Генерал Зиновьев больше ничего не слышал об отряде по спасению произведений искусства, связь с младшим лейтенантом Веховым прервалась. Он больше не ждал новостей, поняв из донесений с фронта, что маленькая колонна могла наткнуться на авангард немецких танков. Обозначенные на карте вражеские позиции показывали, что у Вехова не было возможности их избежать. Кроме того, из Ленинграда поступил приказ отойти к внешнему оборонительному поясу. Там тысячи женщин, пионеров и стариков по-прежнему копали траншеи, воздвигали новые противотанковые ограждения, укрепляли бункеры и блиндажи. Подростки таскали мешки с песком и камни, балки и доски для оборонительного вала против агрессора.

В Ленинград прибыл сталинский протеже и член Политбюро Андрей Жданов и, как новый руководитель ленинградской парторганизации, возглавил оборону. В своём воззвании он объявил:

— Или мы выроем фашистам могилу под Ленинградом, или рабочий класс Ленинграда будет порабощён, а его лучшая часть уничтожена. Поэтому все жители города должны взять в руки оружие. Должны научиться обращению с ручными гранатомётами и тактике уличных боёв. Каждая улица, каждый дом должны превратиться в крепость, чтобы обескровить врага. Если немцы всё же захватят Ленинград, то только пролив море своей крови.

Семнадцатого сентября маршал Жуков приказал всем командующим советскими армиями, которые принимают участие в обороне Ленинграда, не уступать фашистам ни пяди земли. «Любое отступление я буду рассматривать как измену родине, — говорилось в приказе. — Это бесчестье будет караться смертной казнью».

Везде, и прежде всего на юге города, где грозила самая большая опасность после захвата Пушкина, устанавливали проволочные ограждения и строили бетонные бункеры, которые прозвали «ворошиловскими отелями». Немецкие самолёты сбрасывали на город фальшивые продовольственные карточки и деньги, а также листовки с призывом убивать командиров и сдаваться в плен, чтобы сохранить жизнь. Военные патрули прочёсывали улицы, и если заставали кого-нибудь с такой листовкой в руках, могли расстрелять на месте. Полтора миллиона человек готовы были грудью преградить путь немцам.

Рано утром семнадцатого сентября Яна услышала грохот немецких гусениц. Это приближался передовой отряд 4-й танковой группы под командованием генерал-полковника Хёпнера. Кольцо окружения вокруг Ленинграда замкнулось.

Ещё два дня Яна оставалась в укрытии. Потом она вылезла наружу, как следует умылась в ручейке и стряхнула с одежды грязь. Шинель она свернула и кинула в землянку. Вытащив из кустов велосипед, она направилась к дороге. Это был самый опасный этап плана, но ей повезло. На дороге не оказалось ни одной немецкой машины и ни одного солдата. Стояла тишина, как бывает в прекрасном осеннем лесу под лучами еще тёплого солнца. Повязав голову платком медсестры и повесив на руль коричневую клеенчатую сумку, она села на велосипед и поехала по дороге, где недавно проезжал Вехов.

Обратно в Пушкин. Обратно в Екатерининский дворец. В голове кружились разные мысли. Жив ли Михаил Игоревич? Кто теперь живёт в прекрасных залах? Поверят ли её рассказу, устроится ли она работать в ближайший госпиталь? Что с Николаем, её возлюбленным? Он покинул Царское Село с последним грузовиком, нагруженным вазами, драгоценностями, мебелью и коврами, картинами двух последних столетий и разными императорскими безделушками. Этот груз он должен был со всеми предосторожностями доставить в Ленинград. Добрался ли он до города или погиб под немецкими бомбами и снарядами? Что об этом известно Михаилу Игоревичу? Если, конечно, он жив. Что с Янтарной комнатой?

Она крутила педали вот уже два часа, когда её догнало первое немецкое подразделение. Пехотный батальон перемещался на новую позицию. Командиры рот ехали верхом. Впереди, в открытом кюбельвагене [1], — майор, командир батальона, вместе с адъютантом и доктором, капитаном медицинской службы, а за ними грузовики с канцелярией, полевой кухней и прочим имуществом. Они чувствовали себя так уверенно, что даже не послали вперед разведку.

При виде длинной серой колонны немецких солдат у Яны заныло сердце. Она испугалась и, пригнувшись к рулю велосипеда, сильнее нажала на педали. Пульс бешено скакал. Остановят ли её? Спросят ли, откуда она едет?

Яна ехала по правой стороне дороги, и поравнявшись с ней, машина майора замедлила скорость. Шофёр широко улыбнулся и послал девушке воздушный поцелуй. Доктор удивленно посмотрел в её сторону. Майор дотронулся до его рукава.

— Не дергайтесь доктор! — рассмеялся он, взглянув на крутящую педали Яну. — Оставьте эту пропахшую карболкой мышку в покое. У нас нет времени.

Капитан обернулся и покачал головой.

— Откуда она здесь взялась, герр майор? — спросил он недоверчиво. — Чёрт возьми, откуда она едет? Впереди нет госпиталя, только передовой перевязочный пункт.

— Стало быть есть.

— Никак нет! Во фронтовых подразделениях работают только санитары и врачи. Санитарки Красного Креста работают лишь на пункте сбора раненых, а он позади нас. Она же едет на велосипеде, как будто направляется к ближайшему госпиталю.

— Доктор, вы просто ищете причину с ней познакомиться. Я запрещаю останавливаться. — Майор опять рассмеялся и махнул Яне рукой, когда они проехали мимо. — Чёрт возьми! И правда симпатичная мышка…

Яна махнула в ответ, улыбнулась и ещё сильнее нажала на педали. Проезжающие мимо солдаты свистели и улюлюкали.

— Сестра, у меня триппер, — различила она голос из общего хора. — Сестрёнка, где у тебя шприц, а то у меня так чешется, так чешется… Иди сюда и посмотри сама…

Когда с ней поравнялась полевая кухня, сидящий впереди повар помахал длинным деревянным половником и прокричал:

— Меняю порцию супа на один перепих!

— Обратите внимание, герр майор, — встревоженно произнес доктор. — У неё грязное платье! Немецкая медсестра себе такого не позволит! Никогда! Нужно осмотреть ее повнимательней...

— Ах, вот оно что, доктор! Личный осмотр и всё такое. Что там под юбкой… — Майор опять рассмеялся. — Ничего не поделаешь, мой дорогой — всем хочется секса. У вас, у врачей, всё же больше возможностей, чем у нас, фронтовых бедолаг.

В конце концов немецкий батальон проехал мимо, и Яна продолжила свой путь по дороге в сторону Пушкина в одиночестве. Издалека до нее доносилось пение солдат — так они боролись с усталостью. Пополнение с касками у пояса, в расстёгнутой пропотевшей и пыльной форме шло вперед, чтобы сомкнуть кольцо окружения вокруг Ленинграда.

С лёгкой дрожью в коленях Яна слезла с велосипеда, потянулась и глубоко вздохнула. По грунтовой дороге ехать было непросто — после пяти дождливых дней образовались глубокие рытвины.

Переночевала она в наполовину сгоревшей крестьянской избе. Яна накидала соломы между обугленными бревнами у стены главной комнаты с развалинами кирпичной печи. Она вдыхала резкий запах гари и ещё какой-то незнакомый сладковатый запах.

Только утром она обнаружила, что совсем рядом, за обгоревшей стеной, лежали три трупа — две женщины и мужчина, с обугленными лицами. От запаха разложения Яну стошнило прямо на закопчённую стену. Она снова села на велосипед и выехала на разбитую грунтовку.

Через некоторое время к ней вернулся аппетит. Присев под деревом на обочине, она положила коричневую сумку на колени и стала грызть семечки. Потом разрезала большую луковицу и съела её с двумя кусками чёрствого хлеба и колбасы. Колбаса уже начала портиться, но Яна не раздумывая ее проглотила. Воду она хранила в пивной бутылке, которую наполнила, когда умывалась в лесном ручье. Немного утолив жажду, она вылила остатки воды на руки, умылась, достала из сумки расчёску, привела в порядок волосы и посмотрелась в зеркальце в чехле из коричневого дерматина. Она осталась довольна своим видом: платок медсестры, широкие скулы, ясные глаза, полные губы… Яна в полной мере осознавала свою привлекательность.

К вечеру второго дня она добралась до Пушкина и дворцов в Царском Селе.