Тем не менее, они что-то уносили сухим пайком в кулёчке.

— Никто ей ничего не подсовывал, — сказал я. — Вы же слышали. Она сама выбирала.

Сиракузовы хмуро молчали. Что они могли ответить?

— Ну, а ты знал, что у неё контурные карты?

— Нет, — сказал я. — Я даже думаю, она не надевала никакой маски. Можете, кстати, съесть своё заявление.

Эта моя последняя реплика их окончательно доконала. Они пробормотали что-то насчёт того, что я, мол, за это ещё отвечу и что они, мол, ещё запихнут меня в грузовик, а потом ушли.

Грузовик, которым грозили Сиракузовы, был не действующим.

Два раза в неделю уроки труда проходили у нас на автобазе. Дядя Борис нам это устроил. И грузовик он нам тоже устроил. До этого мы делали бумажные салфетки. Но потом наш учитель труда вообще уехал — и мы остались даже без салфеток. И тогда Михайла Михайлович пригласил на общественных началах дядю Бориса и Брониславу.

Никогда не забуду, как я перерезал ленточки перед этим грузовиком.

Это был старый-престарый грузовик — таких смешных мы никогда раньше не видели, и, чтобы он куда-нибудь поехал, его надо было сначала несколько лет ремонтировать: мало того, что он был без стёкол, — у него ещё не хватало одного колеса: вместо колеса была подставлена чурка.

— Нет, — сказал Ватников, — лучше делать бумажные салфетки…

И мы не могли с ним не согласиться.

— В общем, одноногая руина, — определили Сиракузовы.

И тут дядя Борис, заметив, что мы всё ещё разглядываем грузовик, решил, что это хорошее предзнаменование (усмотрел в этом нашу заинтересованность), и, потирая лысину, радостно спросил:

— Ну как?

А мы смотрели, как он потирает лысину, и думали, когда он примется за свою козлиную бородку.

— Рухлядь, — сказал Ватников.

— Ватников! — строго одёрнул его дядя Борис. — Не забывайте, что вы находитесь в автопарке, на уроке труда, здесь не привыкли к таким выражениям. А что касается «рухлядь» или «не рухлядь», то мы его… — тут дядя Борис похлопал грузовик, — поднимем.

— Не поднимем, — ответили Сиракузовы.

Но дядя Борис почесал бороду и сделал вид, что не расслышал.

— Ватников! — снова строго спросил он. — Что вы делали на предыдущих уроках?

— Труда? — спросил Ватников.

— Конечно, не балета…

— Бумажные салфетки, — пролепетал Ватников.

Дядя Борис дал нам возможность в это вслушаться.

— А я вам предлагаю делать грузовик! Есть разница?

— Есть, — снова пролепетал Ватников.

— Вот именно, есть… каждому ясно… — Дядя Борис снова причесал бороду. — Буду говорить прямо и без дипломатии: автомеханиками я вас не сделаю, но чему-нибудь научу. Это не значит, что мы отремонтируем грузовик за одно воскресенье. Но отремонтируем. Может, полгода на это ухлопаем… На сегодня всё. Я вас отпускаю. Как говорится, крепко держи баранку, шофёр… Обоих Сиракузовых и одного Лапина прошу остаться.

Мы остались.

— Предупреждаю, — строго оглядев нас, сказал дядя Борис, — если оба Сиракузова будут отвинчивать гайку, которую завинчивал Лапин, или, наоборот, Лапин будет отвинчивать гайку, которую завинтили Сиракузовы, всем троим оторву головы. Вся эта ваша война не распространяется на мой грузовик. Ясно?

Он словно предчувствовал, что они собираются запихнуть меня в грузовик.

— Ясно, — буркнули оба Сиракузова.

— И тебе ясно? Тогда хорошо.

Когда я пришёл домой, тётя Роза и Наташа сидели за столом и кашляли. В комнате стоял чад.

— Вера делает задание, — пояснила тётя Роза. — По домоводству.

И тут только я вспомнил, что у Веры сегодня тоже задание. Бронислава им устроила.

— Что она делает? — спросил я.

— Омлет, — коротко ответила тётя Роза.

— На четырёх человек, из четырёх яиц, — пояснила Наташа.

Я подсчитал быстро: нас выходило четверо.

И тут в комнату вошла Вера с омлетом в руке.

В другой руке у неё была оценочная тетрадь по домоводству.

— Омлет! — объявила Вера.

Я сразу увидел: четырем человекам тут делать нечего: это был жалкий куличик неопределённого цвета.

— Вот это? — спросил я.

— Вот это, — сказала Вера.

Я строго посмотрел на тётю Розу, потом на Наташу и попросил дать мне поваренную книгу.

Но они даже не сдвинулись с места.

— Надо посмотреть, что там пишут, — сказал я. — Проверить рецептуру… Яйца положила?

— Положила, — ответила Вера. — И яйца, и молоко.

— А где молоко? — спросил я.

— А ты что, не видишь? — обиделась Вера.

— Ешь, — посоветовала мне Наташа. — Довольно, стыдно издеваться над человеком.

Я стал есть и съел всё, чтобы никого не обидеть.

— Кто будет ставить оценку? — деловито спросила Вера.

— Вероятно, тот, кто ел, — ответила тётя Роза.

Вера протянула мне оценочную тетрадь по домоводству, и в графе «Мнение ближайших родственников» я поставил: «Меняю два ваших омлета на четыре наших грузовика».

— Это не мнение! — хором закричали Вера и Наташа.

— Это мнение, — успокоила их тётя Роза. — Этим он приравнивает два наших омлета к своим четырём грузовикам…

Сиракузовы всё-таки не вняли предупреждению дяди Бориса. И поплатились.

Запихивая меня в грузовик, Сиракузов Павел прищемил себе палец. До утра он держал его в холодной воде, а утром побежал в травматологический пункт.

Вообще Павел был трусоватым человеком, и его никакими силами не затянуть бы в травматологический пункт, но тут надо было проверить, осуществится ли наша угроза: пустят ли его в травматологический пункт. И ради этого можно было пожертвовать пальцем.

В то утро в травматологическом пункте дежурила Наташа. Она как раз прокипятила инструменты и раскладывала их теперь на подносике: самые страшные она убирала назад, а самые, по её мнению, симпатичные выставляла вперёд.

Она знала уже, как действуют на травмированного человека никелированные инструменты.

И тут в кабинет, хромая, вошёл Сиракузов Павел. То есть он мог войти обыкновенно, но ему казалось, что хромая войти лучше.

Это напугало Наташу.

— Что случилось? — подбегая, спросила она.

— Травма, — сказал Сиракузов и протянул палец. — Вот здесь. Прищемило. — Но не стал уточнять, как именно и почему прищемило.

Наташа немного успокоилась.

— Микробов много, — разглядывая палец, сказала она.

— Где? — удивился Сиракузов.

— Под ногтями.

— Ты давай лечи травму! — обиделся Сиракузов.

Наташа вымыла ему обе руки дезинфицирующим раствором, а заодно — палец.

— Теперь потерпи, — сказала она.

— Резать будешь? — догадался Сиракузов и уставился на подносик, где лежали кривые инструменты: любым из них спокойно можно было отрезать палец.

«Надо было идти в детскую поликлинику, — тоскливо подумал Павел. — Там наверняка инструменты поменьше…»

Наташа взяла ножницы и одним движением вскрыла болячку.

— Всё? — изумлённо спросил Сиракузов.

— Всё, — бинтуя, сказала Наташа.

— Ну, а если бы я, к примеру, сломал ногу? — спросил Павел.

— Зачем? — удивилась Наташа.

— Ну, так… ради интереса, — сказал Павел. — Тоже бы залечила?

— Тоже, — сказала Наташа. — Я ведь обязана лечить. В этом состоит моя работа.

— Да-а… очень интересная работа, — сказал Павел.

Когда он вышел на улицу, то прежде всего увидел меня.

— Ну? — сказал он, злорадно помахивая забинтованным пальцем. — Был в вашем травматологическом пункте…

— И что? — глупо спросил я.

— А ничего, — нахально ответил Сиракузов. — Залечили. Ногу бы сломал — тоже залечили бы. Не имеют права…

И пошёл, помахивая пальцем.

Вечером я сказал Наташе, что надо бы отправить этого Сиракузова в детскую поликлинику: пусть бы его там лечили, потому что у него не настоящая травма, а это он, меня запихивая, прищемил палец.