«А что они делали со мной! – Из прошлого кричал голос Розы Мессер. – Матери не следует говорить об этом своему сыну. Но я умерла там вместе с твоим отцом. Я умерла из-за того, что немцы сделали с твоим отцом и что они сделали со мной! Бенджамен, я уже давно умерла! Женщина не должна пережить то, что выпало на мою долю! Бенджамен, ты живешь вместе с мертвой женщиной!»

Джуди Голден пришлось стучать изо всех сил, чтобы ее услышали.

Бен встретил ее с деланной радостью. К его удивлению, она сильно промокла.

– Льет как из ведра! – пояснила она. – Разве вы не знали?

– Нет. Я на всякий случай только что приготовил кофе. Вы успели как раз вовремя.

Бен помог ей снять непомерно большой свитер и повесил его на открытую дверь, чтобы он быстрее высох. Затем он пошел на кухню, бросив фразу через плечо.

– Я не слышу вас, доктор Мессер. – Джуди посмотрела на стереомагнитофон. – Как здорово, – прошептала она.

Он тут же вернулся и убавил громкость.

– Извините.

– Могу спорить, что соседи обожают вас.

– У меня только один сосед, слева, к тому же он редко бывает дома. Присаживайтесь. Вы любите кофе без молока, верно?

Джуди опустилась на роскошный диван и положила одну ногу на оттоманку. Со стереомагнитофона уже звучала вторая часть симфонии – спокойная, берущая за душу мелодия, та, что захватывала даже самых безразличных слушателей. Бен принес кофе и несколько кусочков пирога, которые заранее достал из холодильника.

– Надеюсь, вы поели, Я не догадался…

– Да, я уже поела.

– Вам не пришлось из-за меня отменить свидание или еще что-нибудь… – Он не договорил. Джуди удивленно краем глаза посматривала на него.

– Я не очень большая любительница свиданий. Мне достаточно книг и Бруно, больше мне ничего не надо.

– Бруно?

– Это мой товарищ по комнате.

Половину пирога, поднесенного было ко рту, Бен уронил себе на колени. На мгновение он растерялся от такой неожиданности, но тут же расхохотался. Собирая крошки с белого дивана и белого ковра, Бен сказал:

– Если у вас есть такой товарищ по комнате, как Бруно, думаю, свидания вам ни к чему.

Джуди подняла голову.

– Что? – Тут Джуди рассмеялась еще громче. – Ах, доктор Мессер! Бруно – это немецкая овчарка!

– Вот как, – произнес Бен и тоже рассмеялся.

Несколько минут спустя они притихли, устроились удобнее и слушали, как звуки музыки Бетховена сливаются со звуками дождя за окном. Бен откинул голову назад, предаваясь мечтам, и вскоре совсем забыл о том, что Джуди Голден сидит рядом с ним.

В те недолгие минуты, пока звучала музыка, пронеслось столько мыслей. И довлела одна – мысль о любви к немецкой классической музыке – с тех самых пор, как он познакомился с ней в Калифорнии. В Бруклине он ни разу не слышал музыку Бетховена, а если и слышал, то она ассоциировалась с отвратительными злодеяниями. В молодости все немецкое связывалось в его сознании с мерзостью. Или, точнее, каждый немец был плохим. «Фольксвагены», кислая капуста, Бах и металлофоны – все это вызывало отвращение. На всем этом лежала печать смерти. Все это отдавало скотством и злом.

Только все еврейское было хорошим. Евреи были совершенными, святыми и непорочными. А между этими двумя полюсами – отвратительным немецким и священным еврейским – поместился весь остальной мир. В этом восприятии чувствовалось влияние искаженного представления Розы о народах, населяющих мир, и том ранжире, в каком они следовали за евреями. Самое плохое место в нем занимала Германия, ибо эта страна была хуже ада.

– Доктор Мессер?

– Что? А? – Он резко поднял голову.

– Запись закончилась.

– Да, действительно. Наверно, я задумался. Послушайте, вы можете приступить к работе в любой момент. Не знаю, сколько времени у вас уйдет на это.

Оба встали. Бен пошел в кабинет за пишущей машинкой, которая лежала в коробке под столом. Он остановился, снял трубку с рычага. Эту операцию он проделывал не раздумывая, ибо она начала входить в привычку.

В столовой он вытащил машинку из коробки, подсоединил ее к источнику питания и включил. Машинка зажужжала, подавая признаки жизни.

– Как хорошо, – обрадовалась Джуди. – У меня старая черно-золотистая неэлектрическая машинка. Требуется немало сил, чтобы нажимать на клавиши. Работать на этой все равно что умереть и вознестись на небо.

Бен ушел в кабинет, затем вернулся с обычной и копировальной бумагой и записной книжкой со своими переводами. Он раскрыл записную книжку на столе и хмуро взглянул на первую страницу.

– Какое безобразие, – пробормотал он. – Будто курица лапой. Видно, разобраться в этих каракулях вам будет не легче, чем мне давался перевод. А я-то обвинял Давида бен Иону в том, что он неаккуратен! Только взгляните на это!

Джуди улыбнулась, села за пишущую машинку и нажала на клавишу регистра. Бен наклонился над ней и снова нахмурился, видя свой почерк.

– Здесь я очень торопился. Несколько слов слились вместе. Знаете, Давид тоже так писал. Это неприятнее всего. Он был образованным человеком и отлично писал, но иногда волновался или спешил и тогда писал неряшливо, как я в этом месте. Что ж, хотя бы в этом мы с Давидом похожи. Иногда он писал слова слишком плотно друг к другу, и мне потребовалось полчаса, чтобы разобрать их значение. Даже самая незначительная ошибка может изменить значение целого предложения. Как здесь, например…

Бен взял карандаш и вывел ряд букв на самом верху страницы: БОГАНИГДЕНЕТ.

Конечно, это легко разобрать, но привожу как пример того, на какие препятствия я наталкивался, переводя Давида, писавшего на арамейском языке.

Джуди внимательно взглянула на надпись Бена и произнесла:

– Бога нигде нет.

– Вы уверены, что Давид имел в виду именно это? Взгляните еще раз. А может, он хотел сказать, что Бог отсутствует в какой-то определенный момент?

Я приступил, к своей учебе у Елеазара с затаенным страхом. Я боялся не трудных лет или жертв, ожидавших меня, провала я тоже не страшился. Одно тревожило меня больше всего – стану ли я достойным учеником.

Раввин Елеазар бен Азария был одним из действительно великих и одаренных законников, к тому же он стал всеми признанным учителем. Он был членом синедриона[24], фарисеем[25] и набожным человеком. Елеазар жил просто и скромно, занимался сыроделием, дабы содержать себя и семью. Он облачался в одежды простого человека и носил тфилин[26] не дольше, чем его соседи. В отличие от некоторых коллег, громко молившихся на улицах, Елеазар вел себя тихо и сердцем общался с Богом. Он знал букву закона лучше любого другого и творил дух закона посредством своего ума и ежедневным поведением.

Ему было суждено стать моим учителем.

Подобно большинству раввинов, Елеазар всегда брал двенадцать учеников. Мы оба были младшими из них. Мне с Саулом дали приют в заброшенном складе за домом, чтобы мы всегда были под рукой. Из оставшихся десяти учеников трое жили в родительских домах, трое – у родственников, а четверо – в комнатах верхнего этажа дома, раввина. Жена Елеазара.

Да, я понимаю, что вы имеете в виду.

– Но ведь это значительно меняет смысл. Ладно, если не сможете разобрать мои каракули, крикните. Тут есть места с очень неразборчивыми словами, но точно такие я встречал в папирусе Давида.

– Похоже, скучать мне не придется.

– Если вам что-то понадобится, кухня рядом, а ванная комната вон там, напротив. Я пойду в свой кабинет, хорошо?

– Хорошо. Желаю удачи.

Бен изучал полки с книгами, ища, что почитать для собственного удовольствия, как в дверь постучали. Это был сосед-музыкант в желтом пончо из пластика. Он весь промок.