Почти двадцать лет. А может, и их было бы недостаточно. Я был тогда так молод. И предельно вымотан. На мгновение я закрыл глаза.

Молю тебя, Господи, верни мне время.

Это банальность, но правда. Время сообщает перспективу вещам и явлениям. Когда вы захвачены страстями и эмоциями, то не можете ясно отдавать себе отчет в них, потому что вы, как сорвавшийся лист, которого отчаянно треплют осенние ветра. Но время ползет себе, и случается, что демоны любви и ненависти умирают, оставляя по себе только слабую память, так что можно сквозь замочную скважину взглянуть на свое прошлое и увидеть много того, что тогда было скрыто. Самолет уже описывал широкую дугу над городом, чтобы выйти на глиссаду посадки, и я посмотрел в иллюминатор. Подо мной блистали огни города и жемчужные нити, на которых висели его мосты, и внезапно я почувствовал, как боль и страх, которые возникали во мне, когда я думал о возвращении, исчезли. Трупы их остались в прошлом вместе с остальными демонами, которые когда-то владели мною.

В этот момент я понял, почему Элизабет настаивала, чтобы я поехал, и испытал к ней чувство благодарности. Она нашла способ изгнать мучивших меня демонов, чтобы я, наконец, стал нормальным человеком, свободным от терзаний и чувства вины.

Репортеры были уже наготове со своими камерами, но в этот ранний утренний час они были так же утомлены, как и я. Через несколько минут они меня отпустили. Я обещал, что позже сделаю для них исчерпывающее заявление.

Зайдя в контору «Херца» я взял напрокат самую дешевую машину, которая у них имелась, и, въехав в город, остановился в новом мотеле на Ван-Несс. Комната была маленькая, но удобная, в том стерильном стиле, в котором теперь строят все мотели.

Я снял трубку и позвонил Элизабет. Услышав ее голос, теплый со сна, когда она говорила оператору, что меня нет дома, я захотел поблагодарить ее. Но связь прервалась, прежде, чем я успел вымолвить хоть слово. За окнами занималось утро, я вышел на балкон. К северу, за холмами, в сером тумане я видел вздымающуюся к небу башню Марка Хопкинса. Я попытался всмотреться в то, что было пониже и в нескольких кварталах к западу, надеясь увидеть знакомый белый фасад и крышу из итальянского синего камня. Дом, в котором мне довелось жить. Дом, в котором, скорее всего, и сейчас спит Нора. Спит тем странным сном, полным фантазий, которые она сама и создает.

Откуда-то издалека, прорываясь сквозь туман отупляющего сонного забытья, зазвонил телефон. Нора и слышала его и не слышала. Ей ничего не хотелось. Она еще глубже зарылась лицом в подушки и прижала их к ушам. Но телефон продолжал звонить.

– Рик! Ответь же! – От этой мысли она проснулась. Потому что Рик был мертв.

Перекатившись набок, она тупо посмотрела на аппарат. Теперь его звонки доносились словно бы издалека, и она слышала лишь мягкое жужжание микрофона, который был вделан в изголовье ее кровати. Но она по-прежнему не пошевелилась, чтобы ответить.

Через несколько секунд жужжание смолкло, и дом снова погрузился в тишину. Привстав, она потянулась за сигаретой. Успокоительное, которое врач дал ей предыдущей ночью, продолжало оказывать свое действие, и голова раскалывалась. Закурив, она глубоко затянулась.

Раздался щелчок домашнего интерфона, и она услышала голос дворецкого.

– Вы уже проснулись, мисс Хайден?

– Да, – ответила она, продолжая полулежать на кровати.

– Ваша мать хочет поговорить с вами.

– Скажите, что я позвоню ей через несколько минут, Чарльз. И принесите мне кофе и несколько таблеток аспирина.

– Да, мэм. – Интерфон отключился, но через секунду снова ожил. – Мисс Хайден?

– Да?

– Ваша мать говорит, что ей необходимо немедленно поговорить с вами.

– Ох, ну ладно, – раздраженно ответила она, снимая трубку. – И, Чарльз, поторопитесь с кофе и аспирином. У меня просто ужасная головная боль. – И затем в телефон – Да, мама.

– Нора, ты проснулась? – четким настойчивым голосом спросила мать.

– Уже да. – Она не понимала, как это удается матери. Ей было уже далеко за семьдесят, но голос ее звучал так, словно она уже несколько часов была на ногах.

– Уже половина седьмого, Нора. Мы ждем тебя к семи. Мистер Гордон уже здесь.

– И Люк тоже?

– Нет. Но он будет.

– Ты так уверена в этом, – сказала Нора. – Откуда ты знаешь? Ты что-то слышала от него?

– Нет.

– Может быть, он и не приедет.

– Приедет, – уверенно ответила мать. – Он сказал, что будет.

– Ты всегда верила ему больше, чем мне, не так ли? – Голос ее был полон обиды.

– Это не имеет значения. Ты моя дочь.

– В этом все и дело, – едко закончила фразу Нора.

– Совершенно верно, – резко оборвала ее мать. – И если ты до сих пор этого не поняла, то и не поймешь.

Раздался осторожный стук в дверь, и появился Чарльз. Он нес маленький серебряный поднос.

– Мистер Гордон хочет, чтобы ты была одета просто и скромно. И никакого грима, только бледная губная помада.

– Мистер Гордон подумал обо всем.

Чарльз поставил поднос на маленький столик у постели. Налив кофе в чашку, он протянул ее вместе с тремя таблетками аспирина на тарелочке.

– Ты должна благодарить Бога, что он у нас есть, – продолжала ее мать.

– Неужели мне нужно приходить? Я себя просто ужасно чувствую. У меня такая страшная головная боль…

– Нора! – потрясенным голосом воскликнула мать.

– Что я там могу толком сделать? Я не вынесу, если мне с утра снова будут задавать те же вопросы. И там опять будут репортеры…

Теперь голос матери был холодным и жестким.

– Сегодня же утром ты вместе со своей дочерью отправишься в молодежный суд. Это единственное, что я не могу сделать вместо тебя. Будет ее отец и будешь ты, нравится это тебе или нет.

Нора почувствовала, как головная боль сжала ей виски.

– Хорошо, буду.

Бросив трубку, она взяла аспирин. Положив на язык все три таблетки, она запила их глотком кофе.

– Как мисс Даниэль? – осторожно спросил Чарльз, и на его круглом лоснящемся лице застыло вопросительное выражение.

Она с удивлением посмотрела на дворецкого. Сама она этим не поинтересовалась. Но в этом не было необходимости. Если бы с Даниэль что-нибудь случилось, мать сказала бы ей об этом.

– Прекрасно, – автоматически ответила она. Чарльз стоял, ожидая продолжения.

– Мать сказала, что она все еще спит, – добавила она, соврав. Теперь Нора разозлилась на себя. Никаких объяснений давать она не обязана. Чарльз всего лишь слуга. И не больше. И неважно, сколько времени он у нее служит.

– Вели Виолетте приготовить мне ванну, – резко бросила она.

– Сейчас же пошлю ее к вам, мэм.

За ним закрылась дверь, и она допила свою чашку кофе. Чтобы налить еще одну, пришлось вылезти из постели. Когда повернулась, поймала свое отражение в большом зеркале туалетного столика и, держа в руке чашку, подошла к нему.

Она внимательно изучала самое себя. Нора не выглядела на свои тридцать восемь. Она оставалась такой же худощавой и стройной. Ни на груди, ни на бедрах не было отложений жира, и, хотя формы ее не отличались размерами, очертания их были округлыми и твердыми.

Не спуская с себя взгляда, она допила кофе. Ей нравилось, как ее плоть просвечивает сквозь белый шелк блузки или халата. Она склонилась ближе к зеркалу, изучая лицо. Под глазами лежали легкие голубоватые тени, но кроме этого ни следа того, что ей пришлось перенести. Глаза были ясными, белки не покраснели, а кожа на высоких скулах была тугой и блестящей, без следов припухлостей.

Теперь она почувствовала себя несколько лучше. Сегодня вряд ли нашелся бы человек, который, видя ее, поверил, что Даниэль в самом деле ее дочь.

За дверью ванной послышался шум воды. Она быстро покончила с кофе и, поставив чашку на комод, поспешила в ванную.