— Да не бойся ты, это же электроды, — сказал М. К. и прилепил ей присоску пониже ключицы. Прилепив их все, сам он тоже снял рубашку и майку, а затем надел шлем. Кубистический мотоцикл подрагивал в углу.

Он осторожно, придерживая за талию, подвел ее к мотоциклу.

— Садись. Теперь я сам, осторожно, чтобы электроды не отцепились. Обними меня. Едем!

Несмотря на всю невозможность происходящего, в нем была пугающая, материальная наглядность. Мотоцикл сорвался с места и вместе с М. К. и Т. В., пройдя сквозь прозрачную стену, оказался во дворе. Объехав детскую площадку, они вылетели на обледенелую улицу. Гололед был, похоже, странному мотоциклу нипочем. Холода она не чувствовала. С фантастической быстротой они оказались возле того квартала, куда приезжали накануне на «пежо» с М. К. в поисках ускользающего героя ее сна. М. К. остановился перед одним из подъездов. Из подъезда вышел мужчина с пуделем. Смерил их диким взглядом и поспешно отвернулся. Собака залаяла, но мужчина грубо рванул поводок и уволок лающую и упирающуюся собаку за угол. М. К. что-то переключил на руле, крутанул рукоятку, и мотоцикл снова сорвался с места, влетел в подъезд и стал быстро подниматься по лестнице, плавно поворачивая на каждой площадке, как на виражах гоночного трека. Замедлил ход, остановился на одном из этажей перед дверью. Она отчетливо разглядела белые цифры в овале: 55. Затем ее зрение вновь стало «рентгеновским», и она заглянула внутрь квартиры.

— Там никого нет, — сказала она.

М. К. чертыхнулся, развернул мотоцикл. Так же быстро машина спустилась обратно во двор. Они вновь промчались мимо мужчины с собакой. Теперь они ехали назад. Улицы, по которым бешено мчался кубисгический мотоцикл, казалось, превращались в нагромождение осколков. Остальное запомнилось смутно. Они вернулись в квартиру, М. К. уложил ее в постель, и, отлепляя от кожи присоски электродов, целовал в грудь и плечи, бормоча что-то о любви. «Таня, Танечка, милая, ненаглядная, прости…» Он продолжал бормотать, но при этом руки его не переставая мяли и гладили ее застывшее на морозе тело. Потом было утро, ужасная головная боль и ощущение предательства.

— Смотри — «на пути перепуганной мчащейся наугад встает бездорожная грозная…»… По-моему, гениально. Это про верблюдицу и пустыню, из древнеарабской поэзии…

Утром В. Ф. тоже было стыдно. Он покинул интеллигентское сборище вместе с Ларой (молодой женщиной, вокруг которой все вращалось, пока она сидела на паркете). Ларой, как в «Докторе Живаго» Пастернака. К его удивлению, она оказалась кандидатом физ. — мат. наук. Жила одна в однокомнатной квартире… Она читала стихи, потом они целовались… С утра он хотел уйти незаметно, но Лара проснулась. Сварила кофе, пожарила яичницу. Достала откуда-то бумажный прямоугольник с напечатанными под копирку номерами телефонов. «На вот, все мои телефоны, может пригодиться». На пороге, когда прощались, ему казалось, что она вот-вот заплачет. Он коротко обнял ее за плечи, поцеловал в сухие губы и поспешно ушел.

— Здравствуйте, Федор Игнатьевич… Да нет, ничего, Федор Игнатьевич, ищем… Почему, есть кое-какой прогресс, определенно… Ну что вы, Федор Игнатьевич, как вы могли подумать. Никогда! Я вот о чем хотел посоветоваться, Федор Игнатьевич. Возможно, есть третий человек. В смысле, который пропал вместе с первыми двумя. Да, это догадка… Из бесед с Татьяной Владимировной… Адрес известен, но там никого… Я вот о чем, Федор Игнатьевич, — может, обратиться за помощью к наружникам, у нас же были всегда в их отделе контакты. Неофициально… Встретиться? Да, конечно, Федор Игнатьевич. В любой момент… — М. К. посмотрел на Т. В., покачал головой и поднял глаза к потолку. — В двенадцать тридцать? Где? Как всегда? Конечно успею…

Тоска и досада… Т. В. и В. Ф. смотрели друг на друга и молчали. Он сидел около кухонного стола с сигаретой. В сознании, как жилка на виске, бились строчки, которые ночью ему читала Лара.

…Захлопнув входную дверь, Т. В. сразу прошла на кухню. Запах сигаретного дыма чувствовался даже в коридоре, поэтому она решила, что В. Ф. там. Всю дорогу, пока М. К. вез ее в теплом «пежо», — да нет, раньше, с того момента, как проснулась, — она думала, что и как сказать В. Ф. Она воображала себе В. Ф. ночью, как он мается в пустой квартире. Со справедливыми подозрениями В. Ф. ничего поделать будет невозможно, но можно по крайней мере не давать его мыслям внешнего, материального подверждения. В прошлом, уже после рождения Гоши, у нее иногда бывали небольшие романы. Как и у самого В. Ф. К сожалению, то, что произошло этой ночью, было гораздо хуже — в этом предательстве наличествовал новый оттенок… Ей было жаль В. Ф. Ей хотелось сказать что-нибудь такое, чтобы он понял: в самой глубине, в сердцевине, ничего не изменилось, и она по-прежнему его любит. А он сможет ее убедить, что она ни в чем не предала Гошу.

В. Ф. испытывал примерно то же самое. Пока было время, он пытался ликвидировать все материальные следы своего ночного предательства. К сожалению, утром он обнаружил, что умудрился где-то порвать полушубок. Куря, он обдумывал, что сказать Т. В., и никак не мог забыть, несмотря на горький запах табачного дыма, легкий запах духов Лары. Проходя по коридору, где горел свет, Т. В. заметила рваный локоть полушубка В. Ф. Это было неожиданно. Она удивилась. В. Ф. с сигаретой на кухне выглядел несчастным и в то же время виноватым. Они посмотрели друг на друга. Подготовленные слова не могли сорваться с губ — губы парализовало. Они не в силах были пошевелить языком — парализовало язык. Наверное, для такого нервного паралича существует другое название, но дело не в этом. Затянувшееся молчание было красноречивее слов, и оба они ясно понимали это.

М. К. и Ф. И. сидели за столиком в кафе и вежливо беседовали. Разумеется, сам М. К. никогда не думал о себе как об «М. К.», хотя знал об этом прозвище. Любя порассуждать наедине с собой, иногда вслух, иногда мысленно, особенно планируя какие-нибудь действия, он чаще всего называл себя «мы». Не без иронии, но и не без удовольствия — «нас» много, «мы» разные и «мы» на многое способны… Разговоров с Федором Игнатьевичем он, однако, боялся. Восхищаясь собой (без стеснения даже о себе судить справедливо — признак сильного интеллекта), отдавал должное и генералу. Он по-крестьянски проницателен, может догадаться (увы, есть, о чем) по малейшим намекам, впасть в гнев — открытый (что не так страшно) или тайный (что опаснее), умеет бывать безжалостным… Конечно, вынужденный выход на пенсию пообломал ему зубы, но кто знает, какие еще рычаги остаются у него под контролем…

«Вежливый предатель», — думал о своем собеседнике Федор Игнатьевич. Себя он не называл мысленно никак. Человек действия всегда должен быть чуть впереди рассуждений и наименований. Какие основания были у него думать об М. К. как о предателе? Такие же, как и у контрольных и проверяющих инстанций — недостаточные, чтобы полностью отстранить от работы и подвергнуть суровому наказанию, достаточные, чтобы держать подальше от наиболее ответственных участков, например, не выпускать за границу. Что произошло в Канаде? Насколько знал Ф. И. (в это время М. К. уже не был его подчиненным), замечен был не связанный напрямую с интересами дела интерес к некоторым наркотическим и психотропным субстанциям. Объяснения — достаточные — М. К. вроде бы дал. Передал своему куратору все контакты — насколько удалось проверить. С тех пир, конечно, его личное дело не могло больше считаться чистым… Но сейчас невежливый разговор оказался бы малопродуктивным. Какой смысл быть невежливым, если они уже поняли, что согласны в главном — в интересах обоих, чтобы дело с исчезновением Краснопольского успешно разрешилось. Счастливый конец не обязателен, но ответ должен быть ясным и недвусмысленным.