Хусна слушала ее и ничего не могла возразить. В словах старухи была правда, с которой не поспоришь. Для девушки было закрыто слишком много дорог — даже замужество. Кто женится на ней, посмевшей пренебречь обычаем? Даже юноша из девадаси не посмеет связать себя браком с ней, нарушившей закон своей касты. А что уж говорить о других…

Старуха ходила не напрасно — все вышло так, как она хотела. Хусна стала мусульманкой, надеясь, что это поможет обрести какую-то основу в жизни, спасет от отчаяния и страха. Наивная, она и не подозревала, что внутрь сообществ индийских мусульман давно проникли и укоренились те же кастовые предрассудки, что и у индуистов. Они не носили здесь такого явно выраженного, формального характера, но все-таки неизменно присутствовали в каждом, определяя его самосознание и отношение к людям.

Многое оказалось не таким, как рисовала себе Хусна, мечтая об обновлении. Она могла теперь жить там, где хотела, нанять слуг, встречаться с людьми. Но мало кто из них считал ее равной себе и не помнил о прошлом, которое тянулось за ней, не выпуская из своих цепких лап. Когда это стало очевидным, Хусной овладело отчаяние, и она решила стать той, которую видели в ней все эти люди.

Она оставила сцену и стала содержанкой богатого и могущественного мадрасца. Он души не чаял в прелестной и талантливой танцовщице, баловал ее, брал с собой в путешествия. Для Хусны были наняты учителя, призванные дать ей знания, которых так не хватало, построен зал, где она могла репетировать и танцевать для гостей своего покровителя. Она стала его гордостью, ему нравилось удивлять людей ее искусством, умом и хорошими манерами. И Хусна по-своему привязалась к нему, хотя не могла, конечно, отвечать на его любовь полной взаимностью.

Жизнь ее стала теперь спокойной и устроенной, правда, в ней не хватало одного — счастья. Хусна была счастлива, только когда танцевала. Во время танца ей случалось забыть о том, где она, для кого танцует, как оказалась в этом роскошном доме, почти что дворце. В ней все больше укреплялась мысль, что она погубила свою жизнь, хотя сама не знала, когда и как это произошло — ведь все шло само собой, она как будто ничего и не предпринимала, не решала. Она даже не сделала никакого зла — так почему ей казалось, что она виновата перед всем миром?

Эта жизнь, с ее спокойствием и мукой, представлялась вечной, но внезапно ей суждено было оборваться — покровитель Хусны погиб в автокатастрофе. Когда вскрыли его завещание, семья покойного пережила шок — половину своего состояния он завещал танцовщице. Хусна и сама была поражена, узнав о таком щедром посмертном даре. Однако она не рассчитывала, что получит эти деньги — наследники могли подать в суд, и дело тянулось бы годами. Однако чопорное семейство предпочло замять скандал и тихо избавиться от танцовщицы, отдав ей все, что причиталось, — они дорожили своим добрым именем, на которое и так легло пятно афишируемой внебрачной связи.

Первое, что сделала Хусна, получив свою часть наследства, — уехала из Мадраса в Лакхнау. Ей казалось, что в новом городе что-то изменится для нее. Она купила прекрасный дом, стала опять танцевать. У нее собирались гости, некоторые вскоре оказались совсем очарованными ее красотой. Она с удивлением обнаружила, что имеет власть над ними, позволяющую ей добиваться чего угодно — если бы она только хотела этого, конечно… Но она не хотела.

Самым преданным ее поклонником стал Джахангир — красивый, богатый, образованный. Хусне нравилось разговаривать с ним — он много знал и умел хорошо излагать свои мысли. Джахангир любил поэзию, разбирался в искусстве танца, много рассказывал Хусне о странах, в которых успел побывать. Хусна не могла не видеть, что с каждым днем он привязывается к ней все больше.

— Вы — первая моя любовь, — признался он ей однажды.

— А как же ваша жена? — удивилась Хусна. — Ведь вы женаты!

— Это-то и ужасно, — невесело усмехнулся он. — Я женат уже шесть лет, но только теперь узнал, что такое быть влюбленным. А ведь мне казалось раньше, что я люблю Насемар.

— Может быть, так оно и было? — спросила Хусна. — А теперь вы поддались на новизну чувства и вам показалось, что предыдущее только ошибка…

— Нет, — покачал головой Джахангир. — Я никогда не испытывал ничего подобного тому, что принесла в мою жизнь ты. Мои чувства слишком сильны, слишком ярки для того, чтобы я мог заблуждаться — никогда не было у меня такого с Насемар… Это все равно, что сидеть в полутемной комнате при одной свече, а потом вдруг увидеть в ней шаровую молнию: и страшно, и ослепительно светло. Разве тут можно ошибиться?

Хусна порой вспоминала его слова. В ее жизни не случилось и свечи, что уж говорить о чем-нибудь поярче… Должно быть, она отдала всю душу танцу, так что для мужчин не осталось ничего.

Ей нравился Джахангир, но и он был не более, чем поклонник — приятный, но не необходимый. Она знала, что он готов жениться на ней. Когда он сказал об этом впервые, Хусна решила, что это случайно вырвавшееся обещание, о котором он потом пожалеет. Но Джахангир возвращался к этой теме снова и снова. Он хотел, чтобы она стала его женой.

— Я не смогу уже жить без тебя, Хусна, — признался он. — Ты должна быть моей.

— Я никогда не буду вашей любовницей, и вообще ничьей, — твердо ответила Хусна. — Вы знаете, что я уже прошла через это. С меня довольно.

— И не надо! Я слишком люблю тебя. Ты будешь мне не любовницей, а женой! — горячился Джахангир.

Женой? Разве это возможно? Хусна была слишком благородна, чтобы принять такое предложение. Она опозорена, на ней пятно, которое не смоешь. Если еще забыть о ее происхождении — а кто из недоброжелателей забудет об этом? Жениться на ней — значит, разделить с ней ее позор, навлечь на себя всеобщее презрение, замарать честь рода — надолго, на многие десятилетия, так что даже внуки будут проклинать деда, уготовившего им такое будущее. Над ее мужем станут смеяться, ему не подадут руки, с ним не захотят иметь дел.

— Разве вы не понимаете, на что обрекли бы себя, женившись на такой, как я? — спрашивала Хусна у Джахангира.

Он понимал, но упрямо стоял на своем. А ведь была еще и Насемар, которую до глубины души оскорбляла мысль о появлении в доме второй жены, даже если бы это была не танцовщица с сомнительным прошлым, а девушка из самого знатного рода в округе. Были дети, которые тоже непременно стали бы объектами насмешек. Была родня, которая отвернулась бы от Джахангира.

Он не мог не думать об этом, но что значили все эти беды в сравнении с его любовью?!

— Ты достойна быть королевой мира, а тебе отказывают в праве стать женой, матерью, хозяйкой дома! — с горечью говорил Джахангир, сжимая ее руку. — Ты чище, добрее, лучше, чем все, кто кричит о добродетели. Я помогу тебе подняться и стать выше их!

Подняться? Встать над людьми, чтобы доказать свое презрение к их несправедливому мнению о ней? Этого ей было совсем не нужно. Она хотела другого: очищения — истинного, а не формального, не в глазах тех, кто презирал ее. Она хотела снять со своей души тяжко давившее бремя прошлого. Став женой Джахангира, Хусна, возможно, и поднялась бы до уровня своего мужа, но ни о каком очищении в этом случае и мечтать было нельзя. Наоборот, она чувствовала бы себя еще хуже. До этой минуты она никому не сделала зла, а тут принесла бы горе его жене, детям, да и ему самому. Ведь это теперь, ослепленный чувством, Джахангир думает, что любовь защитит его от недоброжелательства окружающих, что ему все равно, что скажут, что подумают о нем люди. Но когда пройдет ослепление, все станет на свои места, и он проклянет принятое решение связать судьбу с той, о которой всякий может сказать нечто оскорбительное.

Но что способно принести долгожданное очищение? В каком пламени может сгореть, наконец, это проклятое прошлое? Говорят, очищает любовь, только она способна дать силы заново начать свою жизнь. Но где она, когда придет и придет ли вообще? Как ее найти? Может, распластавшись в пыли, молить о ней Бога как о великой и незаслуженной милости: Господи, пошли мне ее, награди меня любовью, защити меня ею и спаси! Или, будто охотник, бродить по земле, высматривая ее следы, готовить западни, помещая в них, как приманку, свое беззащитное сердце?