В нашей гостинице также остановился тот самый граф Сарелли, который как-то обедал у нас, но теперь он уже уехал. Он сидел по целым дням в зимнем саду и читал, а по вечерам уходил с папой. Мисс Нейлор говорит, что он несчастный, а я думаю, что он просто мало гуляет на свежем воздухе, и, Крис, однажды он сказал мне: «Мадмуазель, это ведь ваша сестра — девушка в белом платье? Она всегда носит белые платья?» — а я сказала ему: «Она не всегда в белом платье, на картине она в зеленом, потому что картина называется «Весна». Но я не стала говорить ему, какого цвета платья у тебя есть еще, потому что у него был очень усталый вид. Потом он сказал мне: «Она очаровательна». Я тебе рассказываю это, Крис, потому, что, думаю, тебе это интересно знать. У Скрафа распух палец, потому что он объелся мясом.

Я по тебе очень соскучилась, Крис. Мисс Нейлор говорит, что я здесь пополняю свое образование, но я думаю, что я его не очень пополняю, потому что я больше всего люблю вечера, когда зажигаются огни в витринах и мимо проезжают экипажи, и тогда мне хочется танцевать. В первый вечер папа сказал, что возьмет меня в театр, а вчера он сказал, что в театр мне ходить вредно; может, завтра он снова подумает, что это полезно.

Вчера мы были в Пратере [37] и видели много людей и некоторых папиных знакомых, а потом началось самое интересное: мы сидели под деревьями, потому что целых два часа шел дождь, а мы не могли найти экипажа, и я очень радовалась.

Здесь есть одна молодая дама, только теперь она уже не очень молодая, которая знала папу, когда он был еще мальчиком. Мне она очень нравится, скоро она будет знать обо мне все-все, и она очень добрая.

Больному мужу кузины Терезы, которая ездила с нами в Меран и потеряла свой зонтик, и тогда еще доктор Дони очень огорчился из-за этого, стало еще хуже, и поэтому она не здесь, а в Бадене. Я написала ей, но не получила ответа, и я не знаю, жив ли он еще или нет, во всяком случае, он так скоро не мог поправиться (и я думаю, никогда не поправится). Так как погода очень теплая, то я думаю, что вы с дядей Ником много времени проводите на воздухе. Посылаю тебе подарки в деревянном ящике, он крепко завинчен, так что тебе придется опять воспользоваться большой отверткой Фрица. Посылаю тете Констанс фотографии, дяде Нику — зеленую птицу на подставке с дыркой в спине, чтобы стряхивать туда пепел; она красивого зеленого цвета и недарагая, пожалуйста, скажи ему, потому что он не любит дарагих подарков (мисс Нейлор говорит, что у птицы в глазах любопытство — это попугай); тебе маленькую брошку из бирюзы, потому что бирюза мне нравится больше всех; доктору Эдмунду — весы для лекарства, потому что он сказал, что не может купить хорошие весы в Боцене; а эти очень хорошие, мне так сказал хозяин магагикаги самые дарагие из всех подарков — вот и все мои деньги, только два гульдена осталось. Если папа даст мне еще, я куплю мисс Нейлор зонтик, потому что он полезный, а у ее зонтика ручка «разболталась» (это словечко доктора Эдмунда, и мне оно нравится).

Пока все, до свиданья, целую, Грета.

P. S. Мисс Нейлор прочла все это письмо (кроме того места, где написано про зонтик), и в нем есть несколько мест, которые, как она считает, мне не надо было писать, поэтому я переписала письмо без этих мест, но потом оставила себе то, что переписала, поэтому письмо такое грязное и некоторые слова написаны с ошибками, но зато здесь есть все места».

Читая письмо, Кристиан улыбалась, но, кончив читать, помрачнела, словно потеряла любимый талисман. Внезапный порыв ветра взметнул ее волосы, а из дома донесся кашель мистера Трефри, потонувший в шуме листвы. Небо быстро темнело. Она вошла в дом, взяла перо и стала писать.

«Друг мой, почему вы не пишете? Когда ждешь, время тянется очень долго. Дядя говорит, что вы в Италии, — как ужасно, что я не знаю этого наверняка. Думаю, вы написали бы, если бы могли; и невольно в голову приходят всякие страшные мысли. Мне очень тяжело сейчас. Дядя Ник болен; он не признается в этом*, такой уж он человек; но он очень болен. Быть может, вы никогда не увидите этого письма, но мне все равно надо записать свои мысли. Временами я чувствую, что я совсем бездушна, если все время думаю о вас, строю планы, как нам снова увидеться, когда он так опасно болен. Он всегда был очень добр ко м>не; как это ужасно, что любовь причиняет такие терзания. Ведь любовь должна быть красивой и спокойной, а не вызывать злые, дурные мысли. Я люблю вас… и я люблю его; у меня такое чувство, будто меня разорвали на две части. Разве так должно быть? Почему начало новой жизни должно означать конец прежней, новая любовь — смерть прежней? Не понимаю. Моя любовь к нему похожа на мою любовь к вам — то же взаимное понимание, то же доверие… и все же иногда из-за любви к вам я чувствую себя преступницей. Вы знаете его мнение… он глубоко честен и, конечно, не утаил его от вас. Он разговаривал со мной; пожалуй, вы ему нравитесь но, по его словам, вы чужой, мы с вами живем в разных мирах. «Тебе нужен не такой муж!» Вот его слова. А теперь он не говорит со мной, но когда я в комнате, он только смотрит на меня, и это хуже в тысячу раз; когда он говорит, во мне сразу возникает дух противоречия… Когда же я вижу только его глаза, я сразу становлюсь трусихой; я чувствую, что сделаю все, абсолютно все, лишь бы не причинять ему боли. Почему он не может понять? Не потому ли, что он стар, а мы молоды? Он может уступить, но он никогда, никогда не поймет; это будет всегда причинять ему боль.

Я хочу сказать вам все; у меня были и более дурные мысли, чем! эти: иногда мне приходит в голову, что у меня не хватит мужества принять участие в той борьбе, которую приходится вести вам. И тогда я чувствую себя надломленной, у меня появляется такое ощущение, будто что-то оборвалось во мне. Потом я начинаю думать о вас, и все проходит; но такие минуты бывают, и мне стыдно… я же говорила вам, что я трусиха. Словно надо уйти от теплого очага в ночь, в бурю, но только она грозит не телу, а душе… и от этого еще хуже. Надо было рассказать вам все; но не тревожьтесь; я непременно переборю себя и постараюсь забыть эти мысли навсегда. Но дядя Ник… Как мне быть? Я ненавижу себя за то, что я молода, а он стар и слаб… иногда мне даже кажется, что я ненавижу его. Я все думаю… и под конец всегда, словно черный провал на пути, появляется мысль, что мне следует порвать с вами. Должна ли я? Скажите мне. Я хочу знать, я не хочу поступать дурно; да, я по-прежнему не хочу этого, хотя временами мне кажется, что во мне не осталось ничего хорошего.

Помните, как однажды в разговоре вы сказали: «Природа всегда дает ответ на любой вопрос; ни законы, ни обычаи, ни теории, ни слова не дают ответа его можно найти только у Природы. Скажите, должна ли я быть с вами, несмотря ни на что? Согласно ли это с Природой, и, следовательно, так и нужно поступить? Наверно, вы скажете, что нужно. Но разве может Природа требовать, чтобы я причиняла жестокие страдания тому, кого я люблю и кто любит меня? Если это так, то Природа жестока. Может быть, это один из «уроков жизни»? Может быть, именно это подразумевает тетя Констанс, когда говорит: «Если бы жизнь не была парадоксом, жить было бы невозможно»? Я начинаю понимать, что у всего есть своя оборотная сторона; прежде я в это не верила.

Дядю Ника страшит, что я столкнусь с жизнью; он не понимает, как можно жить без денег (и как ему это понять? У него всегда были деньги). Это ужасно, что из-за случайности, давшей деньги нам, а не вам, наши жизни сложились так по-разному. Иногда я сама боюсь, и поэтому не могу побороть страха в нем; он видит, что я заражаюсь этим страхом… глаза его, кажется, читают в моей душе все; самое печальное на свете — это глаза стариков. Я пишу, как жалкая трусиха, но я думаю, что вы никогда не увидите этого письма, так что все равно; но если вы прочтете его, а я всем сердцем хочу этого, то вот: если вы любите во мне только лучшее, значит, я недостойна вашей любви. Я хочу, чтобы вы знали все, что во мне есть плохого… только вы, и больше никто.