А Борис понял, что ему не перенести тяжелого разговора о матерях дело не ограничится распухшими узлами в неудобосказуемом месте. Он прочно замолчал, лишь изредка волной поднимая губы, чтобы сбросить напряжение. Кристину встряхивало каждый раз, когда она замечала эти волны губ! Но надо вычеркивать из списка собранные и утоптанные в чемодан вещи. Время по кусочкам от дня отрезается, а он волнуется из-за своих венозных шишек. В четыре уже поезд!

Поскольку бутылку вина отдали соседям, Борис достал бальзам "Мономах". Кристина грохнула в прихожей два невыносимо тяжелых чемодана и достала маленькие - на несколько капель - мельхиоровые рюмочки, которые убрала сразу после скудного орошения горл.

- А еще? - робко осведомился Борис. - Еще на посох?

- Иди к Мономаху! - отрезала Кристина. - Если много посошков, то получится дубина народной войны. Про ОМОН помнишь?

О, лучше бы она не напоминала. Лет пять назад, изрядно выпив, Борис позвонил в дверь бакинститута и попросился переночевать. А сторож нажал ногой какую-то кнопку, и явился омоновец с дубинкой...

И поэтому Борис сейчас ответил неартикулированно, в смысле "хм-м". Он боялся, что если прояснит позицию свою, то последует со стороны жены тост за сохранение мемориального сугроба, в котором Борис чуть не замерз. Острословие жены - как царская водка. Она может растворить золотую статуэтку, а обратно уж... вот то-то и оно.

А недавно по такому же поводу была у них семейная сцена:

- Кристина, ты бьешься над творческой задачей, как в минимальное время сказать большое количество гадостей!

И жена заплакала:

- Ты не замечаешь, как я меняюсь! Знаешь, какой невинный розыгрыш придумала вам с Беном на первое апреля? Из яиц выдула содержимое, пластилином дырки залепила, шприцем воду накачала, в тень от хлеба поставила и говорю: "На завтрак по яйцу вам!" А сама, давясь от смеха, убежала в ванную. Вы же привыкли, что я с вами сижу, яйца сама чищу... вообще не прикоснулись к ним. И я ничего. Выбросила, да и все.

Мужики выслушали ее, поужасались ее моральной эволюции и потянулись в разные места: Бен с матерью на вокзал, а Борис в Байконур. В пути Бен все дулся на мать, что не позволила подарить Насте китайское сердечко (чтоб помнила его в этот месяц). Там огонек мигает! Но мать свое: пошлость! Пошлость! Зачем тебя все детство по галереям-выставкам таскали... Еще, мол, голубков придумают - они будут ворковать компьютерными голосами, того и гляди.

Кристина не в первый раз приехала в Крым и с нетерпением ждала скалы, каждая из которых о себе много мнит, но всем, ровно всем этим глыбам, как домашним животным, нужен зритель, чтобы оценить их усердное величие. Так же тепло забавлял ее ряд лукоморий, уходящих в горизонтальную вечность: словно каждое из них терпеливо ждало своего курчавого поэта.

На сей раз, наверное, из-за нервности Бена Кристине во всем виделось какое-то ехидство, и ухмылки трещин в скалах отсылали ее взгляды от себя чуть ли не матом. Еще новый русский на пляже уставился на нее картофелинами глаз. Раньше Кристина легким движением ума вычитала всех окружающих из Крыма. Теперь же он как ни в чем не бывало остался на месте, упершись в нее глядельными шариками и говоря:

- Что сегодня в небе творится, заметили?

Между тем он еще двигал глазами туда-сюда: нет ли у этой долгоногой козы пары мускулистых сопровождающих, которые "при теле" (телохранители никогда не произносят "охранять", а только: "Я был при теле").

Кристина, конечно, посмотрела на небо: оно было подлинное, прежнее, как и раньше - втягивало взгляд в себя.

- А вы подождите, - поощрял ее картофелеглазый.

Только примостившись лопатками и всеми остальными телесными красотами на коврике, она увидела, как все перевернулось: море оказалось далеко внизу, а она прижата спиной к песочному громадному потолку, который был пляжем еще секунду назад. Кристина вся проросла ледяными иглами: ведь если прижимающая сила выключится - она полетит в это море без дна. И сын вместе с нею!

- Это мираж? - Голос Бена был безрадостно-познающим: а вот еще одно явление природы, но оно не отменит отрезок жизни, где мать не позволила подарить мигающее сердечко Насте.

Морю было скучно с самим собою миллионы лет, и оно иногда сооружало себе зеркало из воздушных слоев, чтобы прихорошиться. Этот вид (отражение) длился-то три вздоха. И тут на весь пляж упал ковер голосов: подождите, сейчас еще будет, где здесь кнопка на другую программу!

- Я запомню на всю жизнь это необыкновенное явление! - закричал новый русский с таким видом, словно его решение запомнить - редкая честь для природы.

Бен говорит, что у него закружилась голова.

Кристина мчится к киоску за водой.

Ее сбивает автобус.

Очнувшись, она сразу поняла, что на каталке - тут же отчаянная рука сына. Они - в приемном покое больницы. А где-то там, за головой, громоздилась туша нового русского.

- Вы-то чего приперлись? - удивилась Кристина.

Врач, холодно посмотрев на нее и что-то подкручивая и подшивая в ее ноге, заметил укоризненно:

- Он же домчал вас за две минуты!

И Кристина стремительно влюбилась в холодного красавца-врача, как в брата, а может быть, еще сильней. Поколебавшись, она краешком любви накрыла всю нелепую громаду нового русского.

...вдруг она очнулась в каком-то суживающемся пространстве и подумала: "Здравствуйте! А говорили, что еще одну операцию будут делать". Между тем пространство набирало силу, кругом прорезались мозаики, как в детской головоломке. И ей настойчиво предлагалось улечься в виде одной из пластинок - рогообразных - этой мозаики. Возмутительно, думала Кристина. А женский голос отвечал: "У всех так. Так и надо"

- Так и надо, Петр Мефодьич! Вы правы: брыжейка надорвалась.

Потом в палате Кристина наблюдала лучи, работающие в поле зрения - это был солнечный поток света, но не просто. Он нес много смыслов. Вдруг родились строкомысли:

- Кто-то в голове ходит ходуном,

Кто-то в животе скачет скакуном,

Кто-то по ноге ползает ползком.

Мамочка моя!

Ключевым словом у мамы было КОНЕЧНО. "Можно, я твою кофточку надену?" - "Конечно, Кристиночка!" "Мам, а стоит поздравлять отца с мужским праздником?" - "Конечно, доченька, он тебе родной" (это было в год их развода). И в последнем разговоре по телефону последнее слово матери было то же "Конечно".

Хозяйка квартиры, у которой они всегда останавливались, согласилась ухаживать за Кристиной - за дополнительную плату. Ее звали по паспорту Антенна. Но еще давно она предложила:

- На выбор: зовите Аней или Тоней.

Выбрали Аню. Аня как откроет рот - там блеск смертельного булата. И выражалась она емко. Сначала Кристина думала наивно, что в больнице есть газоотводные трубки. Но Антенна ее просветила:

- Да что ты, милая, кто же солдату п...ду припас.

- Аня, мамочка, сбегай, купи в дежурной аптеке!

- Скоро утро, вот придет твой будущий кормилец-поилец, в-рыло-давалец, он тебе и купит, а лучше - чернослив...

А вдруг Бен ко мне, как я к матери... - думала Кристина. От этого в предсердии жгло. И, задремав, она увидела, что это не она, а ее мать лежит в больнице, только не с ожогами, а с раной в животе и сломанной ногой, и вот - должна звонить дочь, но не звонит. И каждое утро встречу с сыном Кристина начинала словами:

- Знаешь, я быстро поправлюсь, я на тебе не повисну, скоро встану, да, я немытая, надоела, да?

Бен убегал, не оттого, что она надоела, а что слова ее надоели. Но возвращался и снова угадывал, как мать изображала черными губами:

- На меня тебе страшно смотреть, да? Лицо затекло от удара, вот... Я как Квазимодо, да?

- Лучше быть Квазимодой снаружи, чем внутри, - спокойно уверила ее Антенна, неслышными как воздух руками убирая памперсы. - Петр Мефодьич разрешил сегодня тебе встать. Но потихоньку!