Он попытался ещё раз убедить доктора Руннефельдта, что лучше ехать, чем ждать. Тем более опять начался дождь.

— Я справлюсь, герр зондерфюрер, — заверял он. — Мне грязь не страшна…

— После Каунаса дорога улучшится, Пашке. Будет так, как я сказал: мы останемся вместе.

Не было смысла настаивать.

Пашке вышел из мастерской, побродил среди вереницы грузовиков и забрался в кузов своей машины. В этом не было ничего странного, ведь и раньше унтер-офицер Пашке каждый день проверял груз, чтобы ничего не выпало и не повредились ящики.

— Это я! — сказал он в полутьме кузова. — Всё очень плохо, девочка…

Он протиснулся мимо ящиков и опять прислонился к ящику с Богородицей. Яна сидела на полу и смотрела на него широко открытыми глазами. В углу стояло ведро, которым она ещё не пользовалась.

— Придется здесь задержаться, — беспомощно пожал плечами Пашке. — Я хотел ехать дальше, но ничего не вышло. Что теперь делать?

— Остановка надолго? — спокойно спросила Яна, стараясь не показывать волнение.

— Кто же знает? На ночь наверняка. Я принесу тебе поесть, это не вызовет подозрений… но с туалетом… не получится. Придётся пользоваться ведром, девочка, нельзя вылезать из машины даже ночью. Здесь кругом полно солдат.

— Всё получится, Юлиус, — сказала Яна. Это не ей следует успокоиться, а скорее встревоженному Пашке.

— Сколько ещё до Кёнигсберга?

— Километров сто семьдесят.

— Примерно день в пути.

— Где тебя высадить?

— Где-нибудь в Кёнигсберге. Возможно, на окраине, когда вы остановитесь передохнуть.

— Чтобы тебя увидели? Нет! Это надо сделать ночью…

— Тогда перед Кёнигсбергом, Юлиус.

— Поговорим об этом, когда уедем отсюда. — Пашке достал из кармана шинели два бутерброда с сыром и бутылку минеральной воды. — Это всё, что мне удалось раздобыть в столовой. Может, смогу ещё организовать порцию супа. Теперь всё значительно усложнилось, девочка. Слишком много глаз вокруг.

Он вылез из кузова, проверил ещё три машины для вида, забрёл назад в мастерскую и посмотрел на механиков, которые в яме и на подъёмнике ремонтировали полностью нагруженный грузовик. Ротмистр Волтерс и доктор Руннефельдт уехали на своей машине в офицерский клуб батальона обеспечения, чтобы освежиться и прилично поужинать. Но прежде между ними произошла небольшая стычка.

— Мы возьмём этого Вахтера с собой? — надменно поинтересовался Волтерс. — Он штатский, ему не место в офицерском клубе.

— Но он наш гость, герр Волтерс.

— Ваш гость. В этом разница, если говорить откровенно. Какой-то музейный работник в офицерском клубе. Вы не знаете меры, герр Руннефельдт.

— Вахтер может оказаться нам очень полезен. Доктор Финдлинг будет доволен.

— С какой стати?

— Вахтер вырос рядом с Янтарной комнатой. Если кто-то до малейших деталей ее и знает, так это он, и при восстановлении её в Кёнигсберге или в Линце это может очень пригодиться. Стоит об этом позаботиться.

— Благодарю за разъяснения! — Волтерс всем своим видом показывал недовольство. Он не сказал Вахтеру ни слова и первым вошёл в клуб, демонстрируя, что он, как ротмистр, старше по званию.

Ремонт трёх грузовиков длился не так долго, как предполагал начальник мастерских. Уже на следующий вечер старший фельдфебель доложил:

— Ремонт закончен.

— Самое время! — проворчал Волтерс.

— Это был исключительный случай, герр ротмистр. Откуда у вас это старьё? Все детали еле держатся и проржавели.

— Лично от гауляйтера Коха.

— Тогда я ничего не говорил. — Старший фельдфебель поднял руки, но при этом широко улыбнулся. — Это замечательные машины, в прекрасном состоянии. Неприятность может произойти и с самой надёжной машиной…

— Уезжаем сегодня! — Доктор Руннефельдт пожал руку начальнику мастерской, а Волтерс посчитал это ниже своего достоинства. — В Кёнигсберг мы прибудем примерно в час ночи.

— Вы хотите поднять гауляйтера Коха из постели?

— Вряд ли он будет спать. — Доктор Руннефельдт сдержанно засмеялся. — Я уже коротко переговорил с ним по телефону и сказал о нашем отъезде. Насколько я знаю Коха, эту ночь он проведёт не в постели, даже если кто-нибудь будет его там ждать…

Волтерс с удивлением посмотрел на доктора Руннефельдта. Что за разговоры! Потом взглянул на часы.

— У нас ещё есть время для ужина?

— Конечно.

— В клубе сегодня рулет с капустой. — Волтерс поднял брови. — Этот музейный работник опять идёт с нами?

— Герр Вахтер должен палец сосать, по-вашему?

Волтерс проглотил ответ, и старая игра продолжилась. Он первым вошёл в офицерский клуб, за ним следовал Вахтер и лишь потом Руннефельдт. Водители грузовиков ужинали в столовой при мастерской и заправлялись супом с мясом и лапшой. Пашке удалось дважды заполнить на кухне котелок.

С наступлением темноты он опять пробрался к грузвику и передал Яне котелок с дымящимся супом. Она уже воспользовалась ведром, и под брезентом пахло мочой.

— Извини, — уныло сказала Яна, — но я не могла больше терпеть.

— Я же ничего не говорю. Природа сильнее. Я потом вынесу ведро. Сначала поешь. Около полуночи мы прибудем в Кёнигсберг. Тогда твои мучения закончатся.

— Как мне тебя отблагодарить, Юлиус?

— Я подумал вот о чем. — Взгляд Пашке скользнул по фигуре Яны и остановился на выпуклостях в верхней части. — Но так не пойдёт. Я навещу тебя потом в госпитале. Где тебя найти?

— В городской больнице, — ответила она не задумываясь. — Я должна там зарегистрироваться. Куда меня направят, я не знаю.

— Я тебя найду. — Пашке взял ведро и вылез из кузова.

Он выплеснул содержимое ведра в ближайшую канаву и ополоснул его водой из-под крана в мастерской. Первый раз в жизни я ношусь с женской мочой, думал он. Но чего только не сделаешь ради любви. Любви? Ну, скажем, симпатии. Дома ждёт Йоханна. Тоже небось не одна… после войны всё опять будет нормально. Всё забудется. И приключение с Яной.

Незадолго до того, как доктор Рунефельдт и Волтерс вместе с Вахтером уселись в машину, Пашке ещё раз залез под брезент к Яне и забрал фляжку. Солдат без фляжки — это половина солдата. Вот что на войне важно: чтобы пережить её, нужна удача, а чтобы защищаться — чувство сытости в животе. Солдат на войне может многое потерять, но только не котелок, побрякивающий на ремне и бьющий по ягодицам.

— Мы отправляемся, — тихо сказал он. — В Кёнигсберге я постучу по стенке кабины. Тогда ты должна мухой вылететь, поняла? Тогда будет благоприятный момент. Всего хорошего, девочка! А в Кёнигсберге я найду тебя, не сомневайся.

Яна кивнула. Неожиданно она приблизилась к заднему борту, обняла ошеломлённого Пашке и поцеловала в губы. Он стоял как столб, глупо вытаращив глаза, а Яна вернулась обратно. В его голове, в висках, в сердце, во всём теле всё гудело, как пчелиный улей.

— Ты даже не представляешь, какой ты молодец, Юлиус! — сказала она. — Я тебя никогда не забуду. Храни тебя Бог…

— Тебе… тебе тоже всего хорошего, — пробурчал Пашке, потёр глаза и застегнул брезент. Уже на улице он встряхнулся, как мокрая собака, и глубоко вздохнул. Его губы как будто обожгло огнём. Какая она горячая, подумал он, приходя в себя. Юлиус, если она и в постели такая, то у тебя все кости размякнут. Вот так-то, парень…

Он забрался в кабину и сел рядом с ефрейтором Доллем. Вместо приветствия тот встретил его приглушённой отрыжкой.

— Свинья! — буркнул Пашке.

— После супа с лапшой у меня всегда так. Пардон, месье. — Долль завёл двигатель, офицерская машина уже тронулася с места. — Мы снова последние?

— Да.

— Почему? Теперь ведь дорога лучше. Может, хватит уже дерьмо хлебать? Мне уже надоело.

— Хорош уже болтать.

Пашке откинулся назад. Он снова ощутил этот поцелуй. Прикосновение её груди. Я этого тоже не забуду, девочка. И когда потом меня будет целовать Йоханна, я буду представлять, что это ты! Переживи и ты эту войну, Яна, и пусть Господь тоже будет с тобой…