— Я как раз собиралась выпить чашку чая, сэр.

— А! Приятно выпить чаю, миссис Солз.

И он сел, чтобы она чувствовала себя свободнее.

— Да. Только от чая у меня изжога. Я выпиваю теперь восемь или десять чашек в день, к тому же крепкого. Без этого я бы не могла жить. Надеюсь, ваши дочки в добром здравии, сэр?

— Да, благодарю вас. Мисс Ноэль собирается стать сестрой милосердия.

— Подумать только, она ведь так молода! Но теперь все молодые девушки что-то делают. У меня племянница на военном заводе, неплохо зарабатывает… Мне все хотелось сказать вам — я ведь теперь не хожу в церковь; с тех пор, как убит сын, мне никуда не хочется идти. Я и в кино не была три месяца. Как поволнуюсь, так сразу в слезы.

— Я знаю. Но в церкви вы найдете утешение.

Миссис Солз покачала головой, и маленький узелок ее бесцветных волос тоже качнулся.

— Я не могу быть без дела, — сказала она. — Я лучше похлопочу по дому или задержусь на работе. Мой мальчик был мне хорошим сыном. Вот чай единственная вещь, которая мне на пользу. Если хотите, я мигом приготовлю вам чашечку свежего.

— Благодарю вас, миссис Солз, но мне пора идти. Всем нам нужно жить в ожидании встречи с нашими любимыми, ибо бог милосерден. Надеюсь, что в один из ближайших дней я увижу вас в церкви, не правда ли?

Миссис Солз переступала с ноги на ногу.

— Ну что ж, может быть и так, — сказала она. — Но я не знаю, когда соберусь пойти в церковь. До свидания, сэр, и спасибо вам, что зашли.

Пирсон уходил со слабой улыбкой. «Странная, бедная старушка! — Она была не старше его самого, но он почему-то считал ее глубокой старушкой. Лишилась сына, как многие и многие! И как добра и терпелива!»

В его ушах зазвучала мелодия хорала. Пальцы его задвигались; он стоял неподвижно, ожидая автобуса, который должен был отвезти его в Сент-Джонс-Вуд. Тысячи людей проходили мимо остановки, но он не замечал их, думая об этом хорале, о своих дочерях, о божьем милосердии; когда наконец подошел автобус и Пирсон забрался на империал, он казался одиноким и заброшенным, хотя рядом с ним сидел пассажир, до того толстый, что трудно было примоститься возле него на скамейке. Сойдя у Лорде Крикет-граунда, он спросил дорогу у женщины в одежде сестры милосердия.

— Если хотите, могу вас проводить, — сказала она. — Я как раз туда и иду.

— О, так, может быть, вы случайно знаете миссис Линч, которая работает там сестрой?..

— Я и есть миссис Линч. Ах, да вы — Эдвард Пирсон!

Он внимательно посмотрел ей в лицо.

— Лила! — сказал он.

— Да, Лила. Как это славно, что ты пришел, Эдвард!

Они продолжали стоять, и каждый искал в другом свою юность. Наконец она пробормотала:

— Несмотря на твою бороду, я бы узнала тебя всюду.

Но подумала она другое: «Бедный Эдвард, он сильно постарел и похож на монаха!» Пирсон, в свою очередь, сказал:

— Ты очень мало изменилась, Лила. Мы не виделись с того времени, когда родилась моя младшая дочка. Она немного похожа на тебя.

Про себя он подумал: «Моя Нолли! Насколько она красивее! Бедная Лила!»

Они двинулись вперед и, разговаривая о его дочерях, дошли до госпиталя.

— Если ты подождешь минуту, я проведу тебя по моим палатам.

Она оставила его в пустой приемной. Он стоял держа шляпу в одной руке, другой теребил золотой крестик. Лила тут же вернулась, и сердце его сразу оттаяло. Как красит женщину милосердие! В белой косынке и белом переднике, надетом поверх голубого платья, она казалась совсем иной — мягкой и доброй.

Она заметила перемену в выражении его лица, и на душе у нее тоже стало теплее; пока они шли через бывшую биллиардную, она все время смотрела на него.

— Мои солдатики — прелесть, — сказала она. — Они любят, когда с ними беседуют.

Верхний свет падал на шесть коек, выстроившихся вдоль зеленой стены; напротив, вдоль другой, стояло еще шесть; с каждой койки к ним поворачивались молодые равнодушные лица. Сиделка в дальнем конце комнаты оглянулась на них и занялась своим делом. Вид палаты был столь же привычным для Пирсона, как и для всякого другого в эти дни. Все было до мелочей знакомо и давно утеряло новизну. Пирсон остановился у первой койки, Лила стала рядом с ним. Пока она говорила, солдат улыбался; но когда начал говорить Пирсон, улыбка сошла с лица раненого. Это тоже было ему знакомо. Они переходили от одного раненого к другому, и все было так же, пока Лилу куда-то не вызвали. Он уселся возле молодого солдата с длинной головой, узким лицом и туго забинтованным плечом. Бережно прикоснувшись к повязке, Пирсон спросил:

— Ну как, мой милый мальчик, все еще плохо?

— А! — ответил солдат. — Шрапнельная рана. Шрапнель здорово рвет мясо.

— Но не убивает дух, я вижу?

Молодой солдат посмотрел на него как-то странно, словно хотел сказать: «Это бы еще полбеды!»

Возле крайней кровати заиграл граммофон: «Боже храни папу на войне!»

— Вы любите музыку?

— Да так себе. Помогает убивать время. Наверное, в госпитале время долго тянется? Конечно, долго; такова уж тут жизнь. Я не первый раз ранен, знаете ли. Но лучше лежать в госпитале, чем быть там. Должно быть, я уже не смогу действовать этой рукой. Но я не горюю. По крайней мере демобилизуют.

— У вас здесь хорошие сестры?

— Да, мне нравится миссис Линч, славная женщина.

— Она моя кузина.

— Я видел, что вы пришли вместе. Я все вижу. И очень много думаю. Быстрее проходит время.

— Вам разрешают курить?

— О да. Нам разрешают курить.

— Хотите сигарету?

Молодой солдат впервые улыбнулся.

— Благодарю вас. У меня их полно.

Мимо проходила сиделка, она с улыбкой сказала Пирсону:

— Он у нас старичок; уже побывал здесь однажды. Правда, Симеон?

Пирсон посмотрел на молодого солдата; длинное, узкое лицо, одно веко с рыжеватыми ресницами немного опущено. Этот юноша, казалось, был закован в некую броню всезнайства. Граммофон зашипел и начал исполнять «Сиди Ибраим».

— «Сиди Абрам», — сказал молодой солдат. — Французы поют ее. Они ставят эту пластинку сотни раз, знаете ли.

— А, — пробормотал Пирсон, — хорошая песенка! — И его пальцы забарабанили по одеялу, он не знал этой мелодии. Что-то словно дрогнуло в лице молодого солдата, он как будто стал оттаивать.

— Франция мне нипочем, — сказал он отрывисто. — Мне нипочем снаряды и все прочее. Но я терпеть не могу болот. Так много раненых гибнет в болотах; они не в силах выбраться: их засасывает. — Его здоровая рука беспокойно задвигалась. — Меня и самого чуть не затянуло, но как-то удалось высунуть оттуда нос.

Пирсон содрогнулся.

— Слава богу, что удалось!

— Да. Я не люблю болот. Я рассказывал об этом миссис Линч, когда у меня был жар. Она хорошая женщина. Она много перевидала таких, как я. Эти болота — скверная штука, знаете ли. — И снова его здоровая рука беспокойно задвигалась, а граммофон заиграл «Ребята в хаки».

Этот жест страшно подействовал на Пирсона; он поднялся, коснулся забинтованного плеча солдата и сказал:

— Прощайте. Надеюсь, вы скоро поправитесь.

Губы молодого солдата задергались, — это было подобие улыбки, опущенное веко словно пыталось подняться.

— До свидания, сэр, — сказал он. — Благодарю вас. Пирсон вернулся в приемную. Солнечный свет падал из открытой двери. Повинуясь какому-то бессознательному порыву, Пирсон подошел и встал в полосу света, и у него как-то стало спокойнее на душе. Болота! Как безобразна жизнь! Жизнь и смерть. И то и другое безобразно. Бедные мальчики! Бедные мальчики! Он услышал сзади голос:

— О, ты уже здесь, Эдвард? Хочешь, я проведу тебя по другой палате, или показать тебе кухню?

Пирсон судорожно сжал ей руку.

— Ты делаешь благородное дело, Лила. Я хотел спросить тебя: не могла бы ты устроить, чтобы Нолли ходила сюда обучаться? Она хочет начать сейчас же. Дело в том, что юноша, в которого она влюблена, только что уехал на фронт.

— Ах, — прошептала Лила, и глаза ее стали грустными. — Бедное дитя! На будущей неделе нам потребуется человек. Я посмотрю, может быть, ее возьмут. Поговорю с сестрой-экономкой и сегодня же сообщу тебе.