Утром я проснулся с головной болью. Я знал, что пройдет она не скоро, что нужно успокоиться, приглушить вчерашние впечатления. Целый день я бродил но лесу. Пробовал собирать грибы. Неожиданно это занятие мне понравилось: оно отвлекало от размышлений. Я набрал целую корзину. И, мне на удивление, все грибы оказались съедобными. Липа приготовила отменную солянку. Вечером я спохватился, что мне нечего читать, и поспешил в ларек. Санечка уже собиралась уходить, но, заметив меня, любезно открыла двери и пригласила войти. На прилавке стояла сумка, битком набитая. - У подруги день рождения, - объяснила Санечка. Я пожелал Санечке и ее подруге хорошо провести время. Собрал все журналы, какие были, предложил помочь донести тяжелую сумку. Санечка отказалась от услуги, я не стал настаивать и отправился домой. Липа ушла к соседке, я читал в постели до поздней ночи, потом погасил свет, пытался уснуть. Мне почти удалось, но тут пришла Липа, дверь скрипнула, и я опять принялся за чтение. Последние месяцы я приучил себя обходиться без снотворного, было досадно, что впечатления прошедшего дня пусть даже необычные - так сразу выбили эту привычку. Принимать порошки не хотелось, оставалось одно средство: прогулка по сонной улице поселка, глубокое дыхание, свежий воздух и так далее. Я откинул одеяло. Здоровенная луна бесцеремонно уставилась на меля через окошко. В березовой роще за поселком - там сейчас, вероятно, было по-особенному светло - во всю мочь заливалась гармошка. Временами ей вторил девичий дискант, я слышал голос, но не разбирал слов. Одевшись, я открыл дверь в комнату моей хозяйки. Липа, конечно, уже спала. Лунный свет голубым ковриком лежал возле ее кровати. Я прошел к дверям на цыпочках, хотя, вероятно, предосторожности были излишни, мимо спящей Липы можно было проехать на тяжелом танке. На улице гармошку и частушки было слышно лучше. Я иду, иду, иду, Собаки лают на беду!.. Я пошел в сторону, противоположную той, куда звала гармошка. Одинокая собака лениво тявкнула из темноты. Огни везде были погашены. Короткая улица поселка уперлась в лес. Под соснами притаилась неприятная ночная мгла. Я остановился на углу. Домик Ненашева на противоположной стороне улицы был освещен луной и походил на старообрядческий скит. Что там сейчас делает Машка? Может быть, спит на своем соломенном матрасике. Или тоже мучится бессонницей, как я. И причин для этого у нее было несравнимо больше, чем у меня. Бедная Машка... Знакомо звякнула щеколда. В проеме открывшейся калитки появилась женская фигура в светлом платье, послышался приглушенный смешок, и женщина побежала через улицу. Я запоздало шагнул в тень - и не успел. Женщина остановилась, разглядывая меня. Я узнал Санечку-продавщицу. - Фу ты, господи... - сказала она.- Напугали как. Чего вы здесь бродите одни. Слышите, девки в роще поют, шли бы туда, что ли. Я не нашелся, что ответить. Санечка помолчала, усмехнулась и оставила меня одного. Какое мне было дело до амурных похождений Ненашева!.. Я не спеша двинулся домой. Гармошка ужо утихомирилась. В комнате лунный свет завладел постелью моей хозяйки. Я прошел в свою комнату, стащил ботинки и лег. "Бедная Машка!"-подумал я, засыпая.

Утром, естественно, я встал поздно. Когда вышел из своей комнаты, Липа уже успела вернуться от своих кур. Она приготовила мне завтрак, поставила на стол горячую яичницу, свежее масло, сама присела у печки, поглядывая на меня, как мне показалось, сочувственно. - Чего вы ночью бродили? - вдруг спросила она. Вот тебе на!.. А я-то решил, что она ничего не слышала. - Так, не спалось. - Я уж подумала, может вас с похмелья мутит. Хотела рассола с погреба принести, да вспомнила, что вы соленое не любите. Вот молочко свежее, кушайте на здоровье. Я взял стакан... и увидел на столе свой бидончик. - Липа, вы были у Ненашева? - А как же, была. Бидон-то мне нужен. Да вы не беспокойтесь, молоко я у соседки взяла. У нее корова хорошая. А от Машки я теперь и сама молоко в рот не возьму. - Липа, что там случилось? Оказывается, Ненашев выгнал Машку в стадо. Не буду повторять подробно рассказ Липы; одним словом, Машка свирепо встретила коровьего повелителя племенного быка, а пастуха снесла с ног. Ее с трудом утихомирили прибежавшие на крик жители. Шею быку Машка все же успела пропороть пришлось накладывать швы. - Он у нас красавец, - рассказывала Липа. - Вы его видели? - Кого? - Да быка, опять же. - Не видел. - Породистый. На выставке премию получил. Меня не интересовал бык, даже породистый. Я спросил про Машку. - Ненашев обратно домой забрал. Пастух от нее отказался, говорит, сроду такой коровы не видел, как есть бешеная. На мясокомбинат, говорит, ее нужно свести, а то от ее молока и заболеть недолго. А жалко корову, молоко уж больно хорошее. Ночь в банке постоит - сливок вот столько...

Я уже подумывал послать телеграмму в Институт нейробионики, чтобы сюда в колхоз срочно выслали инспектора. Ненашева нужно лишить прав на Машку, запретить ему эксперименты над существом, обладающим разумом. И в то же время у меня не было уверенности, что прибывший инспектор не будет еще большим фанатиком от нейробионики. Тогда он останется глухим к моральной стороне вопроса, и я окажу Машке - а возможно и человечеству - плохую услугу. Мне не хотелось опережать события. Нужно вначале узнать: что собирается делать сам Ненашев... Я застал его за завтраком. На столе стояли шпроты, хорошая колбаса, сыр. В литровой банке на столе было молоко. Машкино молоко! Ненашев показался вначале несколько расстроенным, я уже было решил, что он отнесся сочувственно к такому активному протесту Машки... Что могло меня научить думать о нем так, как он того заслуживал?.. Ненашев пригласил к столу, я отказался. Подвинул стул к окну, задел случайно под столом пустую бутылку, она покатилась по полу. Я поставил ее обратно, к ножке стола. Ненашев начал было рассказывать мне о событиях в колхозном стаде, я перебил его: - Ты серьезно задумал это сделать? - А что? - он даже удивился вопросу. Нужно же проверить, перейдут ли к теленку Машкины способности. Черт возьми! Ты понимаешь, как это должно быть интересно! - А Машка? - Что - Машка? - Она согласна на такой эксперимент? Ненашев взглянул па меня, промолчал и полез вилкой в банку со шпротами. Он не торопясь сделал бутерброд, откусил. - С быком, конечно, я сам виноват, - он вытер губы полотенцем и потянулся за банкой с молоком.- Тут нужно делать по-другому. - Как это - по-другому? Ненашев отхлебнул из балки, на губе осталась белая полоска... хорошее молоко, жирное! Я отвернулся и .начал смотреть за окно на улицу. На дороге копались куры. В тени под забором лежала свинья, толстое брюхо ее было измазано навозом... Что подразумевал Ненашев под словами: "по-другому"? - Она еще натворила, - сказал Ненашев. - Санечку чуть на рога не подняла. Хорошо, та успела на крыльцо заскочить, а Машка на ступеньках запнулась. Вот тут я ее и отлупил. - Как - отлупил? - Очень просто, палкой. Черешком от лопаты. Здорово вздул... Подлая коровенка!.. Я снова стал смотреть на улицу... Почтового отделения в поселке нет, нужно ехать в село, за пятнадцать километров. Почтовыми делами ведает здесь та же Санечка, по совместительству. Значит, телеграмму в Институт придется посылать самому... Что еще придумал Ненашев? Что-то плохое, иначе бы он мне рассказал... Стукнула калитка. Ненашев выглянул в окно. - А, черт! - сказал он. На крыльце послышалось шарканье подошв о половичок, затем в дверь протиснулся колхозный пастух - я часто встречал его с коровами красноносый старичок в брезентовом дождевике. - Что опять? - спросил Ненашев. - Плохо,- ответил пастух.- Повязку с шеи сорвал, кровь идет. - Ладно. Приду сейчас. Пастух вышел. Я поднялся со стула. - Ты извини,- сказал Ненашев,- Видишь, какая карусель. А к тебе у меня просьба. Ежели пожелаешь, конечно. Я сегодня Машку накормить не успел. Аппетита у нее не было с утра. Может быть, пройдешься с ней в лесок, на травку. Тебе все равно где гулять, а ее одну я выпускать не решаюсь. Сейчас - тем более. К тебе она хороню относится. Даже спрашивала. Вот только поговорить тебе с ней не удастся. Дешифратор не работает, батареи сели. Санечка обещала сегодня вечером свежие привезти. Да вы и без дешифратора друг друга поймете. Коровам, говорят, тоже свойственно сентиментальное восприятие мира. Родство душ, а? Без иронии Ненашев не мог. Он взял с вешалки халат, перекинул через плечо и вышел. Это были его последние слова. Больше я его не слышал. И не видел. Точнее, увидел еще раз... но лучше было бы тогда на него не смотреть. Машка находилась под домашним арестом: дверь сарайчика была заложена березовой палкой. Черешком от лопаты. Я выдернул его, прикинул на руке и отбросил прочь. Очевидно, она уже давно стояла вот так, против дверей, в злом напряженном ожидании, уставив вперед рога. Увидев меня, она попыталась улыбнуться, у нее не получилось. Тогда, каким-то несвойственным коровам движением, Машка по-собачьи сунулась носом мне между боком и локтем руки и стояла так некоторое время, закрыв глаза. Она вымазала мне весь пиджак. Конечно, я сделал вид, что ничего не заметил. - Пойдем гулять, Машка! Она согласно мотнула головой. Я предложил ей самой выбирать дорогу. Она не пошла через калитку, вероятно, не захотела показываться на улице, а направилась через огород, который выходил на опушку леса. Остановилась перед загородкой, оглянулась на меня. Я выдернул несколько жердей, Машка с трудом протиснулась, зацепилась за торчащий сучок, оставив па нем клочья шерсти, и направилась в лес. Она шла напрямик, пересекая тропинки, через заросли молодых березок и елок с торчащими, как карандаши, верхушками. Миновала несколько полянок с хорошей - на мой взгляд - травой. Она не останавливалась, а только обернулась несколько раз на ходу, чтобы убедиться, что я от нее не отстаю. Так мы прошагали километра два. Деревья расступились сразу, и мы оказались на берегу озера, с полкилометра диаметром и, видимо, глубокого, оно было темное посредине и прозрачное у берегов. Машка спустилась к воде и начала пить. Она пила долго, потом поднялась на берег, виновато посмотрела на меня и направилась за раскидистые кусты. Я присел на старую обугленную корягу, видимо, заброшенную сюда весенним разливом. В прозрачной воде гуляли стайки мелких рыбешек; кажется их зовут гольянами - прожорливые, они выжили из озера карасей, съедая их икру; так мне рассказала Липа, когда я попросил ее достать рыбы к обеду. Машка шумно дохнула у меня за спиной. - Ты бы поела, Машка, - сказал я. - Н-иу, - ответила Машка. Плохо было без дешифратора. Хотя интонации Машкиного "нуканья" менялись, все равно я ничего понять не мог. Разговора не получилось, но и молчать мне не хотелось тоже. - Быка ты отделала, это я понимаю. А зачем ты на Санечку набросилась? Выражение глаз у Машки стало знакомо недобрым. - Н-ну! - сказала она. И упрямо мотнула головой, как бы говоря, что не собирается ничего прощать. А мне не хотелось, чтобы Машка утвердилась в своем желании отомстить Санечке за ее так не вовремя поданный Ненашеву совет. Но что я мог ей сказать? Я вздохнул. Оторвал от коряги кусочек коры, бросил его в воду. Гольяны брызгами кинулись в стороны, тут же вернулись и закружились вокруг коры, сверкая бронзовыми спинками. Машка вдруг повернулась в сторону леса. Ее пушистые уши задвигались из стороны в сторону, как антенны локатора. Спустя некоторое время и я услышал шорох в лесной чаще. На опушке появилось десятка два коров. Потом показался и знакомый пастух. Коровы прошли к озеру пить. Пастух направился к нам. Машка нервно запереступала ногами. - Машка! - сказал я. Она с шумом вздохнула, отошла в сторону, в кусты, сорвала веточку и зажевала, сердито потряхивая головой. Пастух присел рядом со мной. Покосился на Машку. Она повернулась к нему задом. Мне захотелось, чтобы она отошла подальше, на всякий случай, но я не стал говорить с ней при пастухе. - Пасете, значит? - спросил пастух. Я поинтересовался, как здоровье быка. Пастух ответил, что быку плохо. - Подохнуть, правда, не подохнет, только поболеет долго. Чуток ему жилу не перервала. Скажи на милость, какая окаянная коровенка. Я взглянул в сторону Машки. Уши ее были развёрнуты в нашу сторону, разумеется, она слышала все, что мы говорили. Надо было переменить тему, но я не мог сообразить, как это сделать. - Ловко она его,-продолжал пастух,-я и глазом повести не успел. Я ее кнутом, а она на меня. Рога-то у нее он какие. Прижала меня возле поскотины. Хорошо, Митрохины на покос шли, видят - такое дело. Так, поверить, кое-как управились. Как есть бешеная. В район ее нужно отправить. - Что ей делать в районе? - А там сейчас выбраковка идет. На мясо, значит. - На мясо? Я перестал следить за Машкой. - На мясо,- подтвердил пастух.- А чего ж, корова она сочная, опричь шкуры и требухи, центнера три будет... Пастух говорил прямо, не выбирая выражений, и попять его было нетрудно. Машка поняла его тоже... Я успел вскочить, кинулся навстречу Машке, но запнулся за колодину и упал. И это спасло пастуха. Машка, побоявшись на меня наступить, остановилась. - Бегите! - крикнул я. На счастье пастуха, до леса было близко, он нырнул в кусты, Машка запуталась в чаще и отстала. Тут я догнал ее и обхватил за шею. Машка больно наступила мне копытом на ногу и остановилась. Дыхание ее было обжигающе горячим, крутые бока тяжело раздувались и опадали, удары сердца гулко отдавались в моих руках. - Машка, глупая...- говорил я, с трудом переводя дух.- Что ты делаешь, разве так можно? Машка осторожно, но настойчиво высвободилась из моих рук. Постояла немного, опустив голову, потом пошла в лес, той же дорогой, которой мы пришли сюда. Она шла вначале медленно, потом все быстрее и быстрее, и не оборачивалась, очевидно, ей уже было все равно: иду я следом или нет. Она шла напрямик, раздвигая кусты, и вышла точно к разобранной загородке. Опять пролезла через узкий проход среди жердей и опять оцарапалась о сучок. Возле крыльца остановилась, потянула носом и, убедившись, что Ненашева нет дома, толкнула рогами дверь своего сарайчика. Она так и не оглянулась на меня. Беготня и волнения дня не прошли даром, у меня опять разболелась голова. Я лег в постель. Липа забеспокоилась, начала отпаивать меня чаем с малиной. Я не отказывался, чтобы не обижать ее - да и хуже от малины стать не могло,- но попутно проглотил несколько таблеток, прописанных мне специально для таких случаев. Я лежал с закрытыми глазами, и головная боль накатывалась на меня волнами, как морской прибой. Наконец - подействовала малина или порошки, а может, все прошло само по себе,- волны стали накатываться все реже и реже, и я уснул. Меня разбудил густой мужской голос, я узнал его - к Липе приехал с кордона ее муж. Она что-то сказала ему, вероятно, про меня, так как он стал говорить шепотом. Но и шепот его пробивал тонкую перегородку насквозь, я слышал каждое его слово. - А я тебе о чем толковал, - гудел он, стуча ложкой по тарелке,ненашевская коровка давно у меня на примете. Сразу она мне не понравилась, не коровье у нее было поведение... Наметанный на зверя глаз охотника-лесника раньше всех разглядел странности Машки. Возможно, он меньше других удивился бы, узнав всю, такую, необычную правду о причинах ее "не коровьего поведения". Я услышал, как стукнули его сапоги, сброшенные возле кровати. Потом все затихло. Проснулся я, как будто меня кто-то толкнул. Как обычно, в окно заглядывала луна, на полу лежал светлый лунный квадратик. Я уловил отдаленные тревожные голоса и глухой непонятный не то рев, не то крик. Он не походил ни на что, слышанное мною; спросонок я не мог сообразить, что это такое. Хозяева мои тоже проснулись, хлопнула входная дверь. Наконец сонная заторможенность покинула мой мозг, и я тут же вскочил с постели. Это же кричала Машка! Я был в пижаме, мне оставалось только надеть ботинки. Липа в одной рубашке стояла у окна, высунувшись в него по пояс. Лесника не было в комнате. Я выскочил на улицу и увидел его уже бегущего, со старой двустволкой в руках. "Зачем ему ружье?"- подумал я на бегу, потом опять услыхал дикий рев Машки и тяжелые глухие удары, как будто кто-то колотил по забору топором. Лаяли собаки. Хлопали двери. На улицу выскакивали встревоженные полуодетые люди и бежали вслед за нами и впереди нас. Окна ненашевского домишка были темны. Ворота дрожали под ударами. Чья-то светлая фигура поднялась с земли, сделала несколько шатких шагов нам навстречу. Это была Санечка. Я подхватил ее на руки. Она отталкивала меня, показывала в сторону калитки, что-то пыталась сказать. Нервная спазма перехватила ей горло, она не могла произнести слова, а только беззвучно открывала и закрывала рот. Платье ее прилипало к моим рукам это была кровь. Я подумал, что это не ее кровь, иначе Санечка не смогла бы выбраться за ограду и захлопнуть калитку. Машка перестала реветь. За оградой наступила тишина. Я решил, что все закончилось. Люди подошли к забору, кто-то осторожно заглянул в ограду. О намерении Машки догадался тот же лесник. - Отойди, Роман! - крикнул он кому-то.- Отойди от калитки, говорю! Внезапно раздался грохот. Должно быть, Машка ударила в калитку с разбега. Обломки досок разлетелись в стороны. Люди кинулись врассыпную. Машка по инерции проскочила через пролом и остановилась на улице. Освещенная луной, она стояла прямо перед нами, покачивая головой, ошеломленная силой удара. Один рог ее был сломан и висел, по белой морде тянулись темные полосы. Санечка крикнула хрипло. Вырвалась из моих рук и упала на дорогу. Машка двинулась на крик. Я шагнул навстречу, убежденный, что она не бросится на меня. Лесник вскинул двустволку, и остановить его я не успел. Одновременно с грохотом выстрела голова Машки резко дернулась вбок. Машка еще стояла, но все уже было кончено для нее. Вот колени ее дрогнули, подломились разом, и она рухнула на землю, почти коснувшись мордой моих ног. Пыль тут же осела. Я наклонился. Глаза Машки медленно гасли. - Н-н...- хотела она что-то сказать. И не смогла. Лесник стрелять умел. Так ведь я же говорил, кажется, что он работал егерем... Ненашева подняли возле крыльца. Он уже не дышал. Как потом показала судебная экспертиза, рог Машки пробил грудную клетку и коснулся сердца. Вероятно, Ненашев даже и не успел понять, что умирает, и умер. Его занесли в комнату, положили на лежанку, зажгли свет. Смотреть на его лицо было жутко. Кто-то накрыл его белым халатом. Люди приходили и уходили. Женщины, боясь войти в комнату, толпились на крыльце, заглядывая в дверь, ахали. Мой лесник-егерь взял на себя обязанности милиционера, выдворил всех из комнаты и прикрыл дверь. Я остался. У меня здесь были еще дела. Я осмотрел комнату, заглянул в шкаф, под кровать, но не увидел того, что искал. Тогда я вышел во двор. Было светло от луны. Я обшарил Машкин сарайчик, свет там почему-то не горел, потом вернулся в сени, обыскал все полки, но так ничего и не нашел...