- А-а, вы еще нас не забыли, молодой человек? - Свешнев выполировывал платочком стекляшки очков - это было у него знаком высшего неодобрения. Разве не у вас назначена сделка? А? А? После сделки я вас внима-ательно буду слушать. - Нотариус здесь? - С ним я тоже поговорю по душам. Оба вы - два брата-акробата. Оказалось, что нотариус Шавейко заявился в офис прямо с дачи, в полинялой футболке и в шортах. Рубашку ему отыскали, пиджак и галстук одолжил Свешнев, но штанов подходящих не было. Оформление договора в срочном порядке перенесли в угловой кабинет, где было тесно, но не "светились" под столом кроссовки и грязно-белые носки Шавейки. А ему самому велели ни в коем случае не вставать: девушка-юрист что надо - распечатает и подаст. Сделка, в сущности, была простой: выкупить на фирму квартиру (точнее - на частное, подставное от фирмы лицо) и рассчитаться в банке. Продавец по фамилии Сырбу, коренастый, широко сколоченный молдаванин, сидел в переговорной. Жену его Лёха раньше видал лишь мельком. Приезжал к ним домой, чтобы сделать оценку - она сухо поздоровалась и тут же ушла куда-то. - Переживает, душа, - вздохнул Сырбу. - Посчитала уже, что больше нам не оправиться, что неудачник я. А с ней отроду этого не было. Судьба (куда ж без неё!) обставила его очень обыкновенно: он не так повернул на своей "семёрке", и мчавшийся мимо джип сходу долбанул во встречного "японца". Сырбу рассказывал об этом очень скупо. Зато за водкой, которая с лёгкостью развязала ему язык, сосредоточенно поскрёбывая ногтем грань стакана выговорился.

- Женился я, - мне двадцать четыре было. По нашим краям - очень поздно. У нас девочек, бывает, и в тринадцать выдают. Ребята мои, погодки, все устроились, один я отстал. Хотя невеста у меня была давно, вся деревня про нас знала. Я перед армией предлагал ей расписаться, но она не захотела: у ней старшая сестра ещё в девках сидела, так она пожалела её. Правда, чего бы тут было обидного? Плохо, когда братья наперёд друг друга женятся, а для девушки - всё равно. Попал я в Германию. Янка мне ни одного письма не прислала. Мама моя иногда черкнет про неё по нескольку строк - жива, мол, здорова, парней от себя начисто отшивает, а я и верил, и не верил - не знал, что мне и думать. Два года - не короткий срок, мало ли что меняется? Служил я, служил, на холёную немецкую жизнь поглядывал, и запало мне вот так же пожить - опрятно, богато. Спать не мог - дни считал, когда по домам. После приказа я в деревню не поехал. Пристал к шабашке - за длинным рублём охотиться. Мотало нас за ним по всей по бескрайней России. Времени утекло - что песку - и вот решил я на недельку домой съездить. Праздник закатил - до сих пор вспомнить весело, да только сижу (и выпил уже прилично), а Яны-то нет! Я к ней. Червонцы из карманов тащу, держу их, смятые, в пригоршнях, и молю: "Яна, лапа моя, что тебе подарить, что ты хочешь?" А она мне отвечает (только голос немножко дрогнул): "Столько мы с тобой не видались - и ты пьяный, покупать меня пришёл. Убирайся - знать тебя не желаю". Проявила характер. Сейчас-то, иной раз, жалеет об этом: "Поистратился ты тогда на пустячки, дуралей". Плюнул я, разобиделся на неё страшно, и опять - шабашить. Однажды клали мы в Переделкино дачу, вылез я на заре из шалаша - продрог весь, кости стынут - развел костер - греться, и стало мне так тоскливо - хоть волком взвыть. "Ради чего, - думаю, - бьюсь? Моё ли это место на свете: на крачках от холода ползать?" Взял и послал всё к черту. Машину купил. Не эту, не "семёрку" (тогда их не было), костюм с жилеткой. Подъезжаю к деревне барином. А вечерело уже. Гляжу - стайка наших девчат идёт, и Яна с ними. Меня бес и обуял: рванул прямо на них - они врассыпную. Одна Яна на дороге осталась: голову гордо вздернула, зажмурилась: хочешь, дескать, давить - дави! Я в кювет и махнул. Доплёлся до дома - морда в кровь разбитая. Умыли меня, перевязали; спать улеглись - а я на крыльце курю беспрерывно, жду рассвета. Пока забрезжило - извёлся весь. Пришёл к отцу Янкиному: "Отдай её за меня!" А он на меня любуется и ржёт вовсю: "Ну как такому страшилу исправную девку доверить! Добро бы - ума палата, а то так себе - гусь залётный... А впрочем, я ей не узда, пускай сама решает." Так и обкрутились мы. Только в деревне я не усидел. Друг, с которым вместе работали, написал, что в Москве осел, прорабом на стройке. Чтоб приезжал к нему с семьёй, если захочу. "Целый-де микрорайон, будем строить, одна квартира - твоя". Та, которую мы продаём сейчас. Обидно.

На квартире его надеялись заработать тысяч десять. Торговаться Лёха умел виртуозно - напирал на срочность выкупа и на недостатки, которые удалось обнаружить и выдумать. Начал он, правда, с довольно высокой цены, но едва увидел доверие Сырбу - резко снизил её, а тот был слишком оглушён несчастьем, чтобы долго сопротивляться... Была пятница. Агентство состояло из нескольких филиалов, разбросанных по Москве; и в каждую пятницу в центральной конторе собирался общий совет директоров. Лёха нарочно - чтобы досадить Свешневу - поднял вопрос об увольнении части агентов из обученной в июле группы - тех, у кого дела "не пошли". Среди них была девочка - то ли родственница, то ли протеже Свешнева (Свешнев не уставал пенять Лёхе на то, что ей не помогают). - И Прижнюк тоже увольнять? - с угрозой спросил он. - А разве это имеет значение - Иванов, Петров или Сидоров? Они упускают клиентов, которые не получают должных консультаций и "уходят" от нас. А иных, если и зацепят, то удержать не могут, - пояснил Лёха. - Мы фактически льём воду на мельницу конкурентов. - Если бы вы - начальник отдела - побольше уделяли внимания своим обязанностям - проколов значительно бы поубавилось. А заодно и опозданий. - С теми агентами, которых вы подготовили летом, проколы не переведутся! - Господа, господа! - прервал их президент Кадничанский. Свешнев картинно развёл руками: - Я далёк от мысли предписывать Алексею Игоревичу правила его работы... Но то, что он чрезвычайно загружен и не справляется со всеми делами очевидно. "Вон куда ты клонишь!" - подумал Лёха. - Прибыли у фирмы падают, - полез напролом Свешнев. - И совмещать сейчас руководство квартирным отделом с рекламой - роскошь непозволительная! Ситуация на рынке меняется - и далеко не в лучшую сторону. Мы в прошлом году продремали несколько месяцев из-за выборов Ельцина - что ж! но какие надежды мы возлагали на этот год! И вот, пожалуйста, с января - по сию пору - положение не поправилось. По-моему, рекламе нужно уделять гораздо больше усилий и времени. - А вы в феврале или в июле хотите той же эффективности, что и в декабре? - спросил Лёха. - Но был ещё май, а мы и в мае проплавали кверх брюхом. - Ерунда... - Вдобавок Алексей Игоревич лично "ведёт" отдельных клиентов. Не мудрено, что в его отделе - проходной двор. Ни в какие ворота, знаете ли... - Набором агентов занимаетесь вы... - Анатолий Фёдорович! Анатолий Фёдорович! - негромко, с расстановкой, проговорил Кадничанский. - Я, например, не вижу - как мы должны перестраивать рекламную кампанию. Нельзя обсуждать это на эмоциях. Если есть конкретные предложения - приносите их через неделю. Хорошо? Камешек был запущен удачно. Рекламой никто не бывает доволен: а вдруг совсем рядом - "молочные реки и кисельные берега"? Лёха понимал отлично, что Кадничанский не прочь будет отдать "рекламу" новому человеку - только б сыскать подходящего. Шутил ведь он про Лёху, шутил со значением, переиначив старую, известную фразу: "Товарищ Сталин, став Генеральным секретарём, сосредоточил в своих руках необъятную власть... Готовьтесь, ребята: Алексей своего не упустит!" Намечалась у Лёхи чёрная полоса.