– Я не могу себе позволить быть самой собой, – коротко подытоживает она.

Профессор Хью Бич из Упсальского университета тоже американец. С Эйприл, которая живет в Гётеборге, он не знаком, но выражает свои впечатления почти теми же словами:

– Я в Швеции уже тридцать лет, но никак не могу привыкнуть к тому, что соседи по подъезду не общаются друг с другом. Поднимаюсь в лифте вместе с соседом, кланяюсь ему, он отвечает односложно. Стоит мне заговорить с ним, например, о погоде, он посмотрит с недоумением: если вы не знакомы, разговаривать не принято.

Позже я с этим тоже столкнулась.

…Я живу в пригороде, в богатом частном доме. Мои хозяева уезжают на неделю и оставляют меня одну. Я спрашиваю, как зовут соседей и их телефон – на случай, если придется обратиться. Они говорят, что о соседях справа не знают ничего, кроме того, что у них синяя машина и двое детей. А вот соседку слева они знают: когда уезжают, она обычно следит за их домом. Пару раз они вместе с ней даже ходили в ресторан поужинать. Но в гостях друг у друга не были никогда, хотя живут бок о бок пятнадцать лет.

– Это что – какая-то особенная замкнутость? – спрашиваю я Доуна.

– Скорее особенная привычка к уединению. Шведы любят одиночество, это факт.

Он приводит несколько подтверждений этой мысли. Американские студенты, поселяясь в университетском общежитии, живут по два, а иногда и по три человека вместе. Шведы – только по одному.

– Но, может быть, просто разные условия там и здесь?

– Нет, не в этом дело. Мы с американскими социологами провели исследование, задавали вопрос студентам: «В каком составе вы предпочли бы жить, если бы у вас была возможность выбирать?» Большинство американцев ответили: «с другом» или «с друзьями». Большинство шведов: «один, без соседей».

Знакомый мне риелтор объяснял, почему ему трудно сдавать загородные дачи в обжитых поселках:

– Понимаете, там дома построены довольно близко друг к другу, а мои клиенты предпочитают удаленность от соседей – чем дальше, тем лучше. Самые дорогие дачи – те, из окон которых вообще не видно ни одного здания.

А вот что говорит социология. Среди взрослого населения страны почти 20 процентов живут отдельно. Из всех семей около 40 процентов состоят из одного человека. Чем крупнее город, тем это число выше. В Стокгольме количество семей-одиночек составляет уже почти половину.

– И чем вы это объясняете? – спрашиваю я Оке.

– Традицией. Издавна укоренившейся привычкой. Ведь Швеция была страной сельской, состояла по преимуществу из хуторов, самостоятельных хозяйств, отстоявших друг от друга на большие расстояния. Изолированность порождала замкнутость, потребности в общении не было. Да и негде было общаться. Вот в Дании, там тоже были хутора. Но между ними где-то посредине, на площади, обязательно стоял трактир. Там люди сходились по вечерам или в праздники, выпивали, болтали, обменивались новостями. Шведские же хуторяне привыкли выпивать в своих домах. Трактиров у них не было.

– Так сколько уж времени с тех пор прошло!

– Конечно. И современные шведы сильно изменились. Особенно молодежь. Она много ездит за границу, перенимает привычки других народов. Сегодня моим сыновьям ничего не стоит завести себе новых знакомых, обрести друзей. Они посещают кафе, ходят в клубы, на дискотеки. А когда я впервые приехал в Стокгольм из небольшого городка, я долго жил в полном одиночестве. Хотя людей вокруг было много, но они меня вроде бы и не замечали. У них не было желания познакомиться со мной, а у меня – навыка заводить знакомства. Впрочем, и сегодня у людей постарше эта склонность к уединению сохранилась.

В доме у молодых супругов Кристины (домашнее имя Кики) и Матиаса я с трудом веду разговор, никак не могу сосредоточиться на беседе. Все мое внимание поглощено еще одним членом семьи, трехмесячным Эббе. Он не просто трогателен, как любой кроха, он невероятно, неправдоподобно спокоен. Отец играет с ним, перебрасывает с руки на руку, потом передает матери, потом оба, забыв о нем на время, оставляют одного на диване. Он не издает ни звука. При этом глаза его все время оживленно оглядывают комнату, останавливаются в некоторой задумчивости на мне, он крутит головкой, болтает ручками. Словом, вполне живой ребенок. Я смотрю на него влюбленно, спрашиваю родителей:

– Он у вас всегда такой спокойный?

– Да, всегда, он настоящий швед, – гордо отвечает Кики. – Ведь для нас самое главное что? Не знаете? Спокойствие и согласие.

В этом я убеждалась не однажды. Я ни разу не видела ни одного явно раздраженного человека, не слышала ни одной ссоры. Известный тележурналист Пэр Енеруд, долго работавший в Москве, сказал мне:

– То, что русские решают перебранкой, взаимными упреками, раздраженным выяснением отношений, шведы устанавливают путем спокойных переговоров. Ссора, скандал – это все равно как появиться на людях без штанов. Это позор. Превалирующее намерение – избежать конфронтации, не дать вспыхнуть конфликту.

Я замечаю, что на любую мою просьбу человек в любой должностной позиции обычно отвечает характерным «я-х-а», с придыханием посредине. Это очень похоже по интонации на «да». Но по существу может означать как положительный ответ, так и отрицательный. Правда, во втором случае собеседник постарается сделать это так необидно, что укола самолюбия не почувствуешь.

Американский социолог Дэвид Попено, проводивший несколько опросов в Стокгольме, рассказывает о своих впечатлениях:

«Любой швед начинает свой ответ на вопрос словом „j-a-a“ („да“), независимо от содержания вопроса. Просто это „j-a-a“ означает, что он понимает, о чем его спрашивают, считает этот вопрос разумным и уместным, что он вник в суть дела и готов сотрудничать. Это „j-a-a“ создает приветливую атмосферу беседы, придает ей оттенок доброжелательности».

Шведы не просто избегают конфликтов, они панически боятся любой конфронтации.

Однажды я попыталась провести со своими студентами диспут. Предложила им острую тему, она должна была спровоцировать противоположные точки зрения. Однако дискуссии не получилось. Как только дело доходило до прямого столкновения позиций, одна и другая стороны начинали уступать друг другу и соглашаться.

– Я долго не мог понять, почему здесь так сложно решить какую-нибудь проблему, – делится со мной Хью Бич. – А дело в том, что для выяснения требуется выставить разные мнения, защищать их, отстаивать. Но каждый раз, когда кто-то пытается отстаивать свою точку зрения, то есть спорить, это вызывает напряжение, воспринимается почти как личное оскорбление. И человек просто выключается из разговора.

Такое произошло и со мной. На семинаре в Упсальском университете одна из участниц, пожилая иммигрантка из России, задала мне вопрос. По тому, что и как она спросила, было очевидно, что она уехала давно и слабо себе представляет, что сейчас происходит на родине. Я улыбнулась как можно дружелюбнее и сказала, что не совсем согласна с самим утверждением, которое уже содержалось в ее вопросе. «Возможно, у вас недостаточно современной информации», – начала я. На этом месте профессор, ведущий семинар, мягко прервал меня и перевел разговор в другое русло.

После семинара я спросила его, почему он это сделал. Он ответил: «Мне показалось, что в вашем диалоге появилось некоторое напряжение. Я решил его снять».

Оке Доун рассказал мне другой случай:

– Мы ехали с друзьями в такси и слегка заблудились. Водитель остановил машину спросить прохожего, как ему ехать дальше. Тот сказал, что нужно свернуть в первый поворот направо. Однако один из моих приятелей засомневался: ему показалось, что сворачивать нужно на втором повороте.

– Я все-таки, пожалуй, поверну за ближайшим углом, – задумчиво заметил водитель.

– А мне кажется, что лучше за вторым, – так же задумчиво ответил приятель. И тут вмешался третий пассажир:

– Ну что вы спорите из-за пустяков! – сказал он так энергично, будто тут и в самом деле назревала большая ссора.