-- Прикажете грузить?

Командир машет рукой, как Пугачев виселице, и -- обреченно:

-- Принять на борт. Построить на полубаке к инструктажу.

И малярши радостной толпой валят по трапу, а морячки беснуются и в воздух чепчики бросают, и загнать их по местам нет никакой возможности.

-- Команде по местам стоять!!! -- вопит командир.-- Отдать носовой!!!

Потому что никакого времени что бы то ни было изменить уже не остается. В качестве алтернативы -- исключительно трибунал; а перед такой альтернативой человеку свойственно нервничать.

И раздолбанный крейсер тихо-тихо отваливает от стенки, а малярши выстраиваются на полубаке в четыре шеренги, теснясь выпуклостями, и сосмешочками "По порядку номеров -- рас-считайсь!" рассчитываются, причем счет никак не сходится, и с четвертого раза их оказывается сто семьдесят две, хотя в первый раз получилось сто девяносто три.

Боцман таращится преданно и предъявляет в доказательство список личного состава на двести персон. Персоны резвятся, и становится их на глазах все меньше, и это удивительное явление не поддается никакому научному истолкованию.

Болельщики счастливо -- боцману:

-- Да кто ж по головам-то! Весом нетто надо было принимать -- без упаковки!

Командир вышагивает -- инструктирует кратко:

-- Крейсер первого ранга! Дисциплина! Правительственный приказ! -Замедляет шаг: -- Как звать? Не ты, вот ты! Назначаешься старшей! Вестовой -- препроводить в салон. Боцман! -- разбить по командам, назначить ответственных, раздать краску и инструмент, поставить задачи! Через полчаса доложить исполнение -- проверю лич-но! Приступать.

И поднимается на мостик.

И под приветственный свист со всех кораблей они медленно ползут к выходу из гавани.

Командир переминается, смотрит на створы, на карту, на часы, и старпому говорит:

-- Ну что же,-- говорит,-- Петр Николаевич. Вы капитан второго ранга, опыт большой, пора уже и самостоятельно на корабль аттестовываться. Так что давайте, командуйте выход в море. На румбе там восемьдесят шесть, да вы и сами все знаете, ходили. А я пока спущусь вниз: посмотрю лично, что там у нас делается. А то, сами понимаете...

И, манкируя таким образом святой и неотъемлемой обязанностью командиру на входе и выхода из порта присутствовать на мостике лично, он спускается в низы. И больше командира никто нигде не видит.

А старпом смотрит мечтательно в морское пространство, принимает опять позу буквой зю, шепчет что-то беззвучно и звонит второму штурману:

-- Поднимитесь-ка,-- говорит,-- на мостик.

-- Ну что,-- говорит он ему,-- товарищ капитан третьего ранга. Я ухожу скоро на командование, корабль получаю, вот после перехода сразу аттестуюсь. А вам расти тоже пора, засиделись во вторых, а ведь вы как штурман не слабее меня, и командирский навык есть, не отнекивайтесь; грамотный судоводитель, перспективный офицер. Дел у нас сейчас, как вы знаете, невпроворот, и все у старпома на горбу висит, так что примите мое доверие, давайте: из гавани мы уже почти вышли, курс проложен -покомандуйте пару часиков, пока я по хозяйству побегаю, разгону всем дам и хвоста накручу. Тем более,-- напоминает со значением,-- ситуация на борту, можно сказать, нештатная, тут глаз да глаз нужен.

И с видом сверх меры озабоченного работяги-страдальца старпом покидает мостик; и больше его тоже никто нигде никогда не видит.

...И вот на третьи сутки командир звонит из своей каюты на мостик: как там дела? где местонахождение, что на траверзе, скоро ли подходим? И с мостика ему никто не отвечает. Он немного удивляется, дует в телефон и звонит в штурманскую рубку. И там ему тоже никто не отвечает. Звонит старпому -- молчание. Он в машину звонит! корабль-то на ходу, в иллюминатор видно! А вот вам -- из машины тоже никаких признаков жизни.

Командир синеет, звереет и звонит вестового. И -- нет же ему вестового!

А из алькова командирского, из койки, с сонной нежностью спрашивают:

-- Что ты переживаешь, котик? Что-нибудь случилось?..

Котик издает свирепое рычание, с треском влезает в китель.

-- Ко-отик! куда ты? а штаны?..

Командир смотрит в зеркало на помятейшую рожу с черными тенями вокруг глаз и хватается за бритву.

-- Да и что ж это ты так переживаешь? -- ласково утешает его из простынь наикрасивейшая малярша, и назначенная за свои выдающиеся достоинства старшей и приглашенная, так сказать, по чину.-- У вас ведь еще такая уйма народу на корабле, если что вдруг и случилось бы -- так найдется кому присмотреть.

Командир в гневе сулит наикрасивейшей малярше то, что она уже и так получила в избытке, и, распространяя свежевыбритое сияние, панику и жажду расправы влопть до повешения на реях, бежит на мостик.

При виде его полупрозрачная фигура на штурвале издает тихий стон и начинает оседать, цепляясь за рукоятки.

-- Вахтенный помощник!!! -- гремит командир.

А вот ни фига-то никакого вахтенного помощника. Равно как и прочих. Командир перехватывает штурвал, удерживая крейсер на курсе, а матросрулевой, хилый первогодок, норовит провалиться в обморок.

-- Доложить!! где!! штурман!! старший!!

А рулевой вытирает слезы и слабо лепечет:

-- Товарищ капитан... первого ранга... третьи сутки без смены... не ел... пить... гальюн ведь... заснуть боялся...-- и тут же на палубе вырубается: засыпает.

Командир ему твердою рукой -- в ухо:

-- Стоять! Держать курс! Трибунал! Расстрел! Еще пятнадцать минут! Отпуск! В отпуск поедешь! -- И прыгает к телефону.

При слове "отпуск" матрос оживает и встает к штурвалу.

Командир беседует с телефоном. Телефон разговаривать с ним не хочет. Молчит телефон.

Он несется к старпому и дубасит в дверь. Ничего ему дверь на это не отвечает: не открывается. Несется в машину! Задраена машина на все задрайки, и не подает никаких признаков жизни.

Кубрики задраены, башни и снарядные погреба, задраена каюткомпания, и даже радиорубка тоже задраена. И адраена дверь этой суволочи помполита. И малым ходом движется по тихой штилевой Балтике эдакий Летучий Голландец "Свердлов", без единого человека где бы то ни было.

И только с мостика душераздирающе стонет рулевой, подвешенный на волоске меж отпуском и трибуналом, истощив все силы за двое суток исполнения долга, в то время как прочие истощили их за тот же период, исполняя удовольствие... Да мечется в лабиринтах броневого корпуса чисто выбритый, осунувшийся и осатаневший командир, матерясь во всех святых и грохоча каблуками и рукоятью пистолета во все люки и переборки. Но никто не откликается на тот стук, словно вымерли потерпевшие бедствие моряки, опоздало спасение, и напрасно старушка ждет сына домой.

В кошмаре и раже командир стал делить количество патронов в обойме на численность экипажа, и получил бесконечно малую дробь, не соответствующую решениям задачи.

Он прет в боевую рубку, и врубает ревун боевой тревоги, и объявляет по громкой трансляции всем стоять по боевому расписанию, настал их последний час. И таким левитановским голосом он это объявляет, что матросик на руле окончательно падает в обморок. Крейсер тихо скатывается в циркуляцию. Команда, очевидно, в свой последний час спешит пожить -не показывается. И только вдруг оживает связь: машина докладывает.

Слабым таким загробным голосом докладывает:

-- Товарищ командир... Третьи сутки на вахте... один... Сил нет... прошу помощи...

-- Кто в машине?! Где стармех?! Где вахтенный механик?!

-- Матрос-моторист Иванов. Все кто где... мне приказали... обещали сменить, значит... если я, то и мне... Что случилось у нас?

-- Пожар во втором снарядном погребе!!! -- орет командир по трансляции и врубает пожарную тревогу.-- Давай, орлы, сейчас на воздух взлетим!!! Пробоина в котельном отделении!!! Водяная тревога!!! Тонем же на хрен!!! -- взывает неуставным образом.

И тогда повсюду начинают лязгать задрайки и хлопать люки и двери и раздается истошный женский визг. И на палубу прут изо всех щелей и дыр полуодетые, четвертьодетые и вовсе неодетые малярши и начинают бегать и визжать, а через них валят напролом, застегиваясь на ходу, бодрые матросы -- расхватывают багры и огнетушители, раскатывают шланги и брезенты.