Адвокат, словесно состязаясь с прокурором, посчитал возможным задать суду вопрос: а сами ли собственники догадались обратиться с исками в судебную инстанцию по поводу нарушения своего права или это было кем-то подсказано. Суд ответить на этот вопрос не посчитал возможным. Губернатор штата, да что там губернатор - самый последний бездомный собачник был убежден, что по законам собственности Лене Прудовскому полагается, если не электрический стул, то по крайней мере пожизненное заключение.

Леня Прудовский держал себя в суде подчеркнуто вежливо и даже галантно. Он даже спросил разрешения курить у присутствующих в зале суда женщин и с удовольствием затянулся. После первой затяжки он вспомнил, что суд присяжных признал его виновным, даже не выслушав сути, после чего не строил уже никаких иллюзий.

Четыре полисмена, которым, вероятно, в жизни нечего было больше делать, как только служить охранниками, стерегли его, а он, Леня Прудовский, наслаждался воспоминаниями, которые иногда прерывались вопросами участников процесса, но это было все же не так часто (все решали за него), и он в промежутках между вопросами успевал насладиться образом той свободы, которую мечтал подарить человечеству...

Мери Фаин была столь же прекрасна, сколь и умна. К тому же Мери Фаин была любима. И она мечтала иметь детей. А Леня Прудовский был как раз тем человеком, которого она хотела видеть их отцом. У Лени Прудовского была своя идея и у Мери Фаин тоже, а в итоге эти две идеи, соединившись, предложили человечеству сирот, вдову Мери Фаин и недолгую память о Лене Прудовском.

Леню Прудовского мы после процесса никогда больше не встретим на улице, поэтому есть смысл рассмотреть его теперь в скучном обществе прокурора штата, далеко не лучшего защитника, и судьи. В процессе он сидел тучно и тяжело, казался плохо выбритым,, имел большие желтые усы, а вовсе не был гладко выбрит, красив, строен, как писала пресса. Он имел немного блуждающий взгляд, но вообще был импозантен.

Госпожа Дюффо была прелестна, хотя, конечно, вряд ли это понятие применимо к судье, ставшей оной по несчастливой случайности, а может быть по недоразумению или недогляду министерства юстиции. Но тем не менее она им была и сквозь напудренные щеки судьи - госпожи Дюффо проглядывала еще котирующаяся мадам, то есть дама, способная волноваться, глядя на страдания неподсудимогоЛепи Прудовского, а хорошего секс-партнера с тем же названием.

Леня Прудовский чувствовал себя неуверенно. Преступления, в которых он обвинялся, заставляли его сидеть на скамье подсудимых строго и скромно. А тот факт. что суд присяжных признал его виновным, свидетельствовал о том, что Лене предстояло до конца испить чашу с напитком, именуемым судьбой. И он был готов ко всему. Кроме того. он устал. и. честно говоря, электрический стул, о котором говорили все чаще, привлекал ею больше, чем одиннадцатидневиое сидение на жесткой скамье подсудимых. А когда прокурор со всей решительностью, отвергнув всякие доводы защиты, вознамерился отправить его на тот свет. Лепя равнодушно воспринял его слова.

Конечно, ему было неприятно, что он сумел выполнить предначертанное ему на этой планетке, но тем не менее ему было приятно, когда его жена вошла в зал судебных заседаний с кипой газет, среди которых Леня Прудовский прочитал и русские, и французские, и британские, и индийские названия. Весь мир следил за процессом над Леней и поражался негибкости, черствости и тяжеловесности правосудия.

В то время, когда весь мир говорил об уникальности и смелости этого человека, прокурор обвинял его в таких мелочах, чтоЛеня диву давался на своей скамье подсудимых, наслаждаясь косностью и одновременно косноязычием речей государственного обвинителя. Прокурор пересказывал уже наверное в двадцатый раз историю о том. как ясным весенним днем обыкновенный Леня Прудовский изобрел и построил машину. которую он назвал недроходом, и поехал на этой машине на одну из важных стратегических военных баз, которая призвана была по своему назначению нести людям смерть. Поехал для того, чтобы взорвать, уничтожить, подкопать эту базу смерти, и тем самым принести человечеству добро, мир и счастье.

Нет, по закону Леня совершил кошмарнейшее преступление - прокурор опять перескакивал на мелочи - взять хотя бы его вояж под чужими землями. Да за одно это ему полагалось бог знает что. А уж если принять во внимание убийство своего помощника Роберта Янга, то это вообще не лезло ни в какие правовые ворота.

И хотя Леня не хотел рассказывать про этого самого Роберта Янга, про то, как тот, пользуясь своей недюжинной силой оттолкнул от пульта управления инженера, повел было недроход сперва к... чтобы разрушить Парламент, а потом и к Белому Дому, его действия почему-то не считались антигосударственными. А вот Леня был обвиняем в убийстве.

Он не хотел уничтожать здания и архитектурные сооружения, он хотел уничтожить то, что мешает человечеству думать - оружие...

Но ведь подсудимый и не отрицал, что убил своего помощника. Вопрос лишь в том, может ли считаться предотвращенный этим деянием вред больше того вреда, который бы принесли действия Роберта Янга.

Если да, то убийство можно бы не принять в расчет. Но к несчастью, над этим вопросом вообще никто не задумывался, ибо правосудие было формальным, а прокурор не был педантичным, чтобы с молекулярной точностью выяснить вину и невинность человека, посягнувшего на устои новой государственной политики.

"Кто на планете Земля, - прокурор явно себе льстил громадностью обобщений, - поймет этого безумца". А адвокат уже писал себе в записную книжку, что прокурор допустил небольшой огрех в своей речи, назвав подсудимого "безумцем". После словесной перепалки прокурор уступил и потребовал назначить экспертизу. Адвокат поддержал обвинителя, но требовал провести ее не в одном медицинском учреждении.

Экспертиза прокурора к несчастью для Лени Прудовского показала абсолютную вменяемость, экспертиза адвоката, к несчастью для его банковского счета - тоже. Пришлось искать иные пути защиты, а Леня был равнодушен и даже доволен. По крайней мере отправят на тот свет вменяемым, убежденным противником ядерного катаклизма, которого, похоже, не боится, а даже желает, судя по его речи, господин прокурор.

Судья отложил процесс ровно на три недели. За это время солнце достигло как раз той самой части сопок, что можно было с уверенностью сказать лето тянется бесконечно долго, и неплохо было бы его прекратить, а заодно и прекратить этот скучный процесс над Леней. Решительно всем хотелось в суде облачиться в бесконечный период дождей и перестать обвинять, обвинять, обвинять, а, закутавшись в теплое одеяло, проводить время за чтением неторопливых строк бесконечного Голсуорси. Но, будучи предприятием непрерывным, процесс вынужден был продолжать жить: чувствуя свою силу, он и жил, сворачиваясь и извиваясь, готовясь кинуться на каждого как разъяренная кобра.

Процесс засыпал, процесс близился к своей кульминации - приговору, и уже устал адвокат, и не мог ничего больше придумать прокурор, и сам Леня готов был наслаждаться любым благодеянием вплоть до электрического стула, как вдруг неожиданно глас ребенка поразил тишину дворца правосудия.

Этим ребенком выступила Сюзанна Митчел, дочь и притом очаровательная дочь местного фермера. Надо сказать, что Сюзанна Митчел никакого отношения к господину Прудовскому не имела. Она даже толком и не разглядела осунувшегося средних лет человека на скамье подсудимых. Но так некстати проснувшееся патриотическое чувство заставило ее зайти в зал подсудимых и дать свидетельские показания в пользу гениального строителя недрохода. Она с совершенно естественным для ее цвета кожи и темперамента состоянием заявила, что в сущности Леня Прудовский предотвратил ядерную катастрофу и поэтому она, дочь фермера и ничья еще не жена готова поручиться за Леню Прудовского и готова стать его женой, избавив таким образом его от электрического стула и предоставив ему счет в местном банке порядка шести миллионов долларов.