Наконец, замер последний звук. Хусна на мгновение уронила руки, но сразу же выпрямилась и подала знак музыкантам. Окончены жалобы, нет больше слез и страданий. Все, что остается ей, — это принять участие в свадебном веселье, стать его составной частью, раз уж это единственная подходящая ей роль.

Хусна выбрала самую радостную из своих песен и, преображаясь на глазах, вихрем закружилась под торжествующую мелодию флейты. Она разыгрывала перед гостями историю девушки, встретившей в цветущем саду своего возлюбленного, о котором давно уже мечтала ее душа. Каждый ее жест, каждый кокетливый взгляд, стрелой пущенный в восхищенных зрителей, излучал счастье. Ни у кого и сомнений возникнуть не могло в том, что для танцовщицы не существует сейчас в целом мире хоть что-нибудь, кроме ее великолепного искусства, кроме этого образа, на глазах у них сливающегося с нею самою.

Публика требовала еще и еще, не желая смириться с тем, что удовольствие любоваться ею могло быть не вечным. Хусна и сама перестала чувствовать усталость. Только радость движения, растворяющаяся в крови музыка, улетающие к высоким сводам переливы голоса… Насладиться всем этим в последний раз, вдохнуть полной грудью привычный аромат успеха и восхищения, испытать свою власть над теми, для кого существует ее искусство, а потом…

Во время танца Хусна не успевала думать о том, что будет после. А когда все закончилось и это «после» наступило, она обнаружила себя стоящей посреди своей спальни, ярко освещенной множеством свечей. Хусна не помнила, кто их зажигал, как она вернулась сюда из празднично украшенного особняка Навазов, и только охапка цветочных гирлянд, брошенная на ковер, и боль в утомленных ногах напоминали о том, что произошло этим вечером.

Впрочем в груди болело куда сильнее, чем ныли ноги. Хусна прижала к сердцу обе руки сразу, стараясь успокоить его хоть немного. Потом взяла ситару и чуть коснулась струн. Пальцы непроизвольно извлекли из них мелодию, поразившую и даже испугавшую женщину. Эту песню она пела Ахтару в тот раз, когда он впервые вошел в ее дом:

Как странно, что подлинный смысл песни открылся ей только теперь! Раньше она считала, что это история о том, как смерть любящего открывает тому, к кому он пылал страстью, истинную цену утраченного, как зияющая пустота на месте, где раньше билось преданное сердце, дает понимание того, чем была эта любовь.

Теперь ей казалось, что смысл любви открывается прежде всего тому, кто ради нее принимает смерть. Конец ставит все на свои места, безжалостно отбрасывая мелкое, незначительное.

Хусна подошла к окну, за которым занимался новый день. Уже началась его обычная суетная возня — торговцы тащили свои тележки, мусорщик гремел ведрами, приглушенно шуршали колеса автомобилей. Все, как вчера, как год назад, та же картина ежедневных забот, борьбы за кусок хлеба, возникновения и крушения тысячи надежд, к которым она не имеет, как вообще ко всей этой жизни, никакого отношения. А для нее самой — все та же пустота, и ее не заполнишь ничем — ни чужими, неинтересными людьми, ни фальшивыми отношениями, ни путешествиями, меняющими только декорации. Не может же единственным содержанием жизни быть собственное искусство — во всяком случае для нее. Она больше не хочет танцевать для публики, а тот единственный человек, для которого хотела бы, не нуждается в ней. У него есть все для счастья, потому что есть любовь. А у Хусны нет любви, и значит, нет ничего.

«Смерть не просто логична. Она — единственный выход для меня, — сказала себе Хусна. — Я умираю не потому, что он меня не любит, а потому, что мне незачем жить без этой любви. Я не могу больше выносить своей жизни, она тяготит меня. Смерть — спасение».

Хусна достала из шкафа небольшой кинжал — подарок своего мадрасского покровителя. Ей казалось сейчас, что она специально хранила его, сознавая, что придет время, когда остро отточенный клинок станет ее единственной надеждой. Серебряная рукоять удобно и надежно улеглась в ладони, как будто с нетерпением ждала момента, когда кинжал сможет, наконец, исполнить свое прямое назначение.

Хусна отвела руку и затем медленно поднесла оружие к груди, репетируя финал. Острие скрипнуло по отполированной поверхности большого круглого медальона, с которым Хусна никогда не расставалась. «Вот она, несомненная польза репетиций! — улыбнулась Хусна. — Хороша бы я была, решившись на последнее и не сумев его исполнить!»

Женщина сняла медальон, чтобы он, призванный уберечь ее, не мог уже ничего изменить в задуманном финале, и опять потянулась к клинку. Теперь между ним и сердцем не было никаких преград.

Ночь — время поэтов и влюбленных. Джавед почти не сомкнул глаз, ожидая утренней зари, чтобы пойти к дому Ахтара Наваза, где его ждет Фейруз. Он смотрел на плывущий высоко в небе серебристый диск солнца неспящих, и из души его сами собой лились поэтические строки:

Наконец серый свет порозовел и вспыхнуло огненное солнце. Джавед вскочил из-за стола и начал готовиться к встрече с любимой. Теперь он может навещать ее открыто каждый день — никто не запретит ему прийти к другу, пока Фейруз находится в доме Ахтара, а потом он заберет ее навсегда.

Мрачный и не выспавшийся новобрачный спускался по лестнице. Шмыгающие по дому слуги, многочисленные родственники, съехавшиеся на свадьбу, с пониманием поглядывали на осунувшееся лицо и темные круги вокруг глаз Ахтара. Если бы кто-нибудь знал истинную причину, если бы кто-то заглянул в душу несчастного, раздираемую ужасными противоречиями! Но молодожен никому не мог открыться, а тем более самому лучшему другу.

— Господин Ахтар! — сияющий Джавед вошел в гостиную неприлично рано для визитов, но ждать у него больше не было сил.

— Здравствуй, — пробурчал новобрачный.

— Ты что, только проснулся? Уж не присвоил ли ты то, что принадлежит мне по праву? — пошутил веселый поэт и двинулся мимо Ахтара, намереваясь подняться к Фейруз.

Тот протянул руку и остановил его:

— Подожди, Джавед, давай присядем.

— Зачем? Поверь, друг, я всегда рад с тобой побеседовать, но сейчас я спешу встретиться со своей любимой. Мы так долго с ней не виделись…

— Джавед, нам надо поговорить.

— Ты чем-то обеспокоен, в чем дело?

— Ну ладно, пошли, — Ахтар так и не набрался духу сказать ему то, о чем думал всю ночь.

Друзья поднялись по лестнице вместе и вступили в спальню, завешанную цветочными гирляндами, которые испускали тонкий аромат.

Фейруз сидела на том же месте, словно богато убранная кукла. Вокруг нее суетились две маленькие племянницы Ахтар Наваза. Девчушки впервые попали на свадьбу, им все было интересно. Таинственная процедура бракосочетания пугала и притягивала их своей красотой. Они воспринимали это как игру, устроенную взрослыми.

Младшая из них набралась смелости и принялась дергать невесту за парду:

— Тетя, тетенька!

Фейруз даже не пошевелилась.

— Я же тебе говорила, — зашептала старшая девочка, — она спит, как лошадка, стоя.

— Правда?

— Да.

— А давай мы поднимем парду и посмотрим. Ведь она все равно спит и не будет нас ругать.

Вошедшие в спальню мужчины спугнули шалуний.