– Не раньше, чем мы поближе познакомимся.

– Вы правы, нам необходимо сойтись поближе, почаще бывать на разных приемах. Начнем с ежегодного бала губернатора. Он назначен на следующий вторник.

– Меня там не будет.

Очевидно, он не привык, чтобы ему перечили.

– Но почему? Почему вы отказываетесь? Ведь мы все равно очень скоро поженимся.

– Почему же «очень скоро», мистер Уэддерберн? Он тут же напустил на себя раскаяние.

– Ах, детка, не нужно горячиться. Я немного поторопился, простите – никогда не любил начинать издалека. А эта ваша задержка с прибытием и чертовы разговоры о выкупе, все это просто выбило меня из колеи. Я прекрасно вас понимаю, поверьте.

Он повысил голос:

– Этот проклятый Эли Боггз за многое должен ответить! Мало того, что он напал на корабли компании, разделавшись с их командой, у него хватило наглости требовать выкупа. Именно это укоротило жизнь вашего умирающего отца. Официально, я возглавляю флот на этом острове – это кроме всех прочих моих государственных обязанностей. Я не успокоюсь до тех пор, пока не вышвырну этого подонка из наших вод!

Он тяжело дышал, щеки над тугим воротничком стали апоплексически красными.

– Простите мне мою несдержанность, Милли, а также несколько преждевременный разговор о браке. Мы вернемся к нему позже, после того, как вы хорошенько все обдумаете.

– Я уже все обдумала, мистер Уэддерберн. Я не выйду замуж ни за вас, ни за кого бы то ни было. Пока сама этого не захочу.

– Но ваш отец ясно давал мне понять…

– Он не имел права распоряжаться мной. Это моя жизнь, а не его.

– Но это записано в его завещании. Он совершенно точно говорил мне…

– Завещание еще не вскрыто, сэр. И мне нет дела до того, что там написано.

После этих слов он не па шутку разволновался.

– Но вы просто ничего не понимаете, детка! Если соединить наши состояния, мы станем величайшей финансовой фирмой. Это же миллионы долларов. Акционеры…

– В таком случае, придется разочаровать акционеров. Простите меня, вы сами начали весь этот разговор.

– Давайте не будем спешить! – Уэддерберн похлопал ее по руке. – Сейчас явно не подходящий момент. И я еще раз приношу извинения за свою неуклюжесть. Да и погода сегодня против меня – страшно жарко.

Он расслабил свой накрахмаленный воротничок.

– Я могу навестить вас в следующий вторник? Перед тем, как будет прочитано завещание вашего отца?

– Всегда рада видеть вас, мистер Уэддерберн, если вы больше не будете говорить о браке.

– Вижу, что вы просто перевозбуждены.

– Напротив, я совершенно спокойна. Ждем вас во вторник. Мами и я будем очень рады.

С озабоченным видом, уперев руки в бока, Мами кричала, стоя под окном Милли в саду:

– Мисс Милли!

– Да?

– Где вы?

– В ванной, я же тебе говорила.

– Если вы хотите скрести себя весь месяц июль, то всю кожу сотрете. Вы собираетесь сюда спуститься или нет?

– А в чем дело?

– К вам пришли.

– Кто?

– Этот жирный Уэддерберн. Так вы принимаете или нет? Я уже устала врать всем этим людям.

– Скажи, что я в ванной.

– Я так и сказала, но он и не шевельнулся. Если вы к нему не спуститесь, говорит, то сам поднимется наверх.

– Мами!

– Нечего «маммить». Никогда не видела, чтобы человек так выходил из себя. Что вы такое с ним сделали?

Стояло жаркое летнее утро. Гонконг плавился под солнцем, как в горне.

– Такой денек, что даже холодным чаем не спастись, – сказала Мами. – И что я такого сделала, что угодила в такое местечко? Господи, мисс Милли, вы такая прохладненькая! Просто чудо!

Милли только что вошла в гостиную в своем черном кружевном траурном платье. Джеймс Уэддерберн тяжело поднялся с дивана, чтобы приветствовать ее, причем его собственные телеса, казалось, так и распирали сюртук и желтовато-коричневые клетчатые брюки. Сложив перед собой руки, он оценивающе на нее взглянул.

Почему-то всякий раз, когда видела Уэддерберна, она невольно начинала сравнивать его с куда более привлекательным Эли Боггзом. Несколько часов тому назад, когда она лежала в кровати и смотрела, как над горами далекого Китая восходит луна, она подумала – ведь это та же самая луна, которая светит сейчас и Эли. Вновь и вновь его образ преследовал ее, рождая в ее душе странное чувство – любовь и ненависть одновременно. Его предательство все еще не давало ей покоя.

– Милли Смит, иметь с вами дело труднее, чем с китайским финансистом. Хаукква, главу здешних купцов, который умудрялся исчезать сразу, когда он нужен, можно назвать вездесущим, если его сравнивать с вами, – пошутил Уэддерберн.

– Я всегда здесь, – ответила она равнодушно.

– Но, очевидно, не для меня. Чего, черт побери, вы добиваетесь? Каждый раз, когда я захожу к вам, вас нет.

– Я предпочитаю проводить время в одиночестве, мистер Уэддерберн.

– Это я понял. Но рано или поздно нам придется все-таки поговорить. Я бы хотел сделать это сегодня, если не возражаете.

– А почему именно сегодня?

– Потому что сегодня утром решается ваше будущее. Сегодня будет зачитано завещание вашего отца, Должны же вы наконец узнать его последнюю волю.

– Вы мне об этом постоянно говорите, мистер Уэддерберн.

Он склонился перед нею.

– Не будете ли вы так добры оставить эти смешные формальности? Меня зовут Джеймс.

– Ну, если вы так настаиваете…

На веранде послышались звуки шагов и голоса: кто-то пришел. Тут же появилась Мами. Она была в белом платье с красным кринолином, этот наряд очень ее толстил. Только Мами, подумала Милли, может позволить себе носить то, что ей абсолютно не идет.

– Мистер Гудчайлд из Гудчайлда, – зычным голосом объявила Мами, и в комнату вошел адвокат, издавна пользовавший их семью.

За двадцать лет службы в Восточно-Индийской Компании он вроде бы стал меньше ростом; за время, проведенное в тропиках, фигура его стала миниатюрной, а лицо покрыла густая сеть морщин. Грустно улыбнувшись Милли, он сел во главе приготовленного стола и разложил перед собой бумаги.

– Доктор Скофилд, – объявила Мами.

Скофилд мог сойти за владельца похоронного бюро со своим смертельно-бледным лицом и замогильным голосом.

– Мисс Смит, как давно мы не виделись? – Он склонился к ее руке; его неискренность была очевидна – он вроде и улыбался, но это выглядело скорее как гримаса.

Поприветствовав всех, доктор Скофилд занял место рядом с Уэддерберном, а Мами отошла в сторону и хранила стоическое молчание. Было невероятно душно. Адвокат монотонным голосом читал: «Я, сэр Артур Смит, баронет, проживающий в «Английском особняке» на Мурз Гарденз в Гонконге, настоящим аннулирую ранее сделанные мною самим распоряжения по завещанию и объявляю свою последнюю волю…»

Милли слушала невнимательно. За открытым окном поднимающийся волнами от шелковистого моря гавани свет напоминал, что там, снаружи, царит щедрое лето. Народ хакко, подумалось ей, сейчас со своими буйволами па рисовых полях, их смеющиеся коричневые лица по обычаю их племени обрамлены сеточкой с бусинками. Матери Сай Кунга сидят на корточках вдоль старых каменных набережных, сильно пахнет младенцами, из чьих мокрых, похожих на розовый бутон ротиков струйкой бежит молоко, под красными крышами собрались ученые мужи Гонконга, где умудренные годами лысые старейшины восседают в угрюмом молчании, на улице тем временем носятся босоногие мальчишки, не устающие играть в одни и те же игры.

Ни для одного уже поколения здешних крестьян Гонконга, думала она, не нашлось бы места в этой прекрасно обставленной комнате, где и без того уже богатые люди делили между собой награбленное. И она тоже из их круга.

Голос мистера Гудчайлда снова нарушил ее раздумья:

– «Я назначаю моего друга и партнера по бизнесу мистера Джеймса Александра Уэддерберна единственным исполнителем моей последней воли и завещаю свои денежные средства: