится на репортерское перо ее приятеля; и, конечно же, трудно поверить, но так оно было - стоило ей вновь остановить на нем укоризненно-участливый взгляд, как она проникалась сочувствием к нему - какой шанс он упускал! - и желала ему этой нечаянной удачи и, более того, еле удерживалась, чтобы не высказать ему своих соображений. "Как же это ты, милый мой, не там, не на месте происшествия?" так и вертелось у нее на языке, но вопрос этот, произнесенный вслух, прозвучал бы подстрекательством: "Мчись туда, не теряя минуты!" Вот такие чувства обуревали в эту минуту Мод в силу привычки, уже укоренившейся, сверять время только по циферблату Прессы. Она восхищалась Байтом как образцом истинного журналиста, к каковым себя не относила, - правда, это не было главным, чем она в нем восхищалась, и сейчас ее, пожалуй, прельщала возможность подвергнуть истинного журналиста испытанию. Она уже порывалась сказать: "Дело требует, чтобы ты ехал туда немедлеино, в чем стоишь, опережая остальных, - ведь тебе тут и карты в руки", и в следущий миг, когда они остановились для передышки, готова была оглянуться назад, пытаясь различить сквозь речной туман, который час показывают стрелки на смутном циферблате Биг-Бена. Однако удержалась у опасной черты, частично, скажем прямо, потому, что у нее достало сообразительности понять: последнее, о чем в эту минуту Байт способен думать - даже получи он прямое задание, - так это об открывшемся ему шансе, о поезде, пароме, несомненной форе, которую не упустил бы ни один истинный журналист. Но истинный журналист кончился у нее на глазах; она словно воочию видела, как он линял, все равно что видела, как он снимает с себя пальто, шляпу, вынимает содержимое карманов и раскладывает на парапете, прежде чем броситься в Темзу. В нeм произошла разительная перемена - без единого слова, без внешнего знака, полностью преобразив того человека, которого она доселе знала. И конечно же, ничто не могло раскрыть ей полнее, в каком он смятении. И по этой причине она не могла обращаться к нему с такого рода вопросами, которые лишь усугубили бы его состояние, а она меньше всего хотела его ycyгyблять, она хотела быть чуткой, великодушной. И когда наконец заговорила, то повела речь о другом - о том, что его не подавляло.

- Я все думаю о ней - бедняжке. Не могу не думать. Каково ей сейчас узнать из "Листка" - да еще когда такую новость выкрикивают у нее под окнами.

И с этими словами, которые помогли ей воздержаться от рискованных вы-сказываний и вместе с тем облегчитъ душу, она предложила ему продолжать путь.

- Это ты о миссис Чёрнер? - спросил он, помешкав. И вдруг, услышав в ответ быстрое: "Конечно... О ком же еще", сказал нечто тaкое, чего она от него не ожидала: - Естественно, она прежде всего приходит на ум. Только сама виновата. Она и довела его, я имею в виду... - но что он имел в виду, Байт так и не договорил, захваченный новой идеей, которая тут же приковала их к месту. - А почему бы тебе, кстати, не проведать ее?

- Ее? Сейчас?

- "Сейчас или никогда" - ради нее и себя. Пробил ваш час.

- Но каким образом ради нее? Сейчас, в разгаре...

- Именно в разгаре. Сегодня вечером она выложит тебе то, о чем потом никогда даже не заикнется. Сегодня она будет беспредельно щедра.

У Мод прервалось дыхание.

- Ты хочешь, чтобы я, в такую минуту, зашла...

- Дa, и оставила свою карточку, написав на ней несколько слов разумеется, таких, какие нужно...

- А какие, по-твоему, нужно? - осведомилась Мод.

- Скажем: "Мир жаждет услышать вас". Это, как правило, действует без-отказно. Я почти не знаю случая, когда бы эта фраза, даже при большем горе, чем можно здесь предположить, не дала должного эффекта. Как бы то ни было, попытка не пытка.

На Мод это произвело впечатление.

- То есть, - с изумлением посмотрела она на него, - ты хочешь, чтобы я добилась у нее разрешения объясниться за нее.

- Совершенно верно. Ты хватаешь на лету. Напиши на карточке, если угодно... "Позвольте мне объяснить". А уж она захочет объяснить.

Мод посмотрела на него с еще большим недоумением: каким-то образом он перекладывал все на ее плечи.

- Вот уж нет. Именно объяснять она и не хочет. И никогда не хотела. Это он, бедняга, всегда рвался...

- Почему она и воздерживалась?.. - Байт вдруг очнулся. - Так то было раньше... до того, как она убила его. А теперь, поверь мне, она заговорит. И еще как - не закрывая рта.

Для его спутницы это прозвучало прямым вызовом.

- Его убила не она... Вот уж что ты, милый мой, прекрасно знаешь.

- Ты хочешь сказать - я? Тогда, детка, в самый раз взять интервью у меня, - и, засунув руки в карманы, явно довольный своей идеей, стоя над серой Темзой под высокими фонарями, он улыбнулся ей какой-то странной, многозначительной улыбкой. - Вот что даст тебе ход!

- Ты хочешь сказать, - ухватилась она за последнюю фразу, - что расскажешь мне обо всем, что знаешь?

- Даже обо всем, что натворил! Но - с одним условием - для Прессы. Только для Прессы!

У нее полезли на лоб глаза.

- То есть ты хочешь, чтобы я толкнула...

- Я ничего от тебя не "хочу", но готов тебе помочь, готов сам толкнуть - молниеносно - твой репортаж, если ты сама этого хочешь.

- Хочу... выдать тебя?