Но это невозможно! Он не мог не обратить внимания на эти отметины на бумаге.

Джек отступил на шаг и попытался понять, что означали эти штрихи, наклоняя голову и рассматривая работу под разными углами; остановился и отошел еще дальше, до двери, ведущей в коридор. Теперь все эти странные штрихи приобрели определенную форму, и он понял какую. Он также знал, что никоим образом он, Винченцо Джиакомелли, не мог поместить на свою картину эти штрихи, потому что принципиально не добавлял к реальному пейзажу ничего, кроме собственного вдохновения.

— Это люди, — сказал мальчик. — Ты нарисовал на картине людей.

Мальчик был прав.

На его картине на волнах колыхались два тела.

Два человеческих тела.

На острове так долго все было тихо.

Прошлое мирно спало внутри него, его вдохи и выдохи заставляли деревья покачиваться, воды — подрагивать, а пожухшие листья, похожие на маленьких коричневых птичек, — гоняться друг за другом в зеленой траве. Прошлое спало так, как спал бы человек, испытавший сильную боль, одновременно заглушая ее сном и восстанавливая силы. Память о тех, кто страдал и умер здесь, тревожила сон острова, она настолько слилась с землей, деревьями, морем, что невозможно было поверить, будто когда-то все было иначе.

На острове были места, которые служили вполне реальным напоминанием о тех, кто жил здесь, а то, как они покинули этот мир, было запечатлено на самих камнях. В сердце острова, где-то в миле от Бухточки, находилось скопление камней, окруженное участками затопленной земли. Снизу нельзя было различить их порядок — просто нагромождение камней, но без всякой организации. Однако стоило забраться повыше, и становилось понятно предназначение этого сооружения. Это были углы зданий, камины и печи: раньше здесь стояли жилые дома и загоны для животных.

Когда-то здесь жили люди.

Судьба, их постигшая, испугала остров. Ныне фундаменты их жилищ уходили глубже и глубже под землю, так глубоко, как даже не могли себе представить их строители. Камень сливался с камнем до тех пор, пока стало невозможно различить творение природы и дело рук человеческих. Только с высоты можно было увидеть некий порядок расположения камней, и лишь несколько могильных камней, окружающих одинокий крест, напоминали, что здесь было раньше.

Это и было Место.

Некоторое время — лет пятьдесят в исчислении людей и едва ли один миг в жизни острова — здесь не происходило убийств. Остров снова стал необитаемым. Но потом пришли люди, мужчины, бегущие от последствий своих преступных действий, потому что места, история которых полна боли и насилия, притягивают еще большую боль и большее насилие. Некоторое время остров мирился с их присутствием, пока, наконец, не смог больше терпеть их: земля не могла впитывать проливающуюся кровь, а камни — чернеть от пожаров.

Мужчины, прибывшие на остров, привезли с собой женщину и удерживали ее здесь против ее воли. Их преследовали за совершенные преступления, и за голову каждого было обещано вознаграждение. Солдаты разыскивали их на материке, поэтому преступники ушли морем, надеясь найти безопасное место, где можно будет отсидеться некоторое время.

В конце концов они приплыли на остров.

Их было четверо, все вооружены и закалены в стычках. Они дрались с индейцами, англичанами, французами. Они не боялись никого...

Через некоторое время рыбак, сбившийся с пути из-за шторма и искавший укрытия в бухтах острова, нашел одну только женщину. Она устроила себе укрытие в руинах поселка; чтобы выжить, питалась дикими плодами и рыбой, которую могла выловить, и зажгла огонь в надежде, что к ней придут на помощь.

Она провела на острове около двух недель и почти ничего не соображала, когда ее обнаружили.

От мужчин не осталось и следа.

Несчастную отвезли на материк, где и расспросили о том, что случилось. Она мало что могла рассказать. В первый день они по очереди с ней развлекались. На второй день исчезла их лодка, хоть они и вытащили ее на берег и привязали к упавшему дереву. На третий день начался шепот. Сначала он был похож на шум листьев на ветру, только вот ветра не было. Отовсюду доносились голоса, и мужчинам стало не по себе. Неясные силуэты мелькали среди деревьев. Зная, что пленница никуда не денется с острова, они оставили ее привязанной к дереву и отправились в лес утром четвертого дня. Через некоторое время после того, как они ушли, раздались выстрелы. Мужчины не вернулись.

Солдаты прочесали остров, потому что они имели дело с опасными и жестокими людьми, но нашли только одного. Солдат, который обнаружил тело, сначала спутал его с останками маленького животного, пока не дотронулся прикладом и не понял, что перед ним череп, покрытый волосами. Они начали копать, и вот из земли показались сначала макушка, потом лицо и, наконец, руки, разведенные в стороны, словно на кресте. Солдатам с большим трудом удалось вытащить тело из земли.

Того человека звали Гэбриэл Моузер, и его похоронили заживо.

Только вот слово «похоронили» не совсем правильно характеризует суть происшедшего, потому что там, где он покоился, не было никаких следов постороннего вмешательства, а вокруг его головы уже росла молодая трава. Похоже, Гэб Моузер не был похоронен. Его засосало под землю, где он задохнулся в темноте.

Джо Дюпре знал об этих вещах. Он знал историю острова так же, как его отец и дед знали ее до него.

Первого человека, прибывшего на остров, звали Томас Лунт. Он приехал со своей женой Кэти и детьми, Эриком и Джоанной. Это было весной 1691 года. С ними приехали Леггитсы — Роберт и Мария. Мария была беременна и вскоре родила мальчика Уильяма. Остальные приехали спустя несколько недель. Вот их имена. Ты должен помнить их. Очень важно, чтобы ты помнил...

Тогда Джо Дюпре по молодости лет не понимал этого. Потом, с возрастом, он узнавал об острове все больше и больше, о том, что здесь происходило. Он понял, как важно было сохранять на мир в этом маленьком сообществе и не позволять ничему нарушать его спокойствие. Люди неизбежно совершали глупые поступки, потому что где люди, там и ошибки, но на острове в течение многих лет не случалось несправедливых смертей.

Дюпре доехал до Либерти-авеню и остановился. Либерти пересекала остров с юго-запада на северо-восток практически напрямую, за исключением искривления, огибающего Место. Ее переименовали в Либерти-авеню (раньше она называлась как-то безлико — Центральная авеню) вскоре после бомбардировки Перл-Харбора, когда залив Каско стал северной военной базой Атлантического флота. Большая заправочная станция находилась на острове Лонг-Айленд, и суда всевозможных типов, от крейсеров до авианосцев, пополняли там запасы топлива. Между островами Двух Огней и Бэйли по дну залива был проложен кабель, способный фиксировать передвижение металлических объектов, и два судна стояли на вахте у противолодочных сетей в проливе Хасси, готовые развести сети, чтобы дать пройти кораблям.

Две крупнейшие оборонительные батареи, защищавшие подходы к Портленду, располагались на острове Пиков и на острове Датч — самом большом из отдаленных островов залива. Обе они были укомплектованы одинаково. На батарее острова Датч, кроме прочих орудий, находились две шестнадцатидюймовых пушки, произведенные на заводе в Олбани. Каждая из них была шестьдесят футов в длину, весила пятьдесят тонн и доставлялась на острова специально построенной баржой. Из них стреляли только один раз, во время учений, да так, что на обоих островах не осталось ни одного целого окна. После этого грозные орудия больше не применяли по назначению, а, когда закончилась война, их демонтировали и утилизировали.

Но фундаменты, построенные, чтобы установить гигантские пушки, остались — ныне огромные рукотворные холмы, возвышающиеся на юго-восточном побережье острова. Они поросли травой и низким кустарником. Их соединяла сеть туннелей. Массивные двери, когда-то надежно закрывающие доступ в этот своеобразный лабиринт, теперь болтались на проржавевших петлях, но даже самые отчаянные представители местной молодежи держались от них подальше. Двери, которые были настежь открыты сегодня, необъяснимым образом оказывались закрытыми завтра. Отзвуки эха слышались там, где должно было быть тихо, и свет исходил из мест, где должна царить темнота. Подростки катались на велосипедах по гребням рукотворных холмов или, если кому-то хотелось совсем острых ощущений, съезжали с них по диагонали вниз на машинах, выжимая максимальную скорость и выворачивая руль влево или вправо до последнего, пока, наконец, не останавливались у дороги, после чего пот градом катился с их лиц, а восторженные визги девчонок все еще звенели в ушах.