Пирс благодарно улыбнулся.

— Так, значит, в среду, в десять. Не пожалеете.

Я услышал, как он буркнул себе в бороду: «Настырный тип!» — и снова зашагал по тропинке рядом с Пирсом. Я задал ему вопрос, как это он осмелился сказать, что я еду, не спросив даже моего согласия. Он без смущения ответил:

— Видите ли, мы со стариком не в ладах, но я знал, что по отношению к вам он не будет невежлив, поэтому и взял на себя такую смелость.

У него был настоящий талант обращать ваш гнев в любопытство. Мы уже опустились на дно лощины; начинался отлив — вода отступала, увлекая за собой мелкую мокрую гальку, шлифуя подводные скалы. В море на расстоянии четверти мили от берега, покачиваясь на волнах, стоял тендер с приспущенным рыжеватым парусом. Солнце рождало самую причудливую игру красок на розовых скалах и разбрасывало по всей поверхности моря блестящие пятна, похожие на стремительные стаи золотых рыбок. Пирс спустился в свой ялик и посмотрел на воду из-под руки. Казалось, он весь во власти восхищения.

— Вот бы наловить сетью этих блесток, — сказал он, — да превратить их в золото! Тогда можно и работу побоку. В серьезное дело я впутался, продолжал он немного погодя. — В среду расскажу вам о нем. Мне нужен журналист.

— Но я не пишу для газет, — сказал я, — Я занимаюсь другим. Мой конек археология.

— Неважно, — возразил он, — чем больше воображения, тем лучше. Для вас это будет чертовски полезно.

Его уверенность была поразительна, но уже давно настал час ужина, голод заглушил мое любопытство, и я откланялся. Оглянувшись, я увидел, что он все на том же месте, стоит в своем ялике и смотрит на море. Очень странный малый, но чем-то привлекательный.

В тот вечер о нем не было сказано ни слова, и только старый Форд, бросив долгий взгляд на Пейшнс, пробормотал как бы между прочим: «Неблагодарные дети!» Она была смирной, как никогда; спокойно прислушивалась к нашему разговору и улыбалась, если обращались к ней. Когда настала пора идти спать, она сама подошла к деду, не дожидаясь его обычного зова: «Подойди и поцелуй меня, дитя».

Дэн ужинать не остался и с тех пор не появлялся больше. Сегодня утром я спросил у матушки Хопгуд, кто такой Зэхери Пирс. Она истая девонширка, и если чего не выносит, так это когда от нее требуют точных сведений. Она долго ходила вокруг да около, а потом наконец рассказала мне, что он«…сын старого капитана Джона Пирса с Черной мельницы. И семья их старинная, из Дартмута и Плимута, — продолжала она, разговорившись. — Люди болтают, будто пятеро Пирсов ходили с Фрэнсисом Дрейком на испанцев. По крайности, я слышала, как говорил об этом мистер Зэхери; да вы у Хэ-эпгуда спросите!»

Бедный Хопгуд, сколько раз на день она заставляет его пускаться в объяснения! Дав таким образом мне понять, что сама она больше ничего не знает, она тут же продолжала:

— Капитан Джон Пирс все путешествовал. Теперь он старик, говорят, ему без малого сто лет. Да вы у Хэ-эпгуда спросите.

— Ну, а его сын, миссис Хопгуд?

В глазах ее вдруг появился лукавый огонек. Она, как ни в чем не бывало, переменила разговор:

— А что вам подать сегодня к обеду? Есть утка; но, может, вы лучше хотите бифштекс в тесте и яблочный пирог; или есть еще… Ладно, посмотрим, что бы еще такое придумать.

И, не дожидаясь ответа, она ушла. Завтра среда. Что ж, я не прочь взглянуть еще разок на этого молодого Пирса…

Пятница, 29-е июля.

…Зачем вы задаете мне столько вопросов и подбиваете меня писать об этих людях, отвлекая от главного моего дела? Но если вам и в самом деле интересно все знать, я расскажу, что произошло в среду.

Утро выдалось чудесное. Дэн, к моему удивлению, объявился, хотя мне следовало бы знать, что раз он обещал, то свое слово сдержит. Джон Форд вышел, чтобы пожать ему руку, потом, вспомнив, зачем тот пришел, громко вздохнул, ничего не сказал и вернулся в дом. Пейшнс не показывалась, и мы вдвоем спустились к отмели.

— Послушайте, Джордж, не нравится мне этот Пирс, — признался по дороге Дэн. — Очень глупо, что я согласился поехать, теперь поздно отказываться, но зачем ему это? Не такой он человек, чтобы делать что-либо без умысла, уверяю вас.

Я заметил, что скоро все должно выясниться.

— Не очень я в этом уверен — подозрительный он тип; каждый раз, когда я вижу его, мне вспоминаются пираты.

Тендер стоял в бухте, словно никогда оттуда и не выходил. Зэхери Пирс тоже был на месте — сидел на борту своего ялика.

— Бриз в пять узлов, — сказал он. — Доставлю вас к месту часа через два.

О Пейшнс он ничего не спросил, а посадил нас в свою «скорлупу» и стал грести к тендеру. Нас встретил загорелый человек по имени Прол, со впалыми щеками, острой торчащей бородкой и чисто выбритой верхней губой — словом, заправский моряк.

На тендере царила образцовая чистота: предназначенный служить тральщиком в Бриксеме, он сохранил свой номер — Д XI 13. Мы нырнули в каюту, просторную, но темную, где стояли две койки и маленький столик, на котором теснились пузатые бутылки; еще там стояли ящики и вешалки для платья. Прол, приведший нас сюда, казалось, был преисполнен гордости своим паровым подъемником для парусов. Прошло несколько минут, прежде чем мы снова вышли на палубу; там, в ялике, пришвартованном к судну, сидела Пейшнс.

— Если бы я знал, — пробормотал, краснея, Дэн, — я бы ни за что не поехал.

Она перехитрила нас, и тут уж ничего нельзя было поделать.

Прогулка получилась очень приятная. С юго-востока дул легкий бриз, солнце пригревало, воздух был чист и прозрачен. Вскоре Пейшнс запела:

Ветер уносил звуки ее высокого голоса, неровные, вибрирующие, словно песня жаворонка, затерянного в небе. Пирс подошел к ней и что-то шепнул на ухо. На лице ее я уловил испуганное выражение, как у пойманного зверька; она как-то сразу замкнулась в себе и, рассмеявшись, откинула назад волосы. Больше она не пела, а сидела, сгорбившись, подперев подбородок руками, и солнце освещало одну ее щеку, круглую, бархатную, яркую, как персик…

Мы миновали Дартмут и спустя полчаса вошли в небольшую бухту, окруженную лесом. На невысоком, красноватом утесе среди сосен стоял дом. У подножия утеса выступала часть разрушенного мола. Мы причалили и пришвартовались к нему. Сверху спустился старик, похожий на рыбу, и встал на место хозяина. Пирс повел нас к дому, Пейшнс последовала за ним, вдруг ужасно оробев.

У дома была темная, низко нависающая крыша из тростника, который рос в окрестных болотах; более ничего примечательного в нем я не заметил. Он казался не новым и не старым, не красивым и не таким уж уродливым, не опрятным и не очень запущенным; всеми своими окнами он смотрел на море, презрительно повернувшись спиной к суше.

На веранде, рядом с огромнейшей подзорной трубой, сидел дряхлый старик в панаме, опершись на трость из ротанга. Белые, как лунь, борода и усы и почти черные брови делали взгляд его маленьких, беспокойных темно-серых глаз странным и проницательным; красные щеки и шею покрывала целая сетка мелких морщин. Он сидел совершенно прямо на ярком солнце, лишь чуть прищурившись.