Двадцать шестого апреля, в понедельник, солнце поднималось над континентальным горизонтом особенно медленно, как будто выталкиваемое из ночи заржавелым подъемным механизмом артиллерийского орудия, рукоять которого вращала усталая рука седого и бессильного Бога. Когда косые лучи зари пробрались сквозь плотную атмосферу и легли в изнеможении на мягкую пыль города, пыль показалась серой и больше похожей на пепел; словно Бог галлюцинировал или предчувствовал. Если это не одно и то же, ведь самые страшные кошмары Его снов обречены стать нашей явью.

Город еще не вышел из оцепенения ночи: лежащие по обочинам улиц коровы не торопились вставать, только мотали своими рогатыми головами, отгоняя непонятные сны о длинных ножах и мужчинах в кожаных передниках, забрызганных кровью. Людей на улицах практически не было видно. В конце улицы, сидя на корточках перед затухшим костром, бодрствовал патруль, прокалывая сумрак огоньками папирос. Полусонная девушка искала свою корову, чтобы подоить. Безумный мальчишка, вышедший вместе с сестрой, уже начал играться в пыли, возводя крепости и тут же разрушая их ударами прутика, изображавшего, по всей видимости, разрывы снарядов. Закутанный в одеяло беженец шел с пустой бутылью к гидранту с водой. И всё, пожалуй. Остальные спали.

Таким увидел мир в то утро лейтенант Хосе Баррос, кадровый артиллерийский офицер. Он был одним из тех, кому не спалось. Всю ночь лейтенант бродил около позиций, осматривая свои батареи, а к утру возвратился в квартиру, чтобы умыться и сменить рубашку.

В умывальной стоял большой металлический кувшин с водой. Лейтенант взял кувшин и вышел в патио, где к стволу высохшего деревца было прикручено тусклое зеркало. Раздевшись до пояса, он стал поливать голову, набирать воду в горсти, плескать на лицо и подмышки, охая и фыркая. Посмотрев на себя в зеркало, он после минутного колебания решил побриться. Развел в плошке мыльный раствор, нанес его толстой кистью на щербатую кожу и соскоблил щетину опасной бритвой. После бритья пришлось умываться заново. Процедура не приносила особого удовольствия, но установленный ритуал заметно успокоил мятущееся сознание. Одевшись в чистое, он снова посмотрел на себя в зеркало и пригладил волосы.

Лейтенант Баррос не был хорош собою. Низкорослый, но не коренастый, а скорее пухловатый. Облысение не собирало еще урожай на его голове, но жесткие волосы были неприятно редки. Лицо, белое, с тонкими черными бровями над глубокими карими глазами и удлиненным подбородком заметно портил нос, плоский, с широко расставленными, как у негра, ноздрями.

Говорят, что метисы бывают необычайно красивы. Хосе мог бы с этим поспорить. Но в этом не было необходимости — сама его внешность была слишком очевидной иллюстрацией обратного. Действительно, красота детей от смешанных браков скорее редкое исключение, чем правило. То, что мы воспринимаем как человеческую красоту, — чаще всего наиболее правильное и стандартное воплощение расовых и френологических типажей: нордического или азиатского, франкского или славянского. Когда природа мешает краски и бросает с размаху на палитру, то только изредка, случайностью, получается картина оригинального эстетического совершенства. Чаще это нескладность, граничащая с уродством.

Мать лейтенанта, урожденная Мария Хуанита Гомес Феррарис, была наследницей славного и древнего, но столь же бедного рода малоземельных каталонских дворян, идальго. В чистоте ее крови можно было не сомневаться. Но по линии отца, торговца из Андалузии Хосе Альберто Баррос, чего только ни было намешано! Помимо испанских крестьян и ремесленников в формировании своей родословной Хосе не без оснований подозревал мавров, чернокожих из самого центра Африки, французов и даже андалузских евреев. Семья сеньора Баррос в разные века исповедовала то католичество, то ислам, то иудаизм и снова католичество — в зависимости от того, какая религия в тех или иных обстоятельствах была наиболее благоприятна для торговли и снижения налогов. Сеньор Баррос при всем этом, а скорее — благодаря всему этому, был зажиточен, держал торговый дом в Валенсии, где сейчас жила семья Хосе: молодая жена Исабель Соледад и крошечка-дочка, прекрасноликая принцесса с белыми локонами на смуглых щеках, названная по испанскому обычаю именами матери и бабушки: Исабель Мария. Отец лейтенанта скончался года за два до начала Гражданской войны, от сердечной болезни. Мать была жива и поселилась в доме Хосе и Исабель. Она не очень ладила с невесткой, но души не чаяла во внучке.

Сеньор Баррос оставил после себя достаточные средства и процветающее торговое дело. Однако в обстановке нынешней неразберихи, войны и экономического упадка, состояние семьи быстро исчерпывалось, утекало, как морская вода из ладоней, оставляя после себя только быстро выпаривающуюся на солнце соль разочарования и беспокойства о будущем. Беспокойства, которое и здесь, недалеко от линии фронта, не оставляло лейтенанта.

В семье сеньора Хосе Альберто было трое дочерей и только один сын. Заводить пятого и шестого ребенка сеньора де Баррос отказалась, сказав, что она потомственная аристократка, а не племенная крестьянская кобыла. Хосе Альберто при жизни удачно выдал всех троих дочерей в дома своих торговых партнеров, успешных буржуа. И готовил сына принять фамильное дело в свои руки.

Молодой Хосе, в пику желаниям отца и следуя советам матери, пошел в военное учебное заведение. Однако его карьера на военной службе не сложилась. Хосе не имел ни протекции в штабах, ни таланта к интригам, ни особого служебного рвения и оставался лейтенантом, хотя возраст его приближался к сорока. Его возраст приближался к сорока, когда Испанию расколола война.

Шестнадцатого февраля 1936 года, в воскресенье, Народный Фронт, объединивший либеральных демократов, анархистов и коммунистов, одержал победу на выборах в кортесы, испанский парламент. Правые партии получили всего 205 мест, а партии Народного Фронта — 263. Большинство в кортесах сформировало правительство Мануэля Асаньи и восстановило действие конституции 1931 года. По всей Испании начались самозахваты земель помещиков и церкви.

Десятого апреля, в пятницу, кортесы лишили президента Замору полномочий главы государства и через месяц, десятого мая, президентом страны был избран Асанья. Двенадцатого июля в Мадриде пролилась первая кровь: республиканцы арестовали и убили депутата кортесов от правой партии сеньора Сотело. Шестнадцатого июля правительство Асаньи отменило отпуска военнослужащим и запретило им покидать свои части в связи с угрозой антиправительственного мятежа.

Но мятеж был неизбежен. Восемнадцатого июля, в субботу, из Марокко по радио был передан условный сигнал к выступлению: “Над всей Испанией безоблачное небо”. В Мадриде взбунтовалась казарма Ла Монтанья. На следующий день казармы были взяты республиканцами. Выступление подавили и в Кампаменто. А в Севилье, благодаря подкреплению, полученному из Марокко — Пятая бандера Иностранного легиона и Второй марокканский табор, войска мятежников возглавляемые генералом Кейпо де Льяно, одержали верх. Пал и Кадис, под натиском десанта марокканцев, высадившихся с пароходов “Чуррука” и “Сиудад де Алхесирас”. Уже двадцатого июля по странному стечению обстоятельств, которые иногда творят историю, в авиакатастрофе погиб генерал Санхурхо, и руководство мятежом принял генерал Франко.

Казалось, сдвинулись вековые тектонические плиты, разлом удлинялся, шел по всему Пиренейскому полуострову, расширялся, вовлекая в адские волны кипящей лавы войны тысячи и тысячи жертв.

Девятнадцатого августа в Гранаде мятежные франкисты расстреляли поэта Федерико Гарсиа Лорку, а тридцатого августа в Бадахосе марокканцы и солдаты Иностранного легиона зверски расправились на арене для боя быков с пленными республиканцами. Немецкие бомбардировщики начали налеты на Мадрид. Бои велись в нескольких провинциях. Почти вся Испания стала одной ареной боя быков, залитой кровью.