Закончив с текстом первой фотокопии, Бен снял очки, осторожно положил их на стол и стал потирать глаза. Он невольно взглянул на теснившиеся арамейские буквы, скопированные под инфракрасными лучами, и почувствовал, будто вернулся к тому времени, когда ходил в нью-йоркскую школу, где крепко сдружился с мальчиком по имени Соломон Лейбовиц.

Эта ортодоксальная еврейская школа находилась в Бруклине, а тогда Бену было четырнадцать лет. Он шлепал по слякотным улицам, неся с собой книги на иврите и идиш. Идя в школу, они с Соломоном постоянно выбирали самую длинную дорогу, ибо прямая дорога вела через католический район, где всегда слонялись забияки, любившие говорить им колкости. Однажды подростки польских иммигрантов с бычьими шеями сорвали с Бена ермолку, бросили ее на землю, начали втаптывать ее в грязь и смеялись, видя, что он плачет.

Но он плакал не от огорчения или гнева, а от досады. Эти goyim[19] и не догадывались, как Бену хотелось выйти из дома без ермолки, как он мечтал учиться в государственной школе и вести себя так же, как и все остальные дети.

Однажды Соломон, который был выше и плотнее Бена, набросился на этих забияк и расквасил не один нос. Унося ноги, сыновья польских иммигрантов кричали, озираясь: «Мы вам покажем! Вы убили Иисуса! Мы вас проучим!»

С тех пор Бен с Соломоном стали ходить в школу по длинной дороге.

К горлу Бена подступил комок. Он оттолкнулся от стола и взглянул на свои руки. За многие годы он ни разу не вспомнил Лейбовица – с тех самых пор, как Бен уехал из Нью-Йорка в Калифорнию, а Соломон решил стать раввином. За семь лет, когда оба жили по соседству и стали лучшими друзьями, Бен полюбил Соломона, как родного брата, и проводил большую часть времени вместе с ним. Затем настала пора расставания – время принимать мужские решения и избирать путь, подобающий мужчине. Детские годы закончились, Соломон Лейбовиц и Бен Мессер больше не могли искать приключений на улицах Бруклина, словно два солдата удачи. Настало время смотреть действительности в лицо.

Бен избрал науку, Соломон – Бога.

В дверь робко, словно извиняясь, постучали. Сначала Бен ничего не услышал, а когда услышал, повернулся в ту сторону, откуда шел стук. Поппеи Сабины, любившей царапать дверь, нигде не было видно, так что проказничала не она. Когда стук стал громче, Бен сообразил, что к нему кто-то пришел.

Он взглянул на телефон – трубка лежала на столе.

– Проклятье, – прошептал он, подумав, что непрошеный гость – Энджи.

Бен покорился судьбе, открыл дверь и, к своему удивлению, увидел, что перед ним стоит Джуди Голден. Ее волосы, всегда прямые и блестевшие иссиня-черным цветом, почти скрыли футболку с ярлыком «Курт Воннегут». На плече сумка, в руках – коричневый конверт.

– Привет, доктор Мессер, – сказала Джуди, улыбаясь. – Надеюсь, я вам не помешала.

– Ну, если честно, то помешали. Чем могу быть вам полезным?

Не говоря ни слова, она протянула ему конверт.

– Вы так быстро управились? – спросил Бен, приподняв брови. – Он ведь был в вашем распоряжении не больше двух часов.

Четыре часа, доктор Мессер. Время уже близится к девяти.

– Неужели?

– А я… – Джуди вела себя со странной сдержанностью. – Я долго не могла решиться, идти к вам или подождать до занятия в пятницу. Но мне так не терпелось прочитать рукопись, а вы назначили мне предельный срок. Поэтому я решила не откладывать дело в долгий ящик.

– Не понимаю.

Джуди протянула ему конверт:

– Он пустой.

– Не может быть! – Бен открыл его и не мог поверить своим глазам. – Ах, ради бога. Входите. Входите же!

Джуди улыбнулась и заметно успокоилась.

– Правда, я не хочу отнимать у вас время, но я…

– Знаю. – Он прервал ее.

Джуди последовала за ним, Бен вошел в кабинет и оглядел царивший кругом беспорядок. Тексты древних арамейских свитков, еврейские апокрифы и тома семитских трудов валялись повсюду вперемежку с крошками пастрами,[20] высохшей кожурой от маринованного огурца, трубкой с неприятным запахом, тремя недопитыми бокалами вина. «Типичное холостяцкое гнездо, – подумал он, мучительно вспоминая, где он последний раз видел александрийскую рукопись. – Эта девушка точно подумает, что я неисправимый грязнуля».

– Я недолго, – пробормотал он, перебирая книги. Одни были открыты на фотокопиях фрагментов пожелтевших папирусов, другие – на таблицах, где сопоставлялись алфавиты, третьи – на длинных текстах. Все это служило Бену подспорьем для перевода свитков Давида бен Ионы.

Пока он рылся в книгах, Джуди рассматривала две фотокопии, оставленные на столе рядом с записной книжкой Бена. Должно быть, это новый свиток, с волнением подумала она и уже собралась незаметно приблизиться к ним.

Но Бен неожиданно обернулся, от досады воздел руки к небу и сказал:

– Мне потребуется вся ночь, чтобы просмотреть эту свалку… – Он умолк, видя, что она разглядывает фотокопии.

– Ничего страшного, – тут же откликнулась Джуди. – я подожду. Извините, что побеспокоила вас.

Комната погрузилась в темноту, если не считать яркую лампу и то место, которое она освещала. В такой обстановке Бену работалось лучше всего, она помогала ему сосредоточиться. Однако сейчас, когда кругом витали неясные тени, он наблюдал за лицом Джуди и жалел, что не слишком светло, ибо не мог прочитать его выражения.

Вдруг его осенило, и он сказал:

– Вам лучше было подождать до пятницы. Или прийти ко мне на урок, который завтра начинается в десять часов. Или оставить сообщение в моем кабинете.

– Да, – тихо ответила она. – Я знаю.

Бен посмотрел на фотографии четвертого свитка.

– Эта сохранилась не так хорошо, как первые две, – сухо заметил он. – Уезерби утверждает, что крыша древнего дома, видимо, рухнула четыре столетия назад и повредила некоторые свитки. Как вам известно, стоит только воздуху попасть внутрь, папирус превращается буквально в липкое дегтеобразное вещество, лишенное всякой ценности. Собственно, так погиб третий свиток.

Джуди раздумывала, она, похоже, взвешивала его слова.

– Доктор Мессер…

– Да?

– Что здесь написано?

Бен снова взглянул на лицо девушки. Бледная кожа, широко раскрытые черные глаза и длинные темные волосы. Красотой она уступала Энджи, но в ее лице было нечто такое, чего не хватало его невесте.

– Что здесь написано? – повторил он. Затем он вспомнил Соломона Лейбовица и годы, проведенные вместе в Бруклине, когда оба были еще мальчишками. Это было так давно, что сейчас напоминало сон. Будто этих лет и вовсе не было.

– Подойдите сюда. – Бен взял свою записную книжку и передал ее Джуди. Та взяла ее и стала читать при свете настольной лампы. Она читала перевод, заметки на полях и пробелах. Она читала и перечитывала. Затем положила записную книжку и посмотрела на Бена.

– Спасибо, – пробормотала девушка.

– Жаль, что мой почерк не очень разборчив.

– Все нормально. Просто замечательно.

– Мой почерк… – Бен покачал головой.

Джуди посмотрела на фотографию и сосредоточила свой взгляд на ней.

– Давид бен Иона был подлинным действующим лицом, – заметила Джуди. – Что бы ни говорилось в этом отрывке, он мог жить и вчера. Мы вполне могли познакомиться с ним.

Бен рассмеялся:

– Я чувствую себя так, будто уже знаком с ним.

– Надеюсь, это не все свитки.

– Нет, не все. Еще их осталось четыре, если говорить точно.

Джуди резко вздернула голову.

– Еще четыре! Доктор Мессер!

– Да, я знаю… – Он резко повернулся и вышел из кабинета, включая на ходу остальное освещение. – Вина хотите? – спросил он, оглядываясь через плечо.

– Только если это недорогое вино, – ответила она, входя в гостиную следом за ним.

– Ну, в этом можете не сомневаться. Присаживайтесь. Я сейчас вернусь.