- Где же я ее возьму? С меня и такой хватит.

- Раньше хватало. А сейчас мы живем вдвоем. Неужели не понятно?

- Понятно, - буркнул Климов и показал кукиш зеркалу.

Шли дни, и к концу отпуска Климов открыл у себя новое свойство терпимость. Он не пытался переспорить Люсю, не жаловался ей ни на что, потому что твердо знал - сочувствия ему не дождаться. Он молча выслушивал ее жалобы, принимал на себя ее боль, одиночество, тоску, и силы его увеличились настолько, что он противостоял всему этому без обычных ранее хандры и растерянности.

Маленькая комнатка наполнялась ее вещами. Люся по-своему переставила мебель, наклеила на стенах яркие картинки из журналов, на которых ослепительные актрисы и задумчивые актеры смотрели мимо Климова. Она приходила с работы неизменно уставшая и раздраженная, но Климов успевал за день сходить в магазин, приготовить ужин, убраться в комнате, и Люся быстро оттаивала, ласково обнимала его и говорила, что именно о такой жизни она и мечтала.

Сам Климов не мечтал о такой жизни, но, странное дело, именно сейчас, когда он, как раб, исполнял чужие желания и не противился произволу, именно в эти дни он ощутил себя более свободным, чем когда-либо. Раньше властная и скупая на слова жена снисходила до его слабости, и он, как капризный ребенок, знал, что его пожалеют, выслушают, погладят по голове и поцелуют в щеку. Он знал, что жена была убеждена в его никчемности и никогда не заставляла делать то, что он не умеет или просто не хочет. Она все делала сама и до поры до времени терпеливо несла это бремя. Климов был уверен в своей слабости, в своей почти вседозволенности, и леность души порождала чувство зависимости, не казавшееся ему постыдным.

Теперь все было наоборот. Он, сильный мужчина, снисходительный и справедливый, сам гладил по голове обиженную судьбой женщину, жалел ее искренне, и это приносило ему внутреннюю свободу, какой он не знал никогда.

В часы одиночества он раздумывал о том, что свободными не рождаются, свободу приходится медленно и трудно завоевывать и на пути к ней так много соблазнов и ловушек, что очень легко завязнуть в ленивой покорности своему внутреннему рабству.

Внешнее противопоставлялось внутреннему и вместе с тем сливалось с ним. Внешние атрибуты свободы порабощали душу, а внутренняя раскрепощенность достигалась лишь после подчинения другому человеку.

Он не забыл о жене и тосковал о детях, но уже не так, как раньше, не униженно и плаксиво, не как несправедливо обиженный и обездоленный, а как равный о равных, понесший наказание и честно искупивший свою былую вину.

Он вышел на работу и занял свое место. Женщины переглядывались, мужчины понимающе улыбались, а начальник поздравил с выходом, пожал руку и сказал, что отпуск пошел Климову на пользу, теперь его не узнать - отдохнул, окреп и даже возмужал. Правда, говоря это, начальник не выдержал и подмигнул, но Климов не обиделся. Его узнали, сочли своим - и это было главным. Подсел Терентьев и начал разговор о том, что неплохо бы по этому поводу устроить маленький загул, тем более что Климов задолжал за одну услугу. И вообще, Люся - баба клевая, она уже всем уши прожужжала о том, как много она сделала, чтобы он забыл о своем горе, как он благодарен ей, как любит ее и так далее, и в том же духе.

Климов поправил и без того безукоризненно повязанный галстук и спокойно ответил, что все это вздор, но он никого разубеждать не собирается, а должником Терентьева себя не считает. Терентьев хохотнул, похлопал Климова по плечу и сказал, что он, безусловно, прав, Люся - уже пройденный этап и если Климов не против, то он познакомит его с такой женщиной, с такой... Климов поблагодарил и добавил, что сыт пирогами, теперь он стал другим и в ничьих услугах не нуждается. Терентьев не обиделся, а только засмеялся еще громче и совсем уж фамильярно потрепал Климова по затылку.

- Молодчага, старик, - сказал он. - Таких мужиков я люблю. Вот ты пошли меня куда подальше, и я тебя сразу зауважаю. Я ведь человек наглый, меня так просто с копыт не собьешь.

Климов подумал немного и, отчетливо выговаривая слова, послал Терентьева куда следует. Тот захохотал на всю комнату и пошел по отделам рассказывать о том, что Климову отпуск пришелся по вкусу, и если с ним теперь столкнуться на улице, то сразу и не узнаешь. В обеденный перерыв зашла Люся и, не обращая внимания на взгляды, деловито подхватила Климова под руку и повела в столовую.

- На нас люди смотрят, - сказал Климов.

- Пусть. Надоест смотреть и перестанут.

- Ты почему распускаешь слухи о нас с тобой?

- А тебе стыдно жить со мной, да? Конечно, я такая плохая, некрасивая, старая, ты стыдишься...

- Не стыдно. С меня взятки гладки, я ведь мужик...

- А я баба, да? Послушай, если ты меня еще раз назовешь бабой, я запущу в тебя тарелкой.

- Я не называл, - начал было сопротивляться Климов, но потом спохватился и добавил: - Прости, больше не буду. С языка сорвалось.

- Умница ты моя, - быстро успокоилась Люся. - Идеальный муж.

- Почему муж? - машинально удивился Климов.

- А разве мы не поженились? Ты ведь обещал.

- Не помню. Откуда ты взяла?

- Подлец! - воскликнула Люся.

- Тише ты, ради бога, - сказал Климов. - Дома поговорим.

- А мне стыдиться нечего. Пусть тебе будет стыдно. Я уже всем рассказала, что мы скоро поженимся и на этой неделе пойдем подавать заявление. Уже и на свадьбу позвала. А ты в кусты, да?

- Дома, милая, - сказал Климов, - договорим дома... Ну, хорошо, хорошо, пойдем в загс, разве я отказываюсь?

- Конечно, отказываешься. Знаю я ваши уловки. Наобещаете сначала, а потом...

Дома, когда Люся отлучилась, Климов обратился к соседу:

- Послушай, давай не будем ругаться. Глупо, в самом деле, соседи, мужики, а травят друг друга разными глупостями. Зашел бы в гости, выпили, поговорили по душам. А то все через потолок.

- Через пол, - поправил сосед.

- Да не все ли равно? Для тебя пол, для меня потолок, главное, что через барьер. Не по-соседски это.

- Угу, - согласился сосед. - Только ведь меня нет на свете. Я же бог! Ты сам так говорил, а теперь и я в себя уверовал. Не к лицу богу являться простому смертному.

- Да какой ты бог! - махнул рукой Климов. - Сидишь целыми днями дома. Ни ангелов, ни облаков, ни чудес. Таких богов не бывает.

- Еще как бывает! - возразил сосед. - Просто меня нет на свете. Я же тебе говорил об этом.

- Не хочешь ли ты сказать, что я тебя сам придумал?

- Наглец, - вздохнул сосед. - Он воображает себя превыше бога. Он полагает, что может сотворить самого бога. Богородица нашлась!

- Ну вот, - огорчился Климов. - Опять начинается. Что за упрямый старик! Надоели мне твои софизмы. Неужели ты не можешь по-простому? Как мужик с мужиком?

- Ты хотел сказать: как бог с мужиком? А какие могут быть разговоры между нами? Ты мне о хоккее, а я тебе о квазарах, ты мне о делах семейных, а я о тектонических сдвигах. Ничего не поделаешь, интеллектуальная и социальная несовместимость. Вот так-то, Клизма! Ты уж сиди в своей конуренке, доживай свой век тихо-мирно, метаморфируй потихонечку да не позволяй подружке на шею садиться.

- Это уж мое личное дело.

- Эге! Будто бы к богу обращаются с общественными делами! Только и слышишь со всех сторон: дай, помоги, спаси, прибавь зарплату, верни мужа, сделай меня красивой... Тоска. А сам ты что у меня просил? Жену? Так давай, валяй. Я свое дело сделал.

- А тебе тяжело помочь?

- Нельзя. Детерминизм нарушится. Причинно-следственный механизм. Тебе не понять.

- Но ты хоть объясни, в чем дело?

- Ну вот, если каждой собаке объяснять, для чего ее будут резать... Я же тебе сказал: живи полегонечку, метаморфируй на здоровьичко...

- Да на кой черт мне твоя метаморфоза? - не выдержал Климов.

- Болван, - сказал сосед. - Это же еще одна степень свободы. Неужели непонятно? Ей-богу, пацан и пацан.