Я подбежал к ее двери и постучал.

Комнаты наши расположены так:

— Что такое? — крикнула она. — Случилось что-нибудь?

— Случилось?

— Что-нибудь случилось?

— Ха-ха-ха! Доброй ночи!

И вслед за этим я услышал, как она тайком пытается сдержать тяжелое, прерывистое дыхание. И больше ни слова в ответ, ни звука.

Я снова лег и пролежал несколько часов без сна…

Вечером пришел Дэн; за ужином он вручил Пейшнс свернутые ноты; он достал их в Торки. По словам продавца, сказал он, это нечто замечательное.

Оказалось, что это «Чаконна» Баха. Вы бы видели, как у нее загорелись глаза, и даже руки дрожали, когда она переворачивала ноты. Кажется таким странным, что она преклоняется перед музыкой Баха — таким же странным, как если бы дикий жеребец добровольно дал себя взнуздать; однако это так — от нее никогда не знаешь, чего ждать.

— Божественно! — все время повторяла она. Джон Форд положил нож и вилку.

— Нечестивый вздор! — пробормотал он и вдруг гаркнул: — Пейшнс!

Она, вздрогнув, подняла глаза, швырнула ноты и вернулась на свое место.

Во время вечерней молитвы, которую всегда читают сразу же после ужина, на лице ее был написан вызов. Она рано ушла спать. Мы разошлись довольно поздно — впервые старик Форд разговорился о скватерских временах. Выходя из дома, Дэн указал на что-то рукой. Лаяла собака.

— Это Лэс, — сказал он. — Она разбудит Пейшнс.

Спаньель захлебывался лаем. Дэн бросился унимать его. Вскоре он вернулся.

— Кто-то был в саду и ушел в сторону бухты.

Он побежал вниз по тропе. Я, в сильной тревоге, — за ним. Впереди сквозь тьму слышался лай спаньеля; чуть виднелись огни поста береговой охраны. Я первым очутился на берегу; тут же ко мне подбежала собака, виновато поджав хвост. Послышался стук весел; кроме пенистых волн, не видно было ни зги. За спиной раздался голос Дэна: «Бесполезно! Ушел!» — хрипло, так, словно волнение сдавило ему горло.

— Джордж, — сказал он, запинаясь, — это тот негодяй. С удовольствием всадил бы в него пулю.

Вдруг в темноте на море вспыхнул огонек, помаячил недолго и исчез. Не проронив ни слова, мы поднялись обратно на холм. Джон Форд стоял в воротах неподвижный, безучастный — до него еще не дошло, что случилось.

— Бросьте! — шепнул я Дэну.

— Нет, — возразил он. — Я хочу вам показать. — Он зажег спичку и медленно проследил на мокрой траве сада отпечатки ног.

— Смотрите, вот!

Он остановился под окном Пейшнс и посветил спичкой. Чьи-то следы, то ли от прыжка, то ли от падения, были явственно видны. Дэн поднял спичку над головой.

— А теперь смотрите сюда! — сказал он.

Ветка яблони пониже окна была сломана. Он задул спичку.

Мне были видны белки его злобных, словно у зверя, глаз.

— Хватит, Дэн! — сказал я.

Внезапно он круто повернулся и с трудом выговорил:

— Вы правы.

Но, повернувшись, он попал прямо в руки к Джону Форду.

Старик стоял подобно могучему колоссу, темнее тем! ной ночи, словно потрясенный чем-то, уставившись на окно. Нам нечего было ему сказать. Казалось, он и не заметил нашего присутствия. Он повернулся и пошел прочь, оставив нас стоять на месте.

— За ним! — сказал Дэн. — Ради бога, за ним! Долго ли до беды.

Мы пошли следом. Сгорбившись и тяжело ступая он поднимался по лестнице. Потом ударил кулаком дверь Пейшнс.

— Отвори! — потребовал он.

Я втащил Дэна к себе в спальню. Медленно повернулся ключ, дверь ее комнаты распахнулась, и вот появилась она — в ночной рубашке, со свечой в руке, лицо ее — увы! — такое юное из-за коротких кудряшек пухлых щек пылало. Старик — рядом с ней он гигант — опустил руки ей на плечи.

— Что это такое? Ты… у тебя в комнате был мужчина?

Она не опустила глаз.

— Да, — ответила она.

Дэн застонал.

— Кто?

— Зэхери Пирс, — ответила она голосом, прозвеневшим, как колокольчик.

Он изо всей силы встряхнул ее, опустил руки, потом опять поднял их, словно собираясь ее ударить. Она глядела ему прямо в глаза; он опустил руки и тоже застонал. Насколько я мог видеть, лицо ее не дрогнуло.

— Я его жена, — сказала она. — Слышите? Я его жена. Уходите из моей комнаты!

Она бросила свечу к его ногам и захлопнула перед ним дверь. Мгновение старик стоял, как оглушенный, затем побрел вслепую вниз по лестнице.

— Дэн, — сказал я. — Неужели это правда?

— Э-э! — ответил он. — Конечно, правда; разве вы не слышали, что она сказала?

Я был рад, что не мог видеть его лица.

— С этим покончено, — проговорил он наконец. — Теперь надо думать о старике.

— Что он станет делать?

— Отправится прямо ночью к этому малому. Казалось, он в этом нисколько не сомневался. И верно: один человек действия всегда понимает другого.

Я пробормотал что-то вроде того, что я здесь посторонний, и выразил сомнение, могу ли я вообще быть чем-нибудь здесь полезен.

— Да-а, — протянул он в ответ, — себя я тоже считаю сейчас только посторонним; но я поеду с ним, если он захочет меня взять.

Он спустился вниз. Через несколько минут они выехали со двора. Я видел, как они миновали выстроенные в ряд стога сена и въехали под темную сень сосен, затем стук копыт постепенно начал затихать во мраке и в конце концов замер вдали.

С тех пор я и сижу здесь у себя в спальне и все пишу вам, а свеча уже догорает. Я, не переставая, думаю, чем же все это кончится, и упрекаю себя в бездействии. И в то же время, что могу я сделать? Мне жаль ее — больше, чем я могу это выразить словами. Ночь такая тихая — за все время до меня не донеслось ни звука; спит она или бодрствует, плачет или торжествует?

Сейчас четыре; я проспал.

Они вернулись. Дэн лежит в моей постели. Я попытаюсь, по возможности точно, передать вам все, что он рассказал, его же словами.

«Мы ехали, — начал он, — по верхней дороге, избегая узких тропинок, и добрались до Кингсуэра в половине двенадцатого. Паром уже не ходил, и нам пришлось искать кого-нибудь, кто бы нас переправил. Мы заплатили перевозчику, чтобы он дожидался нас, и наняли в «Замке» коляску. Когда мы приехали на Черную мельницу, было уже около часу, и тьма кромешная. Я прикинул, что при южном бризе тот парень должен был добраться до места за час, ну за час с небольшим. Старик ни разу со мной не заговорил; и, пока мы еще не прибыли на место, я начал надеяться, что в конце концов мы того малого не застанем. Велев возчику остаться на дороге, мы несколько раз обошли вокруг дома, никак не могли найти дверь. Потом «то-то окликнул нас:

— Кто там?

— Джон Форд.

— Что вам нужно?

То был старый Пирс.

— Видеть Зэхери Пирса.

Высокая дверь, выходящая на веранду, где мы недавно сидели, была открыта, и мы вошли. В конце комнаты была еще дверь, через нее пробивался свет. Джон Форд подошел к ней; я остался снаружи, в темноте.

— Кто это с вами?

— Мистер Треффри.

— Пусть войдет!

Я вошел. Старик был в постели, он неподвижно лежал на подушках; рядом горела свеча. Поглядеть на него — мертвец мертвецом, только глаза живые. Странно мне было там вместе с этими двумя стариками!»

Дэн умолк, как будто прислушиваясь к чему-то, потом решительно продолжал:

«Присядьте, господа, — сказал старый Пирс, — зачем вам понадобилось видеть моего сына?

Джон Форд извинился и сказал, что ему надо поговорить с ним и что дело не терпит.

Они были очень вежливы друг с другом», — тихо заметил Дэн.

«Может, вы хотите ему что-нибудь передать через меня? — спросил Пирс.

— Нет, я должен говорить с ним лично.

— Я его отец.