— Филипп?

— Я.

Он повернул выключатель, вспыхнул свет. Его жена сидела в постели очень бледная. Она пролепетала:

— Сегодня? Ты непременно хочешь?..

Бывший № 299 подошел к кровати, губы его все улыбались, в глазах было голодное выражение.

— Вовсе нет. В тюрьме приучают к воздержанию. Тебе сейчас противно?.. Пусть будет так. Спокойной ночи.

Голос из постели еле слышно отозвался:

— Филипп, ты меня прости. Но все это… так неожиданно… И я…

— Пустяки.

Он повернул выключатель, и свет погас. Дверь закрылась.

Три человека не могли уснуть в доме. Один спал. Те трое, что не спали, думали:

«Если бы только он дал нам повод пожалеть его! Если бы мы могли его полюбить! Его самообладание просто пугает и отталкивает. Оно неестественно. Ему бы следовало искать нашего сочувствия и сочувствовать нам. А он, кажется, ни к себе, ни к нам, ни к кому на свете ничего не чувствует. А что будет завтра? Разве можно теперь жить здесь? Сможем ли мы терпеть его присутствие в доме или поблизости? Он страшен!»

Спящий лежал в постели, в настоящей постели впервые за тысячу и одну ночь. Глаза на лице, как бы вырезанном из слоновой кости, были крепко закрыты. Он спал и во сне улыбался, радуясь мягкости своего ложа. Уже после рассвета бодрствующие уснули, а спящий проснулся. Его взгляд искал одежду, сложенную на полке в углу, а пониже — блестящую жестяную кружку, искал глазок в двери и полосу клеевой краски на стенах тесной, накрепко замкнутой камеры. И вдруг кровь отлила от сердца: ничего этого не было! Все его существо боролось с фантастичностью окружающего. Он лежит в комнате и видит, как свет пробивается сквозь ситцевые занавески, и на нем ночная рубашка. А под ним самая настоящая простыня! Он вздрогнул, не смея себе поверить, затем откинулся назад и лежал, улыбаясь, разглядывая оклеенный бумагой потолок.

— Так не может продолжаться, мама! Не может! В его присутствии я чувствую себя жалким червяком. Я тоже сбегу, как Берил. У него одна цель заставить всех чувствовать себя мелкими и ничтожными.

— Не забывай, что он пережил.

— Но я не понимаю, почему он должен отыгрываться на нас. Мы ничего ему не сделали, только страдаем из-за него.

— Он вовсе не хочет обидеть нас или кого другого.

— Ну да! У всякого, кто заговорит с ним, сразу пропадает желание продолжать. Он как будто кожу сдирает с человека. Это похоже на болезнь.

— Его можно только жалеть. — Но он вполне счастлив, мама. Он просто берет реванш.

— Если бы в тот первый вечер…

— Мы пытались. Ничего не вышло. Он совершенно ни в ком не нуждается. Как быть завтра вечером?

— Мы не можем оставить его одного в канун рождества, Джек.

— Тогда нам придется взять его с собой к Берил. Здесь я не выдержу. Смотри! Вон он идет.

Бывший № 299, с книгой под мышкой, большими легкими шагами прошел под окном, у которого стояли мать и сын.

__ Не может быть, чтобы он не видел нас. А прошел как мимо пустого места!

Бывший № 299 с книгой под мышкой вошел в Кью-Гарденс и сел на скамейку. Бонна с тремя детьми подошла и уселась рядом.

— Питер, Джоан и Майкл, — сказал бывший № 299, - имена очень модные.

Воспитательница беспокойно заерзала на месте: этот джентльмен такой странный. И чего он улыбается?

— Чему вы их обучаете?

— Чтению, письму, счету, сэр, и рассказываю из библии.

— А дети умные?.. М-да, не очень. Правдивы?.. Нет! Ну да, дети никогда не бывают правдивыми.

Бонна нервно сжала руки.

— Питер, — сказала она, — где твой мяч? Пойдемте поищем его.

— Да он у меня, мисс Сомерс.

— А! Все равно, здесь очень свежо. Идем.

Она ушла, и Питер, Джоан и Майкл поплелись за ней.

Бывший № 299 продолжал улыбаться. Китайский мопс, тащивший за собой пожилую толстую даму, подошел и обнюхал его брюки.

— Это он чует запах моей кошки, — пояснил бывший № 299. — Кошки и собаки любят, знаете ли…

Подхватив своего мопса и держа его под мышкой, как шотландскую волынку, толстая дама, переваливаясь, словно встревоженная гусыня, поспешила уйти.

Прошло несколько минут. Рабочий с женой сели на скамейку полюбоваться Пагодой.

— Любопытное строение! — сказал бывший № 299.

— Да! — отозвался рабочий. — Говорят, японское.

— Китайское, мой друг. Хороший народ китайцы. Никакого уважения к человеческой жизни.

— Что такое? Хороший… Так вы сказали…

— Именно так.

— Гм!..

Жена рабочего выглянула из-за него.

— Пошли, Джон! Тут мне солнце в глаза.

Рабочий встал.

— Хороший народ, вы сказали? Вот как?

— Да.

Жена потянула рабочего за рукав.

— Ну, перестань ввязываться в споры с незнакомым. Идем!

И она увела мужа.

Часы пробили двенадцать. Бывший № 299 поднялся и вышел из сада. Пройдя мимо нескольких домиков, он позвонил у входа в маленькую мастерскую.

— Если ваш отец все еще не видит, я бы почитал ему, как бывало.

— Пожалуйте, сэр. Отец ослеп навсегда.

— Так я и полагал.

На диване под красными султанами раскрашенного ковыля сидел невысокий, коренастый мужчина и вырезал из дерева статуэтку. Он засопел и обратил невидящие глаза в сторону гостя. Все черты его квадратного лица, казалось, говорили: «Меня не сломишь».

— Что вы вырезаете? — спросил бывший № 299.

— Сегодня канун рождества, вот я и вырезаю Христа. Они у меня довольно хорошо получаются. Хотите этого?

— Спасибо.

— До конца бодро держался наш господь, не так ли? «Люби ближнего, как самого себя!» Значит, надо любить и себя. И он себя любил, думается мне. Впрочем, я не осуждаю его за это.

— Пожалуй, легче любить ближних, когда их не видишь, верно?

— Что, что? Разрешите мне ощупать ваше лицо. Это мне здорово поможет справиться с моим деревянным Христом. Я их стараюсь делать похожими на живых людей.

Бывший № 299 нагнулся, и слепой ощупал его лицо кончиками пальцев.

— Высокие скулы, глаза сидят глубоко, надбровья совсем особенные, лоб невысокий, волосы густые. От скул идут вниз две впадины, нос тонкий, с горбинкой, подбородок острый. Усов нет. Вы улыбаетесь, не так ли? А зубы у вас свои? Надо вам сказать, вы замечательная модель. Я не всегда делаю Христа с бородой. Как вам угодно, чтобы он висел или нес крест?

— Как хотите. А свое лицо вы когда-нибудь копировали?

— Не для него. Вот для героев и государственных деятелей я гожусь. Свое лицо я придал капитану Скотту. У меня тип лица более задиристый, а у вас оно суровое и немного пронзительное, подходит для святых, мучеников и им подобных. Я еще разок пройдусь по вашему лицу, тогда мне будет все ясно. Так — острый кадык, одно плечо слегка перекошено, уши немного торчат. Вы довольно высокий и худой, да? При ходьбе выбрасываете ноги? Дайте на минутку вашу руку. Наверно, вы грызете ногти. Глаза голубые, а? И в середине такие светлые точки, да? Волосы у вас до того, как начали седеть, были рыжеватые, угадал? Ну, вот спасибо, очень вам обязан. А теперь, если желаете почитать, читайте, а я буду работать.

Бывший № 299 открыл книгу:

— «…Но вот однажды Гедлибергу не посчастливилось, он оскорбил проезжего, возможно, даже не подозревая об этом и уж, разумеется, не жалея о содеянном, ибо Гедлиберг был сам себе голова, и его мало тревожило, что о нем думают всякие чужаки. Однако на сей раз следовало бы сделать исключение, так как по натуре своей человек этот был зол и мстителен…»

— Ага! — воскликнул с чувством слепой. — Вот то-то и оно. Кстати, о чувствах, почему вы ко мне так по-дружески относитесь, позвольте вас спросить?