Стадион имеет вид огромной широкой подковы. Поскольку совсем рядом с ним локомотивы толкают вагоны, распределяя их по разным путям товарной сортировочной станции, нехватку места архитекторы вынуждены были покрыть тем, что погнали стены подковы ввысь. Стадион похож на недостроенный небоскреб. Зато он отвечает всем предписанным правилам безопасности, как этого требует темперамент аргентинских любителей спорта. Поле обнесено высокой железной изгородью, верхний край которой загнут в сторону трибун. Перед изгородью со стороны зрителей — бетонированный ров глубиною в 3 метра и в добрых 4 метра шириной. Если бы вас привели на стадион с завязанными глазами и не позволили бы оглядываться, вы бы наверняка решили, что очутились в зоологическом саду, возле клеток со слонами или дикими хищниками. Однако и этой изоляции трибун от поля оказывается недостаточно. Полиция, стоящая плотными шпалерами, вооруженная брандспойтами и слезоточивыми бомбами, мудро учитывает еще возможность междоусобной схватки зрителей, у которых не в меру разыгрываются страсти. И бонбоньеру разделили на секторы, а перегородки сделали из железных решеток, колючей проволоки и стенок, утыканных битым бутылочным стеклом. Игроки выбегают на поле по подземным тоннелям сквозь узкий проход между полицейскими.
Можно сказать, после столь тщательного учета особенностей южноамериканского темперамента едва ли здесь случится что-нибудь чрезвычайное. Действительно ли это так, помогут проиллюстрировать вырезки из боливийского ежедневника «Лос Тьемпос», выходящего в Кочабамбе, сделанные нами спустя несколько месяцев после посещения «Бока».
«Во время матча «Бока Хуниорс» — «Индепендьенте» трех человек тяжело ранила полиция, открывшая огонь по зрителям. Пятнадцать человек были ранены камнями, полицейскими дубинками и бутылками из-под содовой воды. Беспорядки возникли из-за того, что судья не засчитал гол 6 ворота «Бока», а зрители попытались проломить решетки. Один из полицейских вынул пистолет. Ответом на это был град камней и бутылок. Полиция, подоспевшая на помощь, пустила в ход слезоточивые бомбы и огнестрельное оружие. Матч был приостановлен…»
Никакой другой, даже самый любимый вид спорта не привлекает в Аргентине столько любителей, как футбол. Зато он и вытягивает соответственно больше песо из их карманов.
В то же воскресенье, когда впервые после шести месяцев забастовки состоялся футбольный матч, 90 тысяч других портеньо собрались на двух ипподромах — «Палермо» и «Ла-Плата». Ипподром в Палермо пользуется мировой известностью, и даже ипподром Рио-де-Жанейро не выдерживает конкуренции с ним. А это уже кое-что значит! Он был не только свидетелем сенсационных ставок, но и местом действия бесчисленных голливудских фильмов, сценарии которых требовали сногсшибательных сцен с участием южноамериканской публики.
Об этом конноспортивном воскресенье газета «Ла Расон» писала, «90 тысяч портеньо переживали зрелище со всей Глубиной своих чувств — радовались, надеялись, волновались, горевали и приходили в отчаяние. Эти эмоции вызывали известные любимцы публики: Асусена, Катадор, Уайт Милк, Эйфель, Альтруиста. Эти чувства, правда, стоили хороших денег, но те, кто пришел их истратить, делали это с удовольствием. В Палермо и Ла-Плате было продано 5475458 билетов…»
Иначе говоря, 114 миллионов крон за полдня. Каждый зритель вынул из собственного кармана 1260 крон, чтобы вложить их в поводья жокеев и легкие ноги Асусены или Катадора. Но рекордного барыша букмекеры достигли во время розыгрыша Большого национального приза — «Гран Премио Насиональ 1948 года».
Тогда спортивная страсть обошлась зрителям в 132 миллиона крон.
Однако самый желанный источник волнений и развлечений — это кино. Каждое воскресенье зрительные залы заполняют 600 тысяч человек. Хотя аргентинская кинопромышленность сильно развита и для продукции ее широко открыты двери всех стран Южной и Центральной Америки, где говорят по-испански, добрых шестьдесят процентов демонстрируемых фильмов — североамериканского происхождения. Детективы, криминальные приключения, аферы с убийствами, порнографические ревю. Аргентинцы стараются не отставать. В ту неделю, когда мы приехали в Аргентину, состоялись премьеры отечественных аргентинских фильмов с такими названиями: «Преступная набожность», «Плотина ненависти», «Канареечная душа», «Безумная любовь», «Кровь на руках», «Поцелуй без меда».
Большинство первоэкранных кинотеатров сосредоточено на Корриентес и на Калье Лавалье у их впадения в авениду Нуэве-де-Хулио. Лавалье, которая днем выглядит невзрачной, тесной улицей, вечером сверкает, как торговая артерия города Флорида. Гигантские световые рекламы высотой в несколько этажей, как прялки, крутятся над головами прохожих, предлагая выбрать себе фильм. В равной степени привлекает зрителей и роскошь фасадов.
Вот сплошная стеклянная стена, от тротуара до крыши. Немного дальше кинематограф, зал и спиральная лестница которого словно созданы для декораций фантастических фильмов Уэллса. Напротив хрустальной «Нормандии» — кино «Хинду» в стиле индийских пагод, с легкими орнаментами и прихотливой пышностью мусульманской архитектуры. «Трокадеро» построен в более умеренном стиле модерн, зато фасад «Океана» словно сделан из одной громадной стеклянной плиты, и только вблизи можно обнаружить четыре стальные ниточки, идущие сверху вниз, и четыре — справа налево. В девятом куадро вас поражает вид «Ренасимьенто», в фасад которого внесли понехмногу от каждого стиля: колонны барокко с коринфскими капителями выделяются в матовой полутьме рассеянного неона, а на консолях вздымается к небу греческий тимпан. Окна в стиле ренессанс, смешанном с готикой, на карнизах с классической лепкой скачут голуби, перелетая на массивные железные фонари, взятые напрокат из средневековых замков.
Принцесса Лавалье пробуждается к жизни с наступлением темноты, как бабочка, живет несколько часов в целлулоидной одури кинолент, а в час ночи наркоз темноты, вороха выброшенных программок и пустота большого города укладывают ее в стеклянный гроб. Лишь полисмен, неромантичный принц этой сказки, тревожит ее сон, отводя упирающегося пьяницу в ближайший участок…
На вокзалах Буэнос-Айреса можно потратить всю вторую половину дня в субботу и все воскресное утро и так и не увидеть, чтобы здешние жители выезжали за город. Тщетно искать здесь людей в спортивных брюках и с рюкзаками за спиной. Прикроешь глаза, и в памяти всплывают тысячи велосипедистов, спешащих за город, к природе. И хочется быть рядом с любителями водного спорта, перегоняющими свои каноэ вверх по реке, чтобы потом мчаться вниз по течению, навстречу солнцу, сверкающему в глазах и играющему на мускулах. Неодолимо охватывает желание хотя бы трамваем добраться до Воковиц[16] и полазать по скалам в Шарке.
В Буэнос-Айресе нет ни Влтавы, ни лесов, ни збраславских холмов, ни еванских[17] прудов, ни Шарки. Там лишь около 4 миллионов жителей и протекающая мимо Парана. А Парана здесь — нечто среднее между рекой после ливня и гигантским стоком промышленных отбросов. Не рекомендуется купаться среди железных чудовищ водоизмещением в десятки тысяч тонн, которые любуются своими отражениями в жирной грязи и масляных пятнах. Зато прекрасно можно купаться на противоположном берегу, в Уругвае, за пятьдесят километров вверх по реке. Или же внизу, в Мар-дель-Плата, в каких-нибудь 400 километрах южнее.
Ближайшие холмы находятся около Кордовы, до которой сущие пустяки: 600 километров. Кордильеры? До них путь лежит через весь южноамериканский континент. Вокруг Буэнос-Айреса пастбища с проволочными изгородями для скота, поли, пампа, пампа и еще раз пампа. Ровная как стол, однообразная, без теней, без романтики. А о хвойном лесе здесь и мечтать нечего!