Таможенник ословского аэропорта Гардермуэн прямо-таки глазам своим не верил. Оно конечно, эта орда американцев прибыла сюда спецрейсом, и тем не менее он отказывался понимать, как можно столь нагло пренебрегать безопасностью полетов и законами чужой страны.

— Прошу прощения! — Таможенник вскинул руку и вышел в коридор из-за стойки, где вот уж часа полтора умирал со скуки. — Что у вас здесь? — спросил он по-английски, с акцентом, вызвавшим у американца невольную усмешку.

— Это? — Под распахнутым пиджаком виднелся табельный револьвер.

Таможенник устало покачал головой. Вон их сколько, и у всех пиджаки под мышкой стоят бугром. Американцы напирали, намереваясь пройти мимо, однако таможенник растопырил руки и крикнул:

— Стоп! Минутку!

Новоприбывшие зашумели, а было их пятнадцать-шестнадцать мужчин и несколько женщин.

— No guns,[22] — решительно сказал таможенник и кивком показал на низкую широкую стойку. — Положите оружие вот сюда. Станьте в очередь. Каждый получит квитанцию.

— Послушайте, — начал подошедший первым американец лет пятидесяти, ростом на голову выше маленького упитанного таможенника. — Наш прилет сюда согласован с норвежскими властями, и вам об этом наверняка известно. Насколько я знаю, нас должен встречать официальный представитель и…

— Это не имеет значения, — сказал таможенник и на всякий случай нажал под стойкой на кнопку, которая автоматически закрывала дверь четырьмя метрами дальше по коридору. — Здесь распоряжаюсь я. У вас есть документы на оружие?

— Документы? Послушайте…

— Нет документов, нет оружия. Становитесь в очередь, и я…

— Думаю, мне лучше поговорить с вашим начальником, — перебил американец.

— Его здесь нет, — ответил таможенник, глядя на него большими голубыми глазами и приветливо улыбаясь. — Давайте-ка побыстрее покончим с этой процедурой.

Американец повернулся к коллегам, которые уже явно сгорали от нетерпения, и что-то негромко сказал. Одна из женщин достала мобильник, быстро набрала какой-то номер.

— Мобильная связь тут не работает, — радостно сообщил таможенник. — Зря стараетесь.

Женщина тем не менее подождала, рассчитывая, что телефон оживет. Потом пожала плечами и безнадежно посмотрела на коллегу, который, видимо, был у них главным.

— Прошу прощения, но я должен заявить протест, — сказал американец, метнув на коротышку-таможенника такой свирепый взгляд, что тот не рискнул снова перебить его. — Судя по всему, тут произошел целый ряд нестыковок. Во-первых, норвежские коллеги не встретили нас у самолета, вместо этого нас привели сюда… в этот лабиринт, без сопровождения, не предупредив, куда, собственно, нужно идти.

— Вам нужно вон туда. — Таможенник кивнул на закрытую дверь.

— В таком случае будьте добры открыть. Предлагаю сделать это прямо сейчас. По вашей вине возникло досадное недоразумение, и мне это надоело.

— А я предлагаю… — сказал таможенник и с неожиданным проворством вскочил на стойку. — Я предлагаю вам выполнить мое распоряжение. Там, — он резко возвысил голос и показал рукой в сторону зала прилетов, — там командуют другие. Но здесь, в этом коридоре, у этой стойки, возле которой вы стоите, распоряжаюсь я. А мои инструкции гласят, что ввоз оружия в нашу страну, — он уже почти кричал, — без соответствующих документов строго воспрещен. Так что становитесь в очередь, черт побери!

Последние два слова он произнес по-норвежски. Лицо побагровело, он вспотел. Американцы переглянулись. Некоторые возмущенно заворчали. Женщина с мобильником снова — опять-таки безуспешно — попыталась вызвать подмогу. Прошло секунд тридцать. Таможенник слез со стойки, скрестил руки на груди. Минуло еще тридцать секунд.

— Ладно, — вдруг сказал главный из американцев и положил оружие на стойку. — Но будьте уверены, эта история не останется без последствий.

— Я лишь выполняю свою работу, сэр!

Таможенник широко улыбнулся. Без малого полчаса он выписывал квитанции, укладывал револьверы в пластиковые коробки и ставил их на стеллаж в глубине помещения. Закончив, лихо бросил два пальца к виску, нажал на кнопку и открыл дверь.

— Желаю приятно провести время, — сказал он и, не услышав ответа, засмеялся.

Он просто выполнял свою работу. Неужели непонятно.

Ингер Юханна проснулась с мыслью о работе. Лежала не шевелясь, щурилась от утреннего света. Может, все-таки не стоило брать еще год отпуска. Перед родами она как раз успела закончить научный проект, а нового не начала, поэтому ни университет, ни сама Ингер Юханна в общем-то ничего не потеряют, если она полностью использует законный двухгодичный отпуск. Так они с Ингваром и решили, поскольку их опасения оправдались и место в детском саду для Рагнхильд получить не удалось. Впрочем, еще когда только познакомились, оба они были вполне хорошо устроены и ипотеку могли выплачивать, даже имея только один источник дохода. Жили без затей, спокойно и хорошо. Кристиана делала успехи. Все было в порядке.

Она любила повседневную домашнюю рутину. Жизнь при детях шла в другом темпе. Готовить ей всегда нравилось, а за долгие утренние часы удавалось переделать массу дел. От услуг приходящей домработницы они отказались, но даже уборка стала частью задумчивого однообразия, которое Ингер Юханна научилась ценить. Днем Рагнхильд час-другой спала, и порой Ингер Юханне казалось, будто впервые за много лет у нее есть возможность по-настоящему подумать.

Замечательная жизнь. На некоторое время.

Хотя, похоже, оно уже кончилось.

При мысли о по-утреннему тихом доме Ингер Юханну вдруг охватило раздражение. Она прислушалась, рассчитывая услышать лепет Рагнхильд, но вспомнила, что малышка осталась у деда с бабушкой. Во всем теле какая-то непривычная вялость. Она медленно закинула руки за голову, перевернулась. Ингвара рядом не было.

Как правило, она спала не так крепко. Вечно просыпалась по нескольку раз за ночь, а малейший звук из детской в один миг поднимал ее на ноги.

Она быстро села. Тряхнула головой, затаила дыхание, чтобы лучше слышать. Но уловила только далекий рев автомобильного мотора, работающего на холостом ходу, да по-весеннему шальной гомон птиц на дереве под окном спальни.

— Ингвар?

Она встала, накинула халат и побрела на кухню. Часы на электроплите показывали 8.13. Кругом по-прежнему тишина. На столе недопитая чашка кофе. Еще теплая. Значит, Ингвар ушел недавно. Рядом с чашкой записка:

Ингер Юханна допила остывший кофе. Ингвар будет у Уоррена связным. Она просила его отказаться. Пригрозила тем, что, как ей казалось, было для него сущим кошмаром. И все-таки он встал, пока она спала, тихонько выпил кофе и перед уходом черкнул простенькую холодную записку.

Она долго стояла с запиской в одной руке и чашкой в другой.

К родителям не переедешь. Мать впадет в истерику, а отец схватится за сердце, как всегда, если что не по нем. Ингер Юханна часто ловила себя на мысли, что родители любят Ингвара больше, чем ее. Во всяком случае, мать именно им хвасталась перед всеми, кто ее слушал. Тесть с тещей щедро дарили зятя вниманием, и ему, а не ей доставались похвалы, стоило Рагнхильд блеснуть новыми словечками и умениями.

«Вообще-то дома с ней занимаюсь я», — вздыхала Ингер Юханна, пряча досаду под улыбкой.

Сестра тоже отпадает. Мариина безупречность с годами разделила их, стала непреодолимой стеной. Сестра была хороша собой, прекрасно одета, бездетна. Уже при одной мысли о том, чтобы нагрянуть в квартиру на Акер-Брюгге с детской кашей и закаканными памперсами, у Ингер Юханны дух захватывало.