Я вспомнил содержание заметки во вчерашней газете и фотографию семейств, сделанную перед их отъездом на север Арустука.

– Элизабет Джессоп и Лилл Келог состояли в коммуне баптистов, – ответил я.

– Правильно. В своем роде Грэйс приходилась родственницей обеим и по линии Джека, и по моей. Вот почему она так интересовалась причиной их исчезновения, – он покачал головой. – Извините меня. Надо было с самого начала все вам рассказать.

Я положил руку на его плечо и осторожно сжал его:

– Нет, это вы извините, что мне пришлось вас расспрашивать.

Я уже шел к двери, когда его рука остановила меня.

– Вы думаете, что ее смерть как-то связана с найденными на севере телами?

Он сидел напротив меня, такой маленький, такой беззащитный. Я испытывал какое-то неизъяснимое сочувствие к нему: мы с ним оказались проклятыми созданиями, которым пришлось пережить смерть своих дочерей.

– Я не знаю пока, мистер Пелтье.

– Но вы будете расследовать это дело? Будете искать истину?

– Буду, – заверил я его.

Оказавшись у порога, я все еще слышал его дыхание. Старик по-прежнему сидел в той же позе – голова низко опущена, плечи мелко дрожали от рыданий.

Признания Пелтье не просто проясняли многое в действиях Мерсье – они значительно усложняли дело. Кровная связь между Джеком Мерсье и Грэйс была плохой новостью.

Вернувшись домой в Скарборо, я обнаружил, что неприятности еще не кончились. Как только «мустанг» остановился у входа, у меня возникло ощущение, что с домом что-то не так. Сначала я приписал это обычному чувству, которое возникает даже после короткого отсутствия, но дело было не в этом. Складывалось впечатление, будто кто-то поднял дом и поменял его расположение на земле. Запах бензина со стороны почтового ящика напоминал об утреннем происшествии. Пауки в почтовом ящике были весьма неприятным сюрпризом, так что у меня не было уверенности, что я справлюсь с ними в доме.

Я подошел к двери. Поднял ставни, осмотрел замок, но он был в порядке. Я распахнул дверь, ожидая увидеть полный беспорядок, но, на первый взгляд, все было на своих местах. В доме стояла тишина, двери полуоткрыты, так что воздух свободно гулял по комнатам. В холле мой взгляд упал на старую этажерку, на которую я складывал почту, ключи. Она была чуть отодвинута от стены, и я отчетливо увидел на полу следы там, где когда-то были ножки: от них на полу остались пятна. Чувство, будто кто-то побывал в моем доме и слегка сдвинул все с привычных мест, превратилось в уверенность, когда я вошел в гостиную: кушетку и стулья тоже поднимали, а потом поменяли местами. На кухне переворошили посуду, еду в холодильнике тоже перевернули. Даже простыни были сдернуты с кровати, верхнее покрывало сползло углом на пол. Я подошел к своему столу у дальней стены и наконец понял, зачем они приходили.

У меня забрали папку с копией дела.

Следующий час я провел, занимаясь непредвиденным, но, после короткого размышления, вполне естественным делом – прошелся по всему дому, отмывая, выметая, пылесося все и вся. Снял белье с постели и засунул в мешок для прачечной, туда же добавил весь свой небогатый гардероб из шкафа. Перемыл все чашки и тарелки, ножи и вилки, обдал кипятком и оставил сохнуть на полке. Когда я закончил непредвиденную генеральную уборку, пот лил с меня в три ручья, мои руки и лицо были в грязи, одежда прилипла к спине, но я чувствовал, что я хоть немного привел свое жилище в порядок после вторжения. Не сделай я этого, на всем бы остался отпечаток их прикосновений.

Закончив с уборкой, я сходил в душ и переоделся в одежду, которая была у меня в сумке в машине. Потом попытался позвонить Пелтье, но трубку никто не брал. Я хотел предупредить его о возможном вторжении: кто бы ни были те, кто побывал у меня, они могли бы проделать то же самое и с ним. У старика включался автоответчик. Я оставил сообщение с просьбой позвонить мне.

Сдав вещи в прачечную на Оак-Хилл, я развернулся и направился в гараж на Горхам-стрит, неподалеку от моего дома. Открыл своим ключом одну из секций, в которой держал вещи, доставшиеся мне от деда, и кое-что из бруклинского дома, в котором мы недолго жили вместе с женой и дочкой. Я сидел на краю ящика и внимательно просматривал полицейские отчеты, особенно внимательно те, которые подготовил Лутц: он был ответственным за расследование обстоятельств гибели Грэйс Пелтье, и его причастность к этому делу мне не очень нравилась. Но в подготовленных им заключениях не было ничего такого, что подкрепило бы мои подозрения. Он сделал абсолютно адекватную работу, вплоть до того, что побеседовал с недосягаемым Картером Парагоном.

Дома я прошел в спальню и вытащил из стены восемнадцатидюймовый фрагмент отделки, который располагался за комодом. Из сделанного мною когда-то углубления-тайника достал сверток, обернутый промасленной тканью. Два других – один побольше, другой поменьше – тоже лежали в тайнике, но я не стал к ним прикасаться. Я отнес сверток на кухню, подстелил на столе газету и достал пистолет.

Это был «смит-вессон», третье поколение, модель 1076, десятимиллиметровая версия, разработанная специально для ФБР. У меня была подобная модель около года, пока я не потерял его в озере на севере Мэна, уходя от погони. Я даже был слегка рад избавиться от того пистолета: им я вытворял жуткие вещи, он был выражением всего самого отвратительного во мне.

Но спустя две недели меня нашел новый ствол калибра 1076. Его послал Луис, а доставил один из его посыльных, огромный чернокожий парень в майке с надписью «Клан киллеров». Через пару часов мне позвонил Луис.

– Он мне не нужен, – сказал я, – меня тошнит от оружия, особенно от этой модели.

– Это тебе сейчас так кажется, – возразил Луис, – но у тебя раньше был такой пистолет. Ты использовал его, потому что тебя вынудили, и у тебя неплохо получалось. Возможно, придет день, когда ты будешь рад тому, что он с тобой.

И, вместо того чтобы выбросить его, я завернул «смит-вессон» в промасленные тряпки. Та же участь ждала отцовский кольт 30-го калибра и девятимиллиметровый полуавтоматический «хеклер-кох», на который у меня не было разрешения. В итоге я сделал углубление в стене, куда спрятал оружие. С глаз долой – из сердца вон, так сказать.

Сейчас, открыв защелку слева от рукоятки, я вытащил магазин. На всякий случай отодвинул затвор, автоматически следуя привычным правилам предосторожности. Затем в течение получаса я прочищал и смазывал пистолет, зарядил его и навел на дверь. Даже полностью заряженный, он весил не более двух с половиной фунтов. Я провел большим пальцем по его контурам, нащупал серийный номер изнутри и ощутил неизъяснимый страх.

Внутри каждого из нас кроется тьма, резерв боли, обиды и злобы, который мы можем задействовать, когда нам необходимо. Большинству из нас практически не приходится к нему обращаться. Так и должно быть, потому что каждый раз, погружаясь в этот омут, ты платишь по-крупному, теряя частицу того доброго, светлого, достойного, что есть в тебе. И каждый раз приходится спускаться глубже и глубже в темноту. Странные создания существуют в этой бездне, освещаемые ненасытным огнем, питающим только страсть выжить и убить. Опасность в том, что, погружаясь в эти воды, однажды ты можешь нырнуть так далеко, что уже не вернешься на поверхность. Уступишь этой бездне – и пропадешь навеки.

Глядя на заряженный пистолет, чувствуя его тяжесть, я был словно на краю этого омута, меня обжигал огонь, я слышал холодный плеск волн, призывающих меня погрузиться в их глубины. Я не решался посмотреть вниз из-за боязни увидеть там отражение.

Мне захотелось как-то встряхнуться, я встал и проверил сообщения на автоответчике. Один раз позвонила Рейчел, чтобы сказать мне «привет». Я немедленно перезвонил ей. Раздался второй гудок, и она сняла трубку.

– Приветик, я достала билеты на «Клеопатру».

– Отлично.

– Маловато энтузиазма в голосе, я бы сказала.