Она не помнила, приходилось ли ей когда-нибудь надевать подобные вещи, но она точно знала, что ей в них неудобно. Особенно сейчас, когда немного кружится голова и трудно дышать – то пи от духоты, то ли... от мимолетной ласки Макса.

Он, похоже, никак не может понять одной вещи: она не только не помнит химию, но и не желает ее вспоминать. Ее не интересуют ни микроскопы, ни минеральные кислоты, – ничего из того, о чем он так долго распространяется. А что касается сегодняшней темы, то единственное, что она знает или помнит о горении, это...

Свое чувство.

Свет, тепло и быстрое плавление.

Да, пожалуй, определение верно передает его суть, подумала она, бросив робкий взгляд на Макса.

Сегодня он ничуть не походил на разбойника, уж скорее на ангела. Чисто выбритый, в сером сюртуке, он склонился над книгой, и солнце золотило его волосы. В ту первую их ночь пистоль придавала ему ореол таинственности и непредсказуемости, но сейчас, при дневном свете, в очках, он казался человеком культурным, образованным и вполне...

Нет, безобидным его не назовешь.

Твердый подбородок, острый взгляд и мускулы, угадывавшиеся под мягкой фланелью сюртука, не давали ей полностью расслабиться. Она снова поерзала в кресле, отодвигаясь от стола.

К сожалению, мадам Перель не смогла дать вразумительного ответа на вопрос о супружеских правах. Эта пожилая женщина, милая и пухлая, оказалась страшно застенчивой. Вопрос Мари привел ее в такое замешательство, что ее розовое личико стало пунцовым. Позабыв о том, что нужно говорить медленно и понятно, она принялась сновать по комнате, и слова вылетали из нее с той же скоростью, с какой работала ее метла. Она бормотала, что Мари должна с этим смириться и исполнять свои супружеские обязанности.

Единственное, что вынесла Мари из этого разговора, это то, что помимо супружеских прав, существуют супружеские обязанности. Только права – у мужа, а обязанности – у жены.

Но это повергло ее в еще большее недоумение. Кроме того, у нее сложилось впечатление, что она не должна была испытывать того жаркого трепета, какой испытала во время поцелуя. Что подобная реакция с ее стороны не очень прилична. Мадам Перель придерживалась мнения, что настоящая дама остается таковой даже в будуаре.

Но Мари ничуть не стыдилась того, что испытала. Она пыталась вызвать в себе стыд, но не смогла. Видимо, она не настоящая дама, раз ей хочется, чтобы Макс снова поцеловал ее.

При одном воспоминании о его поцелуе ее охватила дрожь. Но за минувшие два дня он ни словом не обмолвился о том, что произошло в ту ночь в ее будуаре, так что и она не заговаривала об этом. Если верить мадам Перель, жена обязана следовать во всем желаниям мужа.

Да, с точки зрения жены, брак не самая справедливая вещь на свете.

– Макс, ты любишь меня?

Он умолк на полуслове.

– Дорогая, почему ты спрашиваешь? Разумеется, я люблю тебя.

Она подняла глаза. Его лицо выражало огорчение, даже боль, но взгляд оставался бесстрастным. Серебристая глубина его глаз по-прежнему казалась недосягаемой и холодной. И очки усиливали это впечатление; они как будто играли с чувствами так же, как зеркало преломляет свет.

– Я спрашиваю, потому что... не чувствую этого. И не помню, каким должно быть это чувство. Мне кажется, я вспоминаю свои чувства к тебе, но не могу вспомнить, чтобы кто-то любил меня.

– Ты вспомнишь. Обязательно вспомнишь. Именно для этого мы так усердно трудимся.

– Но этот усердный труд не приносит результатов. Меня не интересует наука, я хочу вспомнить другие, более важные вещи. – Она опустила глаза и снова затеребила кружевной край рукава. – Своих родных. Я хочу знать, откуда я родом. Хочу помнить свое детство. Узнать, как мы с тобой познакомились. И почему, – она испытующе посмотрела на него, – почему ты женился на мне. Мне нужна память о нашей прежней жизни. Я умоляю тебя, давай выйдем из дома, погуляем, поговорим обо всем этом. Вдруг я увижу что-то, что напомнило бы мне о прошлом.

– Мари, – медленно, с укоризной заговорил он. – Нас разыскивают. Стоит нам показаться на улице, и нас тут же схватят.

– Но может, мы могли бы погулять в парке? Мадам Перель говорит, что тут неподалеку есть чудесный парк...

– Угу. А в нем полно чудесных людей, которым ничего не стоит сообщить о нас властям.

– Ну хорошо, давай тогда погуляем во дворе.

– Нет.

– Макс, я не понимаю, что может случиться, если мы ненадолго.

– Мари, ты сегодня невозможна.

Этот тон был ей решительно не по душе. Уж лучше бы он просто приказал ей замолчать, чем разговаривать с ней так...

Она не могла вспомнить слова, и это усугубляло ее страдания. Путаница в голове быстро перерастала в головную боль.

– Я невозможна потому, что невозможен ты, – заявила она.

– Ты ведешь себя как ребенок.

– Это лучше, чем умирать от скуки.

– Но наука никогда не вызывала у тебя скуку. Наоборот, она будоражила, она захватывала тебя.

– Ну если это будоражило меня, тогда я, право, не знаю, хочу ли я вспоминать прежнюю Мари. Кажется, она мне не нравится.

Он отложил книгу и снял очки.

– Прежняя, новая, нравится, не нравится... Как ты не поймешь, ведь дело не в этом.

– А в чем?

– Вопрос в том, кто ты есть. – Да? И кто же я, Макс?

– Ты моя жена, – медленно, с расстановкой, заговорил он. Его терпение явно иссякало. – Ты все та же Мари Николь ле Бон. Ты много помогала мне в моих экспериментах…

– Знаю-знаю. И про Домино и про замок в Турени. Я обожала белые розы. Но больше всего на свете я, видимо, любила посидеть в солнечный денек в душной комнате над запылившейся книжкой. Все это я знаю. Но, Макс, должна тебя огорчить, ничего этого я не помню. Я не чувствую этого. Мне мало знать, кто я. Я хочу ощущать себя такой. Это не одно и то же.

Нахмурившись, он склонился над стопкой книг, стоявшей на полу у его ног.

– Мари, ты мелешь чепуху. От фактов не уйдешь. Если они вызывают у тебя недоумение и ты желаешь постигнуть их, то делать это нужно при помощи разума.

Немного помолчав, она спросила:

– То есть, ты утверждаешь, что чувства это чепуха?

– Я этого не говорил. Я хочу сказать, что эмоции зачастую мешают делу. И поэтому нужно уметь управлять ими.