Он закурил папиросу и сел на диван. В его сердце была странная надежда, нечто вроде неожиданной радости на похоронах. Он может сейчас же пойти к нему него есть предлог… Не надо будет сидеть дома и ждать… ждать… ждать, вдруг ей вздумается прийти.

Он встал, выпил рюмку виски, снова сел на диван.

«Если она не придет до восьми, — подумал он, — я зайду к ней».

Напротив дивана было большое зеркало, и Джордж отвернулся к стене, чтобы не видеть своего лица. На нем была мрачная решительность, как будто он хотел сказать: «Я покажу им всем, что рано еще считать меня побитым!»

Услыхав звяканье ключа, Джордж соскочил с дивана, и лицо его закрыла привычная маска. Она вошла, как обычно, скинула мантилью и осталась стоять перед ним с обнаженными плечами. Глядя на нее, Джордж попытался понять, знает она или нет.

— Я решила, что лучше всего приехать, — сказала она. — Вижу, и ты получил этот очаровательный сюрприз.

Джордж кивнул. Минуту оба молчали.

— Это довольно забавно, но мне жаль тебя, Джордж.

Джордж тоже улыбнулся, но улыбка вышла кривая.

— Я сделаю все, что могу.

Миссис Белью подошла совсем близко к нему.

— Я читала о кемтонских скачках. Какое невезение! Ты, верно, много проиграл. Бедный мой! Беда никогда не приходит одна.

Джордж опустил глаза.

— Это не страшно. Была бы ты со мной.

Ее руки обвили его шею, но они были холодны, как мрамор; он заглянул ей в глаза и прочел в них насмешку и жалость.

Их кэб, выехав на широкую улицу, влился в поток, мчавшийся к центру, мимо Хайд-парка, где зазеленевшие ветви взметывались на ветру, как юбки балерин, мимо Клуба стоиков, мимо других клубов, гремя, звеня, чуть не сталкиваясь, обгоняя омнибусы, такие уютные, неповоротливые, с двумя рядами пассажиров, чинно сидящих друг против друга в тусклом свете фонаря.

В ресторане Блэфарда высокий смуглый молодой официант почтительно подхватил ее мантилью, маленький лакей улыбнулся своими страдальческими глазами. Тот же красноватый отблеск упал на ее руки и плечи, желтые и зеленые цветы так же вызывающе топорщились в голубых вазах. Те же названия в меню. Тот же взгляд праздного любопытства, мелькнувший в щели между красными шторами. То и дело за ужином Джордж украдкой поглядывал на лицо своей спутницы и диву давался, так было оно беспечно. К тому же последнее время миссис Белью все чаще бывала мрачна и раздражительна, а сегодня в ней чувствовалась какая-то отчаянная веселость.

Посетители за соседними столиками — сезон начался, и зал был полон поглядывали в их сторону: так заразительно она смеялась, — но Джердж начинал испытывать нечто похожее на ненависть. Какой бес сидит в этой женщине, отчего она может смеяться, когда ему так тяжело! Но он не сказал ни слова, не смел даже взглянуть на нее, чтобы не выдать своих чувств.

«Мы должны объясниться, — думал он, — надо смотреть правде в глаза. Надо что-то делать, а она сидит тут и хохочет, и все оглядываются на нас». Делать? Что делать, когда почва уходит из-под ног?

Соседние столики пустели один за другим.

— Джордж, поедем куда-нибудь, где можно будет танцевать.

Джордж удивленно поднял брови.

— Куда, дорогая? Нам некуда ехать!

— Ну хоть в эту вашу «Богему».

— Тебе неприлично показываться в подобном месте.

— Почему? Кому какое дело, куда мы ездим, что делаем!

— Мне до этого дело!

— Ах, мой друг, ты жив только наполовину.

Джордж раздраженно ответил:

— Ты, кажется, принимаешь меня за подлеца!

А в душе ни капли злобы, только страх потерять ее.

— Хорошо, едем тогда в Ист-Энд. Ну, давай сделаем что-нибудь такое, что не принято.

Они взяли извозчика и отправились в Ист-Энд. И он и она еще ни разу не были в этой неведомой земле.

— Запахни мантилью, дорогая, здесь это покажется странным.

Миссис Белью рассмеялась.

— В шестьдесят лет ты будешь вылитый отец.

И еще больше распахнула мантилью. Вокруг шарманки на углу улицы плясали девочки в ярких платьях. Миссис Белью приказала извозчику остановиться.

— Хочу посмотреть на этих детей.

— Не ставь нас в глупое положение.

Миссис Белью приоткрыла дверцу кэба.

— Пожалуй, я пойду плясать с ними!

— Ты сошла с ума! — воскликнул Джордж. — Сиди спокойно!

Он протянул руку и загородил ей путь. Прохожие с интересом смотрели на происходящее. Уже начинала собираться толпа.

— Пошел! — крикнул Джордж.

Кое-кто из зевак засмеялся, извозчик стегнул лошадь, кэб покатил.

Пробило двенадцать, когда кэб остановился у старой церкви на набережной Челси; за последний час не было сказано ни слова.

Весь этот час Джордж думал:

«И ради этой женщины я пожертвовал всем. Это женщина, к которой я буду привязан на всю жизнь. Мне с ней не порвать!.. Если бы только я мог расстаться с ней! Но я жить без нее не могу. Мука, когда она со мной, еще большая мука, когда ее нет. Одному богу ведомо, чем все это кончится».

Он нашел в темноте ее руку: безучастная и холодная, как из мрамора. Глянул ей в лицо и ничего не прочел в ее зеленоватых глазах, блестевших в темноте, как глаза кошки.

Кэб отъехал, они стояли, освещенные уличным фонарем, глядя друг на друга. Джордж думал: «Я сейчас расстанусь с ней, а что же дальше?»

Она вынула ключ, вложила его в скважину и обернулась. На этой пустой, тихой улице, где ветер посвистывал и подвывал, огибая углы домов, и раскачивались огни фонарей, ее лицо, ее фигура были неподвижны, непроницаемы, как у сфинкса. Только в глазах, устремленных на него, играла жизнь.

— Спокойной ночи! — наконец прошептал он.

Она поманила его.

— Сегодня я твоя, Джордж! — сказала она

Голова мистера Пендайса, если смотреть на нее сзади, когда мистер Пендайс сидит за своим бюро в библиотеке — там обычно он проводит утра с половины десятого до одиннадцати, а то и до двенадцати, — проливала немалый свет на его характер и на характер класса, к которому он принадлежал.

Это был английский тип головы. Почти национальный. С выпуклым затылком, круто спускающимся к шее, суженная в висках и скулах, с выдающимся подбородком — линия, проведенная от наиболее выступающей точки затылка к подбородку, оказалась бы чересчур длинной. Внимательный наблюдатель заключил бы, что излишняя вытянутость этого черепа указывает на характер решительный, склонный к действиям; а его суженность — на своенравие, доходящее порой до тупого упрямства; тонкая жилистая шея, поросшая редкими волосами, и умные уши усиливали это впечатление. Когда вы видели это лицо с сухим румянцем, которому ветры и непогода добавили желтизны, а солнце смуглости, коротко подстриженные волосы, серые недовольные глаза, сомнения не оставалось: перед вами англичанин, землевладелец и, вопреки мнению мистера Пендайса о самом себе, индивидуалист. Его голова более всего напоминала адмиралтейскую башню в Дувре — это страннее, длинное сооружение с закруглением на конце, которое смущает своим видом впервые вступившего на английские берега чужестранца, изумляет его и поражает страхом.

Он сидел за своим бюро недвижно, слегка нагнувшись над бумагами, с видом человека, не отличающегося быстротой соображения; время от времени он откладывал перо, чтобы справиться в календаре, лежащем по левую руку, или заглянуть в один из документов, заполняющих многочисленные отделения бюро. Поодаль лежала раскрытая старая подшивка «Пэнча»; мистер Пендайс, будучи землевладельцем, знал этот журнал, как свои пять пальцев.

В минуты отдыха лучшим развлечением для него были эти иллюстрированные страницы, и, дойдя до изображения Джона Буля, он всякий раз говорил себе:

«Надо же было изобразить англичанина таким толстяком!»

Как будто художник нанес ему смертельную обиду, изобразив представителем английской нации не его тип, а тот, который теперь быстро выходил из моды. Мистер Бартер, слыша подобные рассуждения из уст мистера Пендайса, всякий раз решительно протестовал, ибо сам был крепкого сложения, полноват и продолжал полнеть.