Остаюсь Ваш покорный слуга
Джэспер Белью».
Приятие традиций (а это было в духе мистера Пендайса) порой оборачивается против честного человека и его душевного спокойствия самым неприятным образом. В среде Пендайсов исстари повелось смотреть на шалости молодых людей снисходительно. «Молодость должна перебеситься, — любил говорить он. — На то и молодые годы!» Такова была его точка зрения. И неудобство происходило теперь оттого, что надо было с этой точки зрения взглянуть на случившееся, — неудобство, которое не раз испытывали люди в прошлом и будут испытывать в будущем. Но поскольку мистер Пендайс не был философом, то и не видел несообразности между своими принципами и своим теперешним расстройством. Он чувствовал, что мир его пошатнулся, а он не принадлежал к людям, покорно переносящим несчастье, он считал, что и другие должны страдать. Чудовищно, что этот Белью, этот пьяница, отъявленный негодяй, чуть не задавивший насмерть его, мистера Пендайса, получил право нарушить спокойствие Уорстед Скайнеса! Какая беспримерная наглость — бросать подобное обвинение его сыну! Какое бесстыдство! И мистер Пендайс метнулся к колокольчику, наступив на ухо псу.
— Черт бы побрал этого пса! Бедненький ты мой Джон!
Но спаньель теперь уже твердо знал, что провинился перед хозяином, — он убрался в дальний угол, чтобы ничего не видеть, и лег, прижав морду к полу.
— Скажите миссис Пендайс, что я ее жду.
Сквайр стоял возле камина: его лицо еще больше вытянулось, шея пошла красными пятнами, глаза, как у рассерженного лебедя, метали молнии.
Миссис Пендайс нередко призывалась в кабинет мужа, где он говорил ей. «Я хочу с тобой посоветоваться. Такой-то сделал то-то. А я решил вот что».
Не прошло и нескольких минут, как она была в кабинете. Повинуясь словам мужа: «Марджори, прочти это», — прочла письмо и устремила на мужа глаза, полные страдания; в его глазах стоял гнев. Это была катастрофа.
Не каждому дана широта взгляда; не всем открываются далекие прозрачные потоки, сиреневая дымка вереска, озаренные лунным светом озера, где темными островами стоит на закате камыш и слышится далекий крик вальдшнепа, не все могут любоваться с крутых скал темными, как вино, волнами моря в сумерках, или с горных троп нагромождением вершин, дымящихся туманом и ярко-золотых на солнце.
Большинство из окна своей комнаты всю жизнь видит только ряд домов, или задний дворик, или, как мистер и миссис Пендайс, зеленые поля, опрятные рощи или шотландский сад в усадьбе. И на этом фоне бракоразводный процесс, в котором был замешан их сын, представлялся им бурей, несущей уничтожение. Для обитателя Уорстед Скайнеса (а у них воображение не отличалось живостью) это событие означало гибель прекрасного сооружения из идей, предрассудков и надежд. На этот раз нельзя было отделаться фразами: «Ну и что? Пусть люди думают, что хотят!»
Для Уорстед Скайнеса (а всякая английская усадьба, как две капли воды, похожа на Уорстед Скайнес) существовало только одно общество, одна церковь, одна свора гончих. Честь Уорстед Скайнеса должна оставаться незапятнанной. И эти два человека, прожившие вместе тридцать четыре года, теперь смотрели друг на друга с новым выражением: первый раз за все время их грудь волновалась одним чувством. Только мистер Пендайс (у мужчин чувство чести развито больше) думал: «Никогда не поверю! Опозорить нас всех!» А миссис Пендайс думала: «Мой бедный мальчик!»
Миссис Пендайс первая нарушила молчание.
— Ах, Хорэс! — воскликнула она.
Звук ее голоса вернул силы мистеру Пендайсу.
— Что ты, Марджори! Неужели ты веришь тому, что он здесь написал? Он заслуживает хлыста! Он знает, что я о нем думаю. Это его очередная наглая выходка! Тогда он чуть не убил меня, теперь…
Миссис Пендайс прервала мужа:
— Но, Хорэс, я боюсь, что это правда. Эллен Молден…
— Эллен Молден! — вскричал мистер Пендайс. — Какое отношение имеет она… — И он замолчал, вперив взор в план Уорстед Скайнеса, еще висевший развернутым, как символ всего, что готово было рухнуть. — Если Джордж и в самом деле… — крикнул он, — то, значит, он еще больший дура», чем я его считал! Дурак? Нет, хуже! Негодяй!
И он опять замолчал.
Миссис Пендайс вспыхнула и прикусила губу.
— Джордж не может быть негодяем, — сказала она.
Мистер Пендайс ответил, делая ударение на каждом слове:
— Опозорить свое имя!
Миссис Пендайс еще сильнее прикусила губу.
— Что бы ни сделал Джордж, — сказала она, — я уверена, что он вел себя, как подобает джентльмену.
Злая улыбка искривила губы сквайра.
— Как это похоже на женщину!
Но улыбка тут же пропала. И оба лица опять выражали беспомощность и растерянность. Как люди, прожившие вместе век и не любящие друг друга истинной любовью, хотя они давно перестали это замечать, они испытали даже нечто вроде удивления, когда их интересы совпали. Пускаться в пререкания не было смысла. Это не спасет их сына.
— Я буду писать Джорджу, — проговорил наконец мистер Пендайс. — Я ничему не поверю, пока не получу от него ответа. Я полагаю, что он расскажет нам всю правду.
Голос его дрожал.
Миссис Пендайс поспешно сказала:
— Только ради бога, Хорэс, будь деликатен. Мальчик и без того страдает!
Ее кроткая душа, рожденная для мирного счастья, сейчас тоже страдала. В глазах стояли слезы. Но мистер Пендайс по дальнозоркости не замечал их. За время супружеской жизни этот дефект зрения все прогрессировал.
— Я напишу ему, что сочту нужным, — сказал он. — Понадобится срок, чтобы все обдумать, и пусть этот мерзавец не тешит себя мыслью, что я буду спешить.
Миссис Пендайс вытерла губы кружевным платочком.
— Ты дашь мне прочитать свое письмо? — спросила она.
Сквайр взглянул на жену: она вся дрожала, ее лицо было белее полотна. Это еще больше раздосадовало его, но он ответил почти мягко:
— Это не женское дело, дорогая.
Миссис Пендайс шагнула к мужу, ее кроткое лицо выражало не свойственную ей решимость.
— Он мой сын, Хорэс, так же, как и твой.
Мистер Пендайс, поморщившись, отвернулся.
— Тебе незачем так расстраиваться, Марджори, я изберу самый правильный путь. Вы, женщины, легко теряете головы. Этот мерзавец лжет! Если же он не…
При этих словах спаньель Джон вышел из своего угла и замер на середине комнаты. Он стоял выгнувшись и печально поглядывал на хозяина.
— Это… это, — сказал мистер Пендайс, — это черт знает что!
И, как будто высказывая сочувствие от имени всех, чья судьба была связана с Уорстед Скайнесом, Джон завилял тем, что оставили ему от хвоста.
Миссис Пендайс подошла еще ближе.
— А если Джордж не согласится обещать то, что от него требуют в письме, как тогда, Хорэс?
Мистер Пендайс воззрился на жену.
— Не согласится обещать? Что обещать?
Миссис Пендайс протянула письмо.
— Обещать не видеться с ней.
Мистер Пендайс отвел ее руку с письмом в сторону.
— Я, во всяком случае, не стану плясать под дудку этого Белью! — Затем, передумав, он добавил: — Но и нельзя давать ему повода. Джордж должен обещать мне это.
Миссис Пендайс сжала губы.
— Ты думаешь, он согласится?
— Кто, я думаю, согласится? На что согласится? Почему ты не можешь выражаться яснее, Марджори? Если Джордж и в самом деле впутал нас в эту историю, он должен и вызволить нас.
Миссис Пендайс покраснела.
— Он не покинет ее в беде.
Сквайр рассердился:
— Покинет! Беда! Кто об этом говорит? Это все из-за нее одной. Как ее можно жалеть, если она такое позволила себе! Не хочешь ли ты сказать, что он не согласится порвать с ней? Не такой уж он осел!
Миссис Пендайс сделала легкий жест, означавший для нее мольбу.
— О, Хорэс! Ты не понимаешь. Он любит ее!
Нижняя губа мистера Пендайса задрожала, что являлось признаком сильного душевного волнения.
Вся консервативная косность его характера, вся огромная, упорная вера в установленный порядок вещей, вся упрямая ненависть к новому и страх перед ним, беспредельная способность не понимать, которая с незапамятных времен сделала Хорэса Пендайса вершителем судеб своей страны, — все это разом поднялось на дыбы в измученной душе мистера Пендайса.