Он остановился, осматриваясь. Горная стена с темными утесами, с причудливо выветренными вершинами сбегала к нежной красно-золото-охряно-голубо-радужной равнине. Кратер у недалекого горизонта отбрасывал свои собственные, голубоватые тени, словно бросающие вызов глубокому пурпурному небу. Разреженный воздух — он слышал призрачное завывание ветра — раскрывал перед ним Марс во всех деталях, четко очерченных, невероятно рельефных, утонченных и полных символики, словно полукруглый фриз на воротах перед каменным адом. А если повернуться спиной к сморщившемуся, но все равно ослепительно яркому Солнцу, то и днем можно увидеть звезды.

Сабуро испытывал покой и почти счастье. Может быть, причиной было всего лишь то, что впервые за много недель его легкие дышали в полную силу.

И все-таки медлить не стоит, подумал он и, завинчивая вентиль, порадовался твердости своих пальцев.

Он всегда гордился своим атеизмом и был удивлен, когда руки его устремились к Полярной Звезде, а голос произнес:

— Нему Амида Буцу.

Он откинул забрало шлема.

Смерть милосердная. Теряешь сознание меньше, чем за тридцать секунд…

Он открыл глаза и не мог понять, где находится. Исполинское помещение, дверные проемы, обрамляющие райское безумство ночи, полное звезд, галактик, зеленого мерцания туманностей? Или же это гигантский и медлительный звездный корабль, так точно нацеленный на край галактики, что Млечный Путь пенится вдоль его носа и кружится за кормой, в кильватере серебра и планет?

Здесь были люди, они собрались возле высокого кресла в противоположной стороне от того месте, где он находился. Сумрак и расстояние делали их неузнаваемыми; Сабуро поднялся и двинулся в их направлении. Быть может, там ждала его Алиса?

Но был ли Отец прав, так часто и так надолго оставляя Мать в одиночестве?

Я помню, что произошло, когда мы получили известие. По средам я бывал свободен и обычно бродил по улицам со свинчаткой в кармане. Смею надеяться, я не был похож на остальных ребят. Как правило, вас не могут не касаться школьные дела. Или вы держитесь сами по себе (я помню, хотя лучше бы не вспоминать, что «Ураганы» сделали с Дэнни), или привыкнете к кому-нибудь. А Жак-Жак умел вызывать к себе уважение, дружба с ним котировалась высоко, его советы и распоряжения всегда были верными, даже в прошлом году, когда нас здорово потрепали «Ласки». В отместку мы убили троих — троих! — и мне кажется, вряд ли другая компания смогла бы так.

А она была действительно хорошенькой, Мама. Я видел фотографии. Правда, сейчас она похудела, страдая из-за Отца и мне казалось, еще потому, что надо было вечно выкручиваться с тех пор, как семьям космонавтов снова срезали обеспечение. Но когда я вошел, то увидел ее сидящей не на диване, а на ковре — старом, выцветшем, сером ковре — плачущей… Она сидела возле дивана и колотила по нему, как не раз делала, когда на нем лежал Отец.

Не понимаю, почему она злилась и на Него. Мне кажется, что в происшедшем не было Его ошибки.

— Пятьдесят миллиардов расходов! — выкрикнула она. — Сто, двести миллиардов обедов для голодных детей. И на что они это потратили? На убийство двенадцати человек!

— Погоди, погоди-ка, — сказал я. — Папа же объяснял. Ресурсы — хм — распределяются неравномерно.

Она ударила меня и закричала:

— И тебе хочется туда же, да? Господи! Одно то, что тебе это не удастся, делает его смерть почти счастьем!

Я не смог сдержаться:

— А ты хочешь, чтобы я сделался… диспетчером, пищевиком, врачом… что-нибудь тихое, спокойное и со спросом… чтобы я мог помогать тебе, да, раз уж он не сможет?

Но стоит ли биться головой о стену? Хуже от этого только голове. И так уже сколько раз мне хотелось взять свои слова обратно.

Ладно. Хватит.

Отсутствие заботы не было папиным недостатком. Если бы все шло как надо, через несколько лет мы бы стартовали к Альфе Центавра. И она, и он, и я… А планеты там, я уверен, настоящие сокровища. Только вот сам полет! Помню Жак-Жак говорил мне, что я сдохну от скуки через несколько месяцев.

— И башкой о борт, ха-ха-ха!

Все-таки, воображения у него не было. Хороший вожак, мне кажется, но сердце уже покрыто жирком… Да, помню, Мать как-то смеялась, услышав от меня, что… Ох, как же ты надоел с этим кораблем! Миллионы книг и лент, и сотня людей, единственных в своем роде и уникальных, которые прогуливаются по палубам…

Что ж, полет может оказаться как пикники на Холме Эльфа, о которых мне любила читать Мать, когда я был маленьким: добрые старые истории с флейтами и скрипками, длинными платьями, пищей, питьем, танцами и девушками, одинаково маленькими в лунном свете…

Холм Мэрфи?

С Ганимеда Юпитер выглядит в пятьдесят раз больше, чем Луна с Земли. Когда Солнце скрывается, то король планет отражает в пятьдесят раз больше света, и потому ночи здесь невозможно ясные, каких просто не может быть дома.

— Дом человеческий здесь, — промурлыкала Каталина Санчес.

Арно Енсен с трудом оторвал от нее взгляд — такой очаровательной она казалась в золотистом свете, падающем сквозь прозрачные стены оранжереи. Он рискнул обнять ее за талию. Она вздохнула и придвинулась к нему. Сквозь легкую одежду — в колонии предпочитали короткие яркие спортивные костюмы — Арно ощущал тепло и нежность ее тела. В невероятнейшей мешанине запахов цветов (на грядках справа, слева, позади, высились на причудливо длинных стеблях крупные бутоны всевозможных расцветок, перевитые длинными нитями лоз, опутанные лабиринтом ползучих растений — зрелище, достойное сна) он отыскал ее аромат.

Солнца не было, зато Юпитер виднелся почти в полной фазе. Работы по преобразованию быстро продвигались вперед, на Ганимед пока еще обладал слишком разреженной атмосферой, чтобы она мешала наблюдению. Темно-желтые лучи пробивались, проскальзывали меж медленно двигающихся лент облаков — зеленых, голубых, оранжевых, темно-коричневых. Красное пятно сияло подобно драгоценному камню. И знание того, что любой из бушующих сейчас там штормов мог бы целиком слизнуть Землю, только добавляло величия этой красоте и безмятежности. Несколько звезд пробивалось сквозь это сияние и висело низко над горизонтом наподобие бриллиантов. Золотой небесный свет мягко ложился на скалы, ущелья, кратеры, ледники, на машины, с помощью которых человек намеревался переделать этот мир для себя.

Великое молчание царило снаружи, а внутри, в танцзале, играла музыка. У людей был повод для празднества. В эксплуатацию пустили новые гидролизные фабрики, которые высвобождали кислорода на пятнадцать процентов больше, чем ожидалось. Но от танцев устаешь, даже от ганимедянских (парение в воздухе и неторопливое падение), а веселье пузырится, словно шампанское, и девушка, тебе приглянувшаяся, говорит, что да, она не прочь полюбоваться Юпитером…

— Наверное, ты права, — сказал Арно. — Самое главное, что у нас есть на счету: мирная и счастливая жизнь, интересная работа, великолепные друзья, — и все это для наших детей.

Он обнял ее крепче. Она не возражала.

— Чего нам не хватает? — спросила Каталина Санчес. — Мы обеспечиваем себя с слишком, торгуем с Землей, Луной, Марсом. Развитие идет экспоненциально. — Она улыбнулась. — Должно быть, я кажусь тебе невероятно серьезной. А в самом деле, что может помешать нам?

— Не знаю, — ответил он. — Война, перенаселение, нарушение экологического баланса…

— Ну, не хмурься, — пожурила его Каталина. Свет радугой ударил из тиары местного хрусталя, украшающей ее волосы. — Люди становятся умнее, нельзя же постоянно совершать одни и те же ошибки. А мы создадим здесь рай, где деревья парят в небе в свете полного Юпитера, где водопады медленно-медленно низвергаются вниз, в глубокие синие озера, летают птицы, напоминающие крошечные многоцветные пули, и олень пересекает луг десятиметровыми прыжками… Вот такой рай!

— Но не абсолютный, — сказал Арно. — Не идеальный.

— Такой мы и не хотим, — согласилась Каталина. — Нам нужно — совсем немножко! — неудовлетворенность, активизирующая разум, заставляющая его стремиться к звездам. — Она засмеялась. — Я уверена, в жизни всегда можно достичь лучшего… Ох!