— Но ведь вы тоже, кажется, имели отношение к разведке? — не без агрессивности спросил генерал.

— Да, но я вел работу в Копенгагене против врагов, опираясь на тех, кто колеблется, а Соколов и его офицеры сотрудничали с друзьями и боролись против пангерманизма не только ради России, но и ради освобождения чехов и словаков от германского и австрийского засилья… — принялся объяснять полковник.

— Не вижу большой разницы… — хмыкнул Гурко. — Завербуйте офицеров, работавших с Соколовым!

— Без его команды они не передадут ни одного адреса, а по характеру они такие же упрямые, как и их начальник…

— Так что же вы хотите, Петр Львович? Чем я-то могу помочь? Ведь я не разведчик и, как исполняющий должность начальника штаба верховного главнокомандующего, прямой приказ такого рода Соколову дать не могу!

— Что вы, Василий Иосифович! — воспользовался величанием по имени-отчеству полковник. — У меня есть план, как загнать этого упрямого осла в ловушку, прижать к стене и заставить выполнять все мои указания…

— Как же вы этого хотите добиться? — заинтересовался генерал. — Или это секрет вашей профессии?

— Вам его можно открыть… Тем более вся затея зависит от вашего согласия и участия… Нижайше вас прошу вызвать Соколова из Минска, где он служит, и направить его в Петроград в качестве эксперта российской делегации на имеющую быть в столице союзническую конференцию… Это нужно и для того, чтобы Нокс и Вильсон, которые, без сомнения, будут участвовать в работе конференции, смогли бы поближе познакомиться с Соколовым…

Генерал по-прежнему вопросительно смотрел на Ассановича. Тот продолжал, чуть поеживаясь под его взглядом:

— Соколов должен обязательно побывать у вас, и вы лично вручите ему этот секретный пакет для передачи в руки военного министра генерала Беляева…

Ассанович вынул из папки довольно толстый казенной синей бумаги конверт с четырьмя сургучными печатями по углам и одной в центре. На лицевой стороне пакета каллиграфическим почерком штабного писаря был выведен адрес: "Петроград, его высокопревосходительству военному министру в собственные руки". В левом углу красовалась надпись "строго секретно", сделанная типографским способом.

Гурко протянул руку и взвесил пакет на ладони:

— Толстяк! — оценил генерал. — А что внутри?

— Не извольте беспокоиться, всякие штабные бумаги! Но ничего действительно секретного!

— Так зачем тогда огород городить? — пытался сообразить генерал.

— Слушайте далее-с, ваше высокопревосходительство! — Ассанович заговорщицки снизил громкость голоса. — По дороге в Петроград мой человек тайно изымает у Соколова пакет, и господин генерал окажется уголовным преступником, утратившим казенный секретный пакет. Как таковой, он подлежит немедленному военному суду и разжалованию…

— Значит, вы хотите, чтобы Соколова разжаловали? — удивленно спросил Гурко.

— Не совсем так, ваше высокопревосходительство! — поморщился Ассанович на недогадливость генерала, не способного понять простейшую интригу.

— Нет, когда Соколов вынужден будет доложить вам о пропаже конверта, вы ему посоветуете обратиться ко мне для того, чтобы я уладил добром это дельце…

— Я должен участвовать в банальном шантаже, милостивый государь?! Лицо Гурко побагровело, он сжал лежавшие на карте кулаки, но сдержался.

— Ваше высокопревосходительство! Для пользы дела-с! — угодливо поклонился Ассанович.

— Ни в коем случае! — отрезал генерал. — Ищите себе другого исполнителя, а я категорически отказываюсь!

— Хорошо, хорошо! — на ходу изменил план полковник. — Вы только вручите для передачи этот конвертик, а там я уже позабочусь!

— А что, другим способом нельзя заставить Соколова делать то, что нам требуется? — почти спокойным, но еще не совсем остывшим тоном вопросил генерал.

— Нет, он крайне упрям и самолюбив… Под чужую дудку он плясать не станет… Если же будет убежден в пользе, то выполнит любое поручение.

— Да, втравливаете вы меня в грязную историю, — страдальчески сморщил лицо Гурко.

— Что вы, ваше высокопревосходительство! Вы входите в историю, к тому же всемирную! Шуточное ли дело задумали верхи нашей славной армии — на переправе через бурный поток — сменить лошадей! — Ассанович перефразировал известную английскую пословицу: "На переправе лошадей не меняют!" Он нарочно польстил Гурко, чтобы уйти от неприятного разговора о шантаже и переключить внимание генерала на более возвышенные темы.

— Полноте, полноте! — осадил его Гурко. — Еще неизвестно, что из этого выйдет!

— Все известно! — убежденно возразил полковник. — Россия станет конституционной монархией и победит Германию! Государь Михаил Александрович щедро вознаградит российскую армию за великий подвиг — открытие дороги самым лучшим силам государства для его возвеличения. А вы станете военным министром, — грубо льстил Ассанович.

— Улита едет, когда-то будет! — не поддался Гурко, но несколько помягчал и постепенно стал успокаиваться. Этого-то и надо было Петру Львовичу. Полковник понял, что назначенную Василию Иосифовичу первую часть роли тот сыграет, а что касается второй ее части и других ролей заговора против Соколова — придется поработать дополнительно.

Полковник поднялся, щелкнул каблуками, желая откланяться. Он демонстративно положил синий конверт на стол перед Гурко.

— Когда? — брезгливо махнул генерал рукой на пакет.

— Чем скорее, тем лучше… — склонил голову Ассанович.

Владимир Ильич всегда легко сбегал и поднимался по узкой, крутой, с винтовыми поворотами темной лестнице дома на Шпигельгассе. Здесь, в квартире сапожного мастера Каммерера, семья Ульяновых снимала комнату. Всегда легко, но не сегодня, когда исполнялась годовщина расстрела Николаем Кровавым демонстрации в 1905 году, ставшей началом первой русской революции. Горечь от гибели рабочих и их семей, шедших на милость к батюшке царю, крестьян, восставших против помещиков, утраты сотен боевых товарищей-революционеров все это печалью теснило грудь, требовало выхода в энергичном действии. Хорошо, что сегодня предстояло такое реальное действие: швейцарские молодые сторонники Циммервальдской левой во главе с боевым руководителем "Союза молодежи" Вилли Мюнценбергом пригласили Владимира Ульянова выступить на митинге молодежи в Народном доме.

В Цюрихе много молодежи — и не только швейцарцев. В здешний немецкоговорящий университет и политехникум поступили многие десятки молодых людей из Австрии и Германии, спасавшиеся от мобилизации на войну. Среди них были и революционные элементы, чуждые социал-шовинизму… Им полезно узнать правду о войне и революции. Первой русской революции… Много в Цюрихе молодых иностранных рабочих, уже долго живших и трудившихся в Швейцарии, обогащающих швейцарскую буржуазию, и без того наживавшуюся на военных поставках обеим воюющим сторонам… Их души также хорошо бы затронуть.

Через низкую дверь со стеклом — в переулок, спускающийся с горки к центру. Здесь, в некоторых уголках Шпигельгассе, над прохожим нависают вторые и третьи этажи старых каменных домов, дающих кров людям чуть ли не с XVI века… А вот и улица пошире, торговая, многолюдная. Многоязычна речь прохожих — немецкая, французская, итальянская…

Услышав многоголосие и многоязычие торговой улицы Цюриха, Владимир Ильич улыбнулся. Он вспомнил собственную квартиру. Поистине интернациональное собрание у плиты: в двух комнатах хозяева швейцарцы, в одной — жена немецкого солдата-булочника с детьми, в другой — какой-то итальянец, в третьей — австрийские актеры, в четвертой — мы, россияне. Но никаким шовинизмом даже и не пахло. Разве станешь менять комнату на лучшую, хотя она и тесная, неудобная, темная, а ее окна смотрят во двор, где смердит целый день колбасная фабричонка… Впустить свежего воздуха можно лишь поздней ночью!..

"Да, надо, пожалуй, пораньше, до открытия библиотеки, выходить вентилировать легкие на набережную вместе с Надей — очень хорошо думается, да и обсудить можно новые идеи, возникшие перед сном…"