Мистер Левендер, тронутый чисто человеческой стороной вопроса, хотел спросить: «Но почему, сударыня?», — однако леди продолжала:

— Я лично не слыхала, чтобы он хорошо отзывался о своей родине. Но сестра моей приятельницы, которая пила у них чай, явственно слышала, как он сказал, что ко всему на свете можно подойти так и этак и что он не в состоянии верить всему, что говорится в английских газетах.

— Господи! — проговорил встревоженный мистер Левендер. — Это очень серьезно.

— Увы, да, — продолжала гостья, — а однажды муж моей сестры сам слышал, как он сказал, что человек не может не любить свою родину и не желать ей победы.

— Но это же естественно… — начал мистер Левендер.

— Что?! — воскликнула гостья, приподымаясь. — Ведь его родина Германия!

При слове «Германия» чувство меры вернулось к мистеру Левендеру.

— Вы правы, — сказал он, — вы правы. Я забылся. Поразительно, как безответственны бывают наши мысли! У вас есть основания считать, что он опасен?

— Я полагала, что сказанное мною могло убедить вас, — укоризненно ответила гостья, — но я не хочу, чтоб вы действовали прежде, чем убедитесь сами. Конечно, вы с ним не знакомы. Мне легко удалось сагитировать тех, кто его знает, но я не могу ожидать, что посторонний… И я подумала, что, если я дам вам его адрес, вы сможете составить собственное мнение.

— Да, — пробормотал мистер Левендер, — да. В высшей степени нежелательно, чтобы какое-либо лицо германского происхождения находилось на свободе и могло вредить нам. Дело не в ненависти или патриотическом фанатизме, — продолжал он все более странным, далеким голосом, — обычное благоразумие обязывает нас принять меры.

— Я должна сказать, — прервала его посетительница, — что мы все, разумеется, считали его порядочным человеком до самого начала войны. Иначе бы мы с ним не дружили. Он зубной врач, — прибавила она, — и, вероятно, люди считают, что он приносит пользу, а это осложняет дело. Я думаю, вы могли бы сходить к нему, скажем, удалить зуб.

Мистер Левендер содрогнулся и машинально тронул рукой щеку.

— Благодарю вас, — сказал он. — Я постараюсь найти подходящий зуб. Это дело нельзя предоставить слепому случаю. Нам, общественным деятелям, сударыня, нередко приходится совершать жестокие и даже бесчеловечные поступки без какой-либо очевидной причины. Опорой нам в таких случаях лишь собственная совесть. Мне рассказывали, что у публики порой возникает впечатление, будто нас можно сломить бурным изъявлением протеста. Лишь те, кто знает нас, понимают, как необоснованно это клеветническое утверждение.

— Вот его адрес, — сказала гостья, вставая и вручая ему конверт. — Я не успокоюсь, пока он не будет интернирован. Разумеется, не упоминайте моего имени. Это трагедия, когда приходится тайно действовать против собственных друзей. Ваша юная соседка с восторгом говорила о вашем усердии, и я уверена, что, назвав вас, как наиболее близкого мне общественного деятеля, она не хотела ввести меня в…

Мистер Левендер поклонился.

— Надеюсь, что это так, — скромно сказал он. — Я постараюсь исполнить свой долг.

Гостья еще раз улыбнулась странной извилистой улыбкой и направилась к двери, оставляя за собою слабый запах уксуса и сандала.

Когда она ушла, мистер Левендер присел на кончик стула перед чайным подносом и извлек изо рта вставные челюсти. Блинк приняла их за кость, и глаза ее заблестели; лунная кошечка, устроившись меж хозяйскими ботинками, урчала от пресыщения.

«Все основано на разуме, но только не патриотические чувства, — думал он, шаря пальцем во рту, — в противном случае как могли бы мы истребить нашего общего врага до последнего человека? Нам, общественным деятелям, следует всегда подавать пример. Которым зубом я могу пожертвовать? — Он остановился на одиноком коренном зубе в нижней челюсти. — Боюсь, что будет невыносимо больно; однако, если делать под наркозом, то при разговоре будет присутствовать третье лицо; кроме того, весьма вероятно, что после мне все-таки будет очень больно и я не смогу составить о нем непредвзятое суждение. Я должен собраться с духом! Блинк!»

Дело в том, что Блинк уже предпринимала робкие попытки стащить одну из челюстей.

«Как приятно быть собакой! — размышлял мистер Левендер. — Ничего не знать ни о немцах, «и о зубах. Я буду чувствовать себя отвратительно, пока все это не кончится, но меня ведь рекомендовала Аврора; поэтому я не имею права жаловаться. Наоборот, я должен считать себя счастливейшим из общественных деятелей».

И, ероша свои волосы, покуда они все не встали дыбом, он смотрел на лунную кошечку, причем его правая бровь так и ходила вверх и вниз.

— О лунная кошечка, — вдруг заговорил он, — мы все игрушки судьбы и не знаем, что уготовано нам на завтрашний день. Мой зуб уже начинает болеть. Быть может, так и должно быть для того, чтобы я не забыл, который именно я должен принести в жертву.

Погруженный в раздумья, он вставил челюсти и, направясь к книжному шкафу, стал искать сил и вдохновения в стенограмме парламентских дебатов о проживающих в Англии подданных враждебной державы.

Тем не менее он испытывал немалый трепет, когда на следующий день явился на Уэлкин-стрит и позвонил у двери дома, номер которого значился на конверте, зажатом в руке.

— Да, сэр, доктор дома, — ответила горничная.

У мистера Левендера сердце ушло в пятки, но, призвав на помощь образ Авроры, он слабым голосом проговорил:

— Мне необходима его помощь.

Горничная убежала наверх, а мистер Левендер остался ждать в тесной приемной, то снимая, то надевая шляпу, — так велико было его духовное смятение.

— Доктор ждет вас, сэр.

Быстро надев шляпу, мистер Левендер поднялся по лестнице, прижимая палец к щеке как раз против обреченного зуба, чтобы в последний момент ничего не перепутать. По мере приближения к месту мучения храбрость его возрастала, и он бодро вошел вслед за горничной в кабинет, не отнимая одной руки от надетой шляпы, а другой — от щеки, за которой был обреченный зуб. Перед зубоврачебным креслом с красной бархатной обивкой стоял одетый в белый халат молодой мужчина с круглыми глазами и очень обыкновенным лицом. Он спросил на хорошем английском языке:

— Чем я могу вам помочь, дорогой мой сэр? Вас, кажется, мучает супная поль?

— Страшная боль, — тихонько проговорил мистер Левендер, — страшная боль. — И это была правда, ибо от нервного напряжения здоровый зуб в самом деле начал болеть.

— Садитесь, сэр, садитесь, — сказал молодой человек, — и, вероятно, будет лучше, если вы снимете свою шляпу. Мы не будем делать вам польно, нет, нет, мы не будем.

При этих словах, которые, казалось, подвергали сомнению храбрость мистера Левендера, он взял себя в руки. Он снял шляпу, решительно сел в кресло и, взглянув на врача, сказал:

— Делайте со мной, что угодно, я ни на йоту не уклонюсь от поведения, приличествующего тому, кто должен подавать пример другим.

Сказав это, он вынул вставные челюсти и опустил их в стакан на вращающемся столике слева, после чего закрыл глаза и, засунув палец в рот, сказал:

— От этот.

— Простите меня, сэр, — сказал молодой немец. — Вы хотите, чтобы я удалил вам суп?

— 'Аково 'ое желание, — сказал мистер Левендер, не вынимая пальца изо рта и не открывая глаз. — 'От этот.

— Тогда мне придется позвать ассистента для анестезии.

— Я 'наю, — ответил мистер Левендер, — 'пешите. И, ощутив холодок маленького зеркальца, которое начало исследовать его рот, он стиснул кулаки и подумал:

«Вот подходящий момент доказать, что я тоже могу отдать жизнь за правое дело. Если я окажусь неспособным перенести ради отечества это ничтожное испытание, я никогда не смогу взглянуть в глаза Авроре».

Голос зубного врача грубо нарушил его глубокое смирение:

— Простите, который суп?

Мистер Левендер вновь засунул палец в рот и открыл глаза.

Зубной врач покачал головой.

— Невозможно, — сказал он, — этот суп совершенно здоров. Два другие гнилые. Они не полят?