Вместо этого я в рабочей рубашке и джинсах весь день мотался по грязи, возводя дома, которые шли по десять, двенадцать, пятнадцать кусков. Дома были без особых изысков, но за такие деньги вполне приличными. Дома, в которых могут жить люди. Люди, которые в них нуждались. Нормальные люди, а не психопаты, которые хотели иметь дом, чтобы пускать пыль друзьям в глаза.

Чувствовал я себя отлично. К тому же я приносил пользу. Я что-то делал. То, что мне хотелось делать. То, ради чего стоило кончать колледж и готовиться к карьере архитектора, прежде чем пришлось идти на войну.

Я уже собирался на свой первый утренний обход, когда в трейлер зашел Сэм Брейди. Сэм был боссом, который строил все эти дома. Я улыбнулся ему.

– Как раз вовремя, чтобы увидеть, как мы кончаем монтаж последнего каркаса.

Он не улыбнулся мне в ответ. У меня появилось чувство, что грядет какая-то неприятность.

– Эй, что случилось? Ты что, не получил денег на следующий квартал?

– Деньги я получил.

– Тогда выше нос. Мы пустим их в дело до первого снегопада. И следующей весной ты будешь прогуливаться с карманами, набитыми тысячедолларовыми банкнотами.

– Не в этом дело, Люк. Мне очень жаль, но придется расстаться.

– Ты с ума сошел, – сказал я, не веря своим ушам. – Кто же будет заканчивать этот дом для тебя?

– У ипотечной компании уже есть человек. – Он посмотрел на меня. – Они оставят только часть из того, что мы делаем, Люк. И людей, и денег. – Он выудил из кармана сигарету и неловко прикурил ее. – Мне очень жаль, Люк.

– Жаль? – переспросил я, тоже закуривая. – Ты несешь сущую чушь. И как, по-твоему, я должен себя чувствовать?

– Ты что-нибудь слышал раньше об этих планах Дэвиса?

Я покачал головой.

– Ни слова.

– Он их уже разворачивает.

Я молча затянулся.

– Слушай, если это только вопрос времени, я мог бы сунуть тебя в одну из компаний.

– Нет, спасибо, – сказал я. – Меня это не устраивает, что ты отлично знаешь, Сэм.

Он кивнул. Он все понимал. Если я свяжусь с той компанией, в стране не будет подрядчика, который не повернулся бы ко мне спиной. Вести разносятся быстро.

Выпустив клуб дыма, я раздавил окурок о поднос.

– Закончу дела и займусь своими проблемами.

– Новый человек появится днем.

Я понял намек.

– Тогда я пойду на ленч.

Кивнув, он вручил мне конверт с деньгами и вышел. Проводив его взглядом, я стал выгребать свои пожитки из ящиков старого обшарпанного стола.

Домой я идти не мог. Вместо этого направился в бар и посмотрел как «Красные» завершили Серию. Я воздерживался от виски, ограничившись пятнадцатицентовым пивом. Как раз, когда я в пятый раз вернулся из туалета, Марис взял длинный мяч.

Буфетчик вытер стойку передо мной.

– Неудачники, – сказал он, глядя из-за плеча на экран. – Вот кто они такие. И родились неудачниками. Смело могут выходить в отставку.

Я бросил мелочь на стойку и вышел. Не имеет смысла дальше тянуть. Рано или поздно придется сказать Элизабет.

На самом деле все оказалось легче, чем я предполагал. Я думаю, что она обо всем догадалась в ту же минуту, когда я непривычно рано вернулся с работы. Пока я ей рассказывал, она не проговорила ни слова, а копошилась с духовкой, закладывая в нее кусок мяса.

Я стоял, ожидая какой-то реакции с ее стороны. Я не знал, что она скажет. Пусть говорит хоть что-нибудь. Она может разозлиться. Вместо этого она поступила как настоящая женщина.

– Тебе бы лучше пойти к себе и залезть под душ, – спокойно повернулась она ко мне.

Я уже готов был заказать еще порцию выпивки, как перехватил устремленный на меня взгляд Элизабет. Пришлось переключиться на кофе. Она улыбнулась.

– Вот уж из-за этого переживать тебе больше не придется, – пробурчал я.

– У тебя нет времени возвращаться к выпивке. Тебе понадобится вся сообразительность, если ты собираешься помочь Дани.

– Не представляю, что смогу сделать.

– Должно быть, что-то можешь, – успокоила она меня, – иначе Гордон не просил бы тебя приехать.

– Будем надеяться.

Место отцов в нашем обществе. Даже когда он в годах, и то может пригодиться. Хотя бы сыграть сильного и надежного на телевидении.

Меня снедало беспокойство. Стрелки на больших настенных часах показывали четверть второго. Я уже хотел быть в дороге.

– Не выйти ли нам на свежий воздух?

Элизабет кивнула, я заплатил по счету, и мы вышли. Мы показались на площадке для встречающих, как раз, когда с ревом садился большой реактивный лайнер. Я увидел большое двойное «А» на его борту.

Динамик над нашей головой взревел: «Американские Авиалинии, рейс 42, из Нью-Йорка, пассажиры выходят через 4-й проход».

– Должно быть, мой самолет, – предположил я.

Его огромное тело лоснилось и блестело. На изящно отогнутых крыльях размещались три огромные турбины. Пока мы смотрели, по трапу стали сходить пассажиры.

– В первый раз я начинаю чувствовать одиночество, – неожиданно сказала Элизабет.

Я посмотрел на нее. В голубоватом флюоресцентном свете, идущем от аэродромных огней, лицо ее казалось бледным. Я взял ее за руку. Она была холодной и неподвижной.

– Я не должен лететь.

– Ты должен, и ты это знаешь. – Глаза у нее были грустными.

– Нора так не считала, – криво усмехнулся я. – Одиннадцать лет назад она сказала, что у меня нет никаких прав.

– И ты в это поверил?

Я не ответил. Вместо этого я вытащил сигарету и закурил. Но Элизабет не собиралась так легко спускать меня с крючка.

– Поверил? – настаивала она, и в голосе ее появилась странная хрипотца.

– Нет, – сказал я, не отрывая глаз от летного поля. С самолета сгружали багаж. – Я не знаю, во что верить. Про себя я был уверен, что с моей дочерью все в порядке. Но порой мне хотелось, чтобы все было так, как сказала Нора. Тогда все было бы куда проще.

– В самом ли деле, Люк? – мягко спросила она. – Неужели это заставило бы тебя забыть годы, которые ты провел с Дани, когда она принадлежала тебе больше, чем кому бы то ни было – даже ее матери?

Снова я почувствовал жжение внутри.

– Оставь это! – хрипло сказал я. – Если даже я ее отец, что хорошего я дал ей? Я не мог заботиться о ней. Я не мог поддержать ее. Я даже не мог защитить девочку от ее же матери!

– Ты можешь любить ее. И ты любил ее в самом деле.

– Да, любил, – горько признал я. – Это очень помогало. Вот и сейчас я могу оказать ей прямо-таки колоссальную помощь… – Я почувствовал, как к горлу у меня поднимается тошнотная спазма. – Я не должен был оставлять ее с Норой!

– Но что ты мог сделать?

– Взять ее и бежать, – сказал я. – Не знаю. Что-нибудь.

– Ты уже пытался.

– Знаю, – пробормотал я. – Я был сломан, и я оказался трусом. Я подумал, что это потребует много денег, тогда как все, в чем Дани нуждалась, была только любовь.

Я повернулся к Элизабет.

– Нора никогда не любила ее. По-настоящему, я имею в виду. Нора была занята своей работой, а Дани была приложением к ней, когда она не была занята своими делами. И если она ей начинала мешать, Нора подкидывала ее бабушке, или же я забирал ее на катер. И ты знаешь кульминацию этой истории? Она покачала головой.

– Дани всегда была очень рада видеть свою мать. Она вечно старалась подражать ей. Нора же с рассеянным видом лишь трепала ее по головке и уходила заниматься своими проблемами. Я не раз видел, как она прибегала ко мне, скрывая огорчение под детским смехом, и мне оставалось лишь утешать ее.

По лицу Элизабет потекли слезы. Она придвинулась ко мне.

– Ты был ее отцом, – тихо шепнула она. – Ты не мог быть ей и матерью. Как бы ты ни пытался.

Динамик над нами снова взревел: «Американские Авиалинии, рейс 42 на Денвер и Сан-Франциско, посадка через проход номер 4!» Я крепко растер лицо, внезапно почувствовав усталость.

– Это нам.

– Я тоже так думаю, папочка.