Марино откупорил бутылку «Джек Дэниэлс».

– Да, но мы-то с тобой знаем, что она с тех пор сама не своя, – сказал он, плеснув виски в бокал. – Год назад убила двоих, теперь еще двое. Многие за всю карьеру пистолета из кобуры не вынимают. Уверяю, на этот раз ее поведение будет расценено иначе. В Вашингтоне могут подумать, что заполучили в свои ряды стрелка с наклонностями маньяка. – Марино подал мне виски.

– Люси не такая.

– Нет, конечно. Просто родилась с приветом.

Себе он тоже налил виски, и мы прошли в его захламленную гостиную. Марино плюхнулся в старое кресло, в протершихся местах заклеенное клейкой лентой. Я устроилась в углу зеленого вельветового дивана.

– Из Интерпола есть известия? – спросила я, меняя тему.

– Ничего стоящего – они просто запросили дополнительную информацию.

– Значит, ничего не раскопали, – разочарованно произнесла я. – Застарелая трещина в челюсти, отпечатки пальцев, – ничего похожего в их досье не оказалось.

– Да, тоска, – согласился Марино, подливая себе виски.

На следующий день, уложив на тележку накрытую салфеткой хирургическую кювету и прочие вещественные доказательства, я отправилась в лабораторию Нилса Вандера. Его подчиненные изучали пятна крови, отпечатки пальцев и волокна. В вотчине Вандера имелись система автоматизированной идентификации отпечатков пальцев и цифровое оборудование для улучшения качества аудио– и видеозаписей. Он также заведовал фотолабораторией, где ежедневно проявлялось свыше ста пятидесяти рулонов пленки. Я нашла Вандера в лаборатории специальных источников освещения.

– Хорошо, что ты здесь, – сказала я.

Пока я выкладывала на лист бумаги одежду покойника, Вандер установил на треногу и включил в сеть «Лумалайт». Спустя минуту он включил излучатель, положил возле меня защитные очки и закрепил на объективе синий светофильтр. Мы надели очки и погасили верхний свет.

Вандер взялся за найденную в контейнере пластмассовую урну и сразу обнаружил на ней слабо выраженные отпечатки пальцев. Он присыпал их красным красителем, и в темноте закружили искрящиеся пылинки.

– Хорошее начало, – сказала я. – Так держать, Нилс.

Он придвинул треногу к черным джинсам мертвеца. Вывернутый правый карман засиял тусклым красным цветом. Я расправила ткань пальцем – на руках у меня, естественно, были резиновые перчатки – и увидела переливающиеся оранжевые пятна.

Еще с час мы обследовали одежду «Человека из контейнера», но больше ничего примечательного не обнаружили.

– Безусловно, мы выявили два разных вещества, – заговорил Вандер, когда я включила свет. – Следов красителей нет. Только тот, что я использовал для отпечатков на урне.

Я позвонила в морг. Трубку снял Филдинг.

– Пришли сюда все, что мы извлекли из карманов нашего неопознанного клиента.

– Деньги, щипчики для сигар и зажигалка?

– Да.

Мы вновь потушили свет и скоро нашли на одежде покойника странные длинные волоски непонятного белесого цвета.

– Это с его головы? – уточнил Вандер.

– На голове у него волосы темные и жесткие, – ответила я. – Полагаю, эти вообще не его.

– Похожи на кошачьи. Длинношерстной породы.

Вошел Филдинг с поддоном в руках. Мы включили свет. Филдинг снял с поддона салфетку.

– Фунты и немецкие марки я узнал, а вот это что за медяки, ума не приложу.

– Думаю, бельгийские франки, – сказала я.

– И банкноты такие впервые вижу. Похоже, на них какой-то храм. Дирхемы чья валюта?

– Попрошу Роуз уточнить.

– Интересно, зачем человеку в кармане четыре разные валюты? – спросил Филдинг.

– Возможно, за короткий промежуток времени он успел посетить несколько стран, – высказала я догадку. – Давайте-ка исследуем этот клад.

Мы надели защитные очки и потушили свет. На нескольких банкнотах засияли уже знакомые нам тускло-красные и переливчатые оранжевые пятна. Мы тщательно осмотрели каждую купюру с обеих сторон и в верхнем левом углу банкноты достоинством сто дирхемов обнаружили отпечаток пальца.

– Есть, – возликовал Вандер. – Отлично! Дам задание кому-нибудь из своих приятелей. Пусть покопается в базах данных, проверит все сорок или пятьдесят миллионов отпечатков.

Затем он направил «Лумалайт» на мерзкий кусок кожи, пришпиленный к разделочной доске. На нем замерцали два ярких желтых пятнышка размером со шляпку гвоздя.

– По-моему, это татуировка, – сказала я.

– Да, – согласился Вандер. – Больше ни на что не похоже. Филу не хочешь отнести? Пусть поколдует.

Лаборатория Фила Лапойнта больше напоминала киносъемочный павильон. Фил – добросовестный и опытный профессионал – был одним из первых выпускников нашего института.

– Что тут у нас? – Он снял с кюветы салфетку. – Должно быть, кусочек «Человека из контейнера». Думаешь, татуировка?

– Возможно.

Лапойнт извлек из ящиков цветные светофильтры и перчатки. Зазвонил телефон. Он снял трубку.

– Держи. – Лапойнт протянул трубку мне. – Это тебя. Звонила Роуз.

– Я проконсультировалась в отделе иностранной валюты банка «Крестар», – сообщила она. – Банкноты, про которые вы спрашивали, – марокканские дирхемы. Курс – девять тридцать за доллар. То есть две тысячи дирхемов – это двести пятнадцать долларов.

– Спасибо, Роуз.

Я повесила трубку и взяла пробковую доску. Фил поместил ее под объектив соединенной с компьютером видеокамеры.

– Нет, – произнес он. – Слишком сильное отражение.

Лапойнт направил луч по косой и настроил камеру на черно-белое изображение. Потом он начал крепить к объективу разные светофильтры. Синий не дал никаких результатов, но, когда он поставил красный, на куске кожи проявились два пятна. Лапойнт увеличил их. Они были идеально круглой формы и сразу напомнили мне о полной луне и оборотнях со зловещими желтыми глазами.

– Более четкого изображения я уже не получу. Придется зафиксировать это, – разочарованно протянул Лапойнт.

Он сохранил изображение на жесткий диск. Специальная программа позволяла различать около двухсот оттенков серого цвета, невидимых невооруженным глазом. Пользуясь клавиатурой и мышью, Лапойнт менял контрастность и яркость, корректировал очертания. Вскоре мы уже видели поры кожи, а потом заметили и пунктир, оставленный татуировочной иглой. На темном фоне постепенно обозначались черные волнистые линии, изображающие то ли мех, то ли перья, а черный контур с ответвлениями в виде лепестков маргаритки сложился в когтистую лапу.

– Что скажешь? – спросила я Лапойнта.

– Думаю, это все, на что способна наша техника.

– Знаешь кого-нибудь, кто разбирается в татуировках?

– Начни с гистолога, – посоветовал он.

Джорджа Гара я нашла в его лаборатории. Он как раз вынимал пакет с обедом из холодильника, на котором висела табличка «Не для пищевых продуктов». В этом холодильнике хранились красители, в том числе азотнокислое серебро, кармин и другие вещества, несовместимые ни с чем, что употребляется в пищу.

– Это ты не очень умно придумал, – заметила я.

– Извините, – пробормотал Джордж, кладя пакет на стол.

– У нас в комнате отдыха прекрасный холодильник. Тебе никто не запрещает им пользоваться.

Гара промолчал, и я догадалась, что он не случайно пренебрегает комнатой отдыха. Джордж Гара был на редкость стеснительным и робким. Возможно, этим и объяснялось его пристрастие к татуировкам, которыми он постепенно разукрашивал свое тело. Видимо, татуировки помогали ему ощущать себя неординарной личностью.

– Джордж, позволь задать тебе вопрос о татуировках?

– Конечно, – неуверенно произнес он.

– Ты ведь, наверно, пользуешься услугами какого-то одного специалиста? Он хорошо знает свое дело? Просто я и ищу человека, у которого могла бы получить ответы на ряд вопросов.

– Обратитесь к Питу, – выпалил Джордж. – К Джону Питу. Специалист что надо. Хотите, я ему позвоню?