Всё. Всё.

От меня уже ничего не зависит.

Надо просто дожить до приезда ангелов.

Воды.

Хочу воды.

Две тысячи с лишним километров до ванной комнаты. Открываю кран с холодной водой. Мочу правую, странно сведенную кисть и прикладываю к лицу.

Гул.

Сажусь на край ванны.

Как ни странно – удобно. Через мгновение понимаю, почему удобно – ног уже нет, они умерли. Жопа тоже умерла и ей по барабану – как я сижу.

И, собственно, сам процесс умирания.

Начинает отказывать дыхательная мускулатура. Это, значит, так. Я вдыхаю. Но не могу выдохнуть. Усилием воли, напрягая что-то еще, кроме мышц, выдыхаю. Теперь я не могу вдохнуть. Откидываю голову назад. Каким-то чудом воздух попадает в легкие. И так много раз. Собственно (и я это уже понимаю) – автоматического, как у всех, дыхания у меня нет. Я дышу, потому что изо всех сил напрягаю какие-то другие, совсем не те, что при обычном дыхании, мышцы. И воздух пока ходит туда-сюда. Если я потеряю сознание – мне тут же пиздец.

Сужается горло или мне так просто кажется. Воздух идет со свистом. С сипением. С трудом.

Холод идет снизу. Обе ноги. Жопа. Как-то сразу замерзает живот. И холод равнодушно идет выше. Сейчас он дойдет до сердца.

Прощайте, скалистые горы...

Нет.

Страха у меня не было. Сожаление – да. Немного. Досада. Глупая же ситуация, верно? Жил человек и помер. А что помер? Да пил всякую херню, вот и помер. А... Ну, туда и дорога.

Добрые у нас люди. Я их люблю.

Собственно, что еще остается делать? Только любить. И верить, что все мы неразумные дети Божьи. И надеяться, что наша глупость не беспредельна, и мы все зачем-то нужны. Это нам самим-то неведомо. А Богу ведомо. Н-да.

Я так понимаю, успели ангелы вовремя. Секунда в секунду, как в американском боевике. Ворвалась мадам, увидела меня, хрипящего над ванной, синего, как баклажан, и с ходу в плечо укол-то и захуячила.

Кордиамин.

Куба два, не больше. А какая, однако, радуга сразу в глазах. И грудь отпустило. И вдохнул я сразу воздуху вагон, словно клапан у меня сорвало. И мурашки забегали. А холод до сердца не дошел. Сантиметр какой-то, а не дошел.

Вот так-то.

Жив, курилка.

В общем, не пейте аконит. Я вам сейчас рассказал про действие двух чайных ложечек, что практически – хуй да маленько. А теперь представьте, что будет, если алкаш заглотит грамм сто, что не редко. Вон они – на погосте, развлекаются. Тихие такие, смирные. Очень популярно это лекарство в народе, очень. И сплошь и рядом народ травится.

Лучше уж денатурат. Хотя это тоже яд, и пить его могут только особо одухотворенные люди. Я – не смог. То есть я налил и даже вылил в рот. Не пошло. Ну, совсем не пошло. «Лану» внутрь пихал – и то пролезла. А денатурат – ни в какую. Больше не пробую. Не мой аперитив.

А вот политуру я выпить смог и даже делал это регулярно, когда работал в столярке. Сказать, что это бургундское, я, конечно, не могу. Но поутру вполне сносная опохмелочная микстура.

Но хватит, господа. Это, все ж таки, эксклюзив. Чудовищный, малопонятный сюр. Современный алкаш на это смотрит с ужасом и отвращением. Типа – да зайди ты к Михайловне в пятый подъезд, и она тебе, на сколько есть, нальет спиртику, а то и в долг даст. Милый мой современный алкаш! Я говорю про сугубо советское время. Про «с 11.00 до 19.00 и ни ебет». Не помнишь такого? Не верится? Ты сейчас в любое время дня и ночи, не особенно напрягаясь, достанешь любое пойло, и по обычной, кстати, цене. А в период разгула социализма хрен ты после девятнадцати чего возьмешь, хоть ты лопни. В ресторане, конечно, – пожалуйста. Но откуда у алкаша деньги на ресторан? На таксистов, торгующих ночью водочкой втридорога? Черна, неуютна, пламенна была жизнь алкоголикус совьетикус. В деревнях было чуть попроще. Самогоночку гнали добрые старушки, бражечку ставили. И себе на гробик зарабатывали, и людям одухотворяться помогали. А в городе – залупу. Одухотворяйся, скотина, сам. Чем хочешь. Хотя старушки были и там, но их все время почему-то шерстили и все отбирали бравые борцы с преступностью. Серо-голубые эти чудовища. Ублюдки. Позор человечества. У которых служба и опасна, и трудна. И которые, по сути, не гомо сапиенс.

Ну да ладно, об этом потом. В отдельно взятой главе.

А сейчас про эссенции. В каждом более-менее крупном городе есть более-менее работающий типа лимонадный (чаще – он же и пивной, он же и разливочный винный) завод. Производство газированного напитка проще некуда. Вода плюс эссенция, плюс углекислый газ – и с вас двадцать две копейки советскими гербастыми монетками. Как-то я подрабатывал на таком заводе ровно день. Ну, можно тогда так было. Приходишь утром, еще до смены, паспорт сдаешь в окошечко, и если место есть, то тебя ставят на: либо погрузку, либо разгрузку, либо уборку. На заводе делов хватает. Если повезет, то вечером и расчет получишь. Рублей десять-двадцать. В советское время это было не так уж и плохо. Но чаще расчет растягивался на пару-тройку дней. Так вот, на заводе можно было пить то, что разбилось. Пиво хрустнуло – ну, допей полпузыря, все одно пропадет. Винище звякнуло – дососи, один хрен – в отход. Опытный рабочий завсегда ходит со складным стаканчиком в кармане. И он не простаивает, этот стаканчик.

Вообще, конечная продукция малодоступна – за этим следят. А полуфабрикаты зачастую вообще не охраняются. И вот я утром заступаю, так сказать, на работу. Дают мне метлу и говорят – иди склад подметай. Склад огромный. В нем, значит, мешки с сахаром. Фляги с сиропом. Коробки огромного размера с чем-то неизвестным. И фляги с эссенцией. На них надписи: «Исинди», «Буратино», «Грушевый», «Яблочный» и так далее. «Байкал». «Тархун». Много чего тогда было. В данный конкретный день мне попался гуру, постоянно работающий на заводе, и спросил – коньяк будешь? Я удивился. Вроде как коньяк завод сроду не выпускал. Оказалось, «коньяком» местные называли эссенцию. Семьдесят градусов убойно пахнущей тягучей жидкости. У «Грушевого», например, особо, на мой взгляд, приятный запах. Только очень-очень сильный. Сверхсильный. Такой сильный, что становится неприятным. Да, такой вот парадокс. Приятный неприятный запах.

Но грушу он мне не налил. Он был любителем «Исинди». Может быть, потому, что эта радость была лишена фруктовой приторности и вообще имела довольно странный вкус. Ну, несколько напоминающий травяную, очень крепкую настойку с неизвестной планеты. Почему с неизвестной? Ну, очень уж концентрированное пойло, неземное.

Запили водой. Полстакана концентрата «Исинди», полстакана воды с сиропом. Час метем пол – пять минут выпиваем. На обед сходили в столовую, основательно закусили, домели прилегающую территорию, и тут работа кончилась. Хряпнули по полстакана, и тут нас спешно перекинули какое-то шипучее вино грузить. Ну, это как шампанское, только шампанское вроде как само газируется, а эту дрянь принудительно углекислым газом накачивают. Впрочем, для большинства пьющего населения России это не имееет никакого значения. Все одно – водка лучше, а это типа символ. На праздник пробкой кому-нибудь глаз выстегнуть, посмеяться всем столом и уже вдумчиво «Пшеничную» хлестать. В общем, пришли мы уже к вагону изрядно навеселе. Лента конвейерная ящики двенадцатибутылочные гонит. И надо их подхватывать и вагон заполнять. Ну, бегали, бегали, один ящик пошел боком и на пол упал. Две бутылки зашипели, и их сразу вскрыли и по кругу пустили. Через пару часов еще одна, а потом я не помню. В общем, на одного грузчика, я так понимаю, по пузырю-то точно вышло, а может, и по два. И если остальные ребята, только на шипучей диете сидящие, были как огурцы, то мы с напарником стали уже как два батона. И лица такие же. Вот возьмите батон, воткните в него две пуговицы оловянных. И получите модель человека. Точка, точка, запятая...

Как я прошел через проходную вечером – не знаю. Не помню. Это – тайна уже навсегда. И вообще, тот вечер и ту ночь можно смело из истории вычеркивать. Ничего не было в тот вечер. Черная дыра какая-то. Н-да.