- О да, - ответил Джованни. - Пожалуй.

Но Товий взволнованно и гневно сказал, что эти люди негодяи, преступники, что это проклятый корабль, а команда его - шайка...

Джованни пытался успокоить его, сказал, что таковы почти все люди на свете, и пожал плечами, не понимая ненависти Товия.

- Да что там, - ответил он, - мы сами такие же. Ведь мы тоже из этой команды.

- Что? Вы были с ними заодно?

- Да. Были. Можно так сказать. Ведь можно так сказать? - обратился он к Товию. - Разве это неправда?

- Да, - тихо ответил Товий. Они помолчали.

- А куда вы отправлялись? - спросил один пастух. - На этом корабле, с этими людьми?

Они ответили не сразу. Товий смотрел в землю, а слепой, повернувшись к пастухам, уставился куда-то пустым взглядом.

- В Святую землю, - вдруг сказал Товий тихим, бесцветным голосом, как будто ему не хотелось говорить об этом.

- В Святую землю?

- В Святую землю? А что это за земля?

Но ответа на этот вопрос они не получили. Пастухи принялись с жаром расспрашивать их про землю, о которой они никогда не слышали, но Товий молчал, не поднимая глаз, а слепой продолжал вперять в них пустой взгляд.

- Святая земля, - шептали пастухи друг другу, а после тоже замолчали.

Видно, им очень хотелось узнать что-нибудь о стране с таким странным, незнакомым название ем, но они так и не узнали. Может, чужие и сами о ней ничего не знали, ведь они никогда там не были, так никогда туда и не попали.

Может, это страна, где никто не был.

Так они сидели молча. Пастухи сидели спокойно, терпеливо, - видно, они привыкли молчать вместе. Это были старые, изнуренные люди, и все же у них как бы не было возраста, трудно было сказать, сколько им лет.

Потом один из них спросил, обращаясь к Джованни:

- Ты что - слепой?

Джованни кивнул.

- А как ты ослеп? - спросил другой. - Этого мы не знаем, - ответил за него Товий, - может, кто-нибудь отомстил ему.

- О!.. Вот оно что. А кто это сделал?

- Не знаю, может быть, Бог.

- Бог?

- Да. Но точно мы этого сами не знаем.

- А за что тот, кого ты назвал, отомстил ему?

- За то, что он осквернил его. Но я сказал, что мы сами ничего не знаем. Может, мне это только кажется.

Один пастух повернулся к слепому:

- А что ты сам думаешь об этом?

- Я сомневаюсь в том, что тот, о ком он говорит, существует. Но если Он есть, то, верно, Товий прав.

Товия взволновал этот ответ, может быть, он счел его тоже богохульством. И пастухов, казалось, тоже не удовлетворил ответ слепого. Они смотрели на его выразительное, хотя и старое лицо, на большое, тяжелое тело. На его широкой волосатой груди, запутавшись в седых волосах, висел на истертой цепочке какой-то предмет. Им захотелось узнать, что это такое.

- Что это у него на груди? - шепотом спросили они Товия, словно хотели, чтобы слепой их не услышал.

Но он, конечно, услыхал это, как и все прочие их слова.

- Это медальон, - ответил Товий.

- Медальон? А что это такое?

- Сам по себе он ничего особенного не значит. Но в нем можно хранить что-нибудь очень важное, что носящий его не должен потерять. Поэтому его носят на груди, поближе к сердцу, и никогда с ним не расстаются.

- Вот оно что.

- И что в этом медальоне? Товий помедлил с ответом.

- Мы понимаем. Это, наверное, тайна.

- Да.

- А ты знаешь, что в нем? Или это знает только он один?

Товий помолчал немного, потом сказал:

- Он пустой.

- Пустой?

- Да.

- Пустой...

- Значит, он вовсе не имеет цены?

- Это все, что у него есть, и я не раз замечал, что он очень боится потерять его. Я думаю, он не может жить без него.

- Хотя он пустой?

- Да.

- Как странно... Неужели можно так дорожить им, раз он пустой. Раз в нем нет того, что он должен хранить?

- Мы не можем этого понять. А ты не можешь объяснить нам это?

- Не все можно объяснить. Так уж случилось.

Пастухи сидели молча. Их серьезные, немного усталые глаза смотрели на предмет, висевший на груди слепого, покрытой седыми волосами; они больше ничего не спрашивали.

- Да, да, - тихо прошептал один из них, - это правда. Многое на свете нельзя объяснить. Просто так уж оно есть.

За стеной храма снова послышались шаги, голоса и стук копыт, - видно, и другие пастухи, заметив дым, пришли сюда со своим стадом. Козы уже начали карабкаться, протискиваясь меж обвалившимися камнями, они высовывали свои острые морды из-за колонн и глядели узенькими глазами на чужих. Было ясно, что их внимание привлекали не двое пастухов, которых они хорошо знали, а какие-то новые существа, непохожие на тех, к кому они привыкли. У храма собралось также целое стадо овец. Они не входили внутрь, как козы, а жевали сухую траву, не глядя по сторонам. Вскоре показались и другие пастухи, они несмело приблизились к четверым, сидевшим у огня. Подойдя, они поздоровались и молча уселись в кружок, скрестив ноги и положив пастушьи посохи на колени. Казалось, они были ровесники двоих, пришедших раньше, но наверняка сказать было трудно, это были тоже люди непонятного возраста, видно было лишь, что они не молоды и не зрелого возраста, а прожили долгую жизнь. Эти пастухи не хотели показать чужим свое любопытство и ни о чем их не спрашивали. Но немного погодя два первых пастуха стали рассказывать им то, что они узнали от Товия и слепого об их удивительной судьбе. Те внимательно слушали. Их, видно, очень удивило, что незнакомцы приплыли морем, как будто с моря никто не мог к ним явиться. Но более всего их удивило, что чужие направлялись в Святую землю, в какую-то страну с таким названием.

- В Святую землю? - тихо повторяли они, глядя с недоумением друг на друга.

А что это за земля? Им очень хотелось это узнать, услышать что-нибудь о ней. Но оба пастуха не сказали им больше ничего, ничего не объяснили, ничего, кроме странного названия. Быть может, они больше ничего не знали, быть может, даже сами незнакомцы ничего о ней не знали, ведь они никогда там не были, только собирались попасть туда. Святая земля?..

Они сидели, ломая голову над тем, что это может быть за страна.

- Святая? Что это значит? - спросил один из них и поглядел на Товия и на слепого добрым старческим взглядом. Но ответа он не получил.

Потом двое пастухов рассказали остальным про медальон, висевший на груди слепого, который был пуст, но который слепой боялся потерять, словно в нем хранилось что-то драгоценное, хотя в нем ничего не было, и, верно, тяжело было его носить, зная, что он пуст. Видно, он не был счастливым человеком, хотя и носил что-то, что ни за что нельзя потерять. И к тому же кто-то неведомый отомстил ему, и оттого он ослеп.

Казалось, Джованни не трогало то, о чем они говорили, но так ли это было на самом деле, сказать трудно.

Потом они перестали разговаривать и сидели молча в привычной для них тишине. Затем они собрались уходить и дружески предложили незнакомцам помочь им, чем могли, хотя, извинившись, сказали, что помочь могут немногим. Наконец они ушли. Козы, освоившиеся было в храме, как дома - терлись об алтарь и колонны, обнюхивали все вокруг, - последовали теперь за пастухами. Ловко прыгая между камнями, они выбрались наружу, смешались с овцами и пошли по равнине, а пастухи шествовали в середине стада. Джованни и Товий остались сидеть у огня одни.

Они сидели, покуда не погас последний уголек, и ничего более в этот день не произошло, кроме того, что какой-то совершенно лысый человек высунул из-за колонны свою птичью голову и бросил на них птичий взгляд. Потом он так же незаметно удалился. Товий его не заметил, на него глядели лишь невидящие глаза слепого.

Теперь они жили одной жизнью с пастухами, делили их судьбу на пустынной, овеянной ветрами прибрежной полосе, разве что им не надо было пасти стада и жили они в развалинах старого храма, а не в хижине из тростника и желто-рыжей глины, которые строили для себя пастухи