Дама по имени миссис Мэтток — та, что все время рассуждала стоя, посмотрела на утонченную особу, читавшую «Таймс», и, улыбнувшись своей кисло-сладкой улыбкой, заметила:

— Возможно, вы не знаете лондонских бедняков, леди Бонингтон?

В ответ леди Бонингтон только зашуршала юбками.

— Ах, миссис Мэтток, пожалуйста, расскажите нам о трущобах! воскликнула Сибилла. — Посещать трущобы, должно быть, так интересно! А здесь такая смертельная скука — только и делаем, что шьем для них фланелевые юбки!

— Бедняки, душенька, совсем не такие, какими вы их себе представляете… — начала было миссис Мэтток.

— А знаете, — прервала ее тетушка Шарлотта, выглядывая из-под гортензии, — по-моему, они такие милые!

— Вы так думаете? — резко спросила миссис Мэтток. — А по-моему, они только и делают, что на все ворчат.

— На меня они никогда не ворчат; они очаровательные люди.

И леди Бонингтон с сумрачной улыбкой посмотрела на Шелтона.

А он невольно подумал, что нужно быть необычайно храбрым, чтобы осмелиться ворчать в присутствии этой богатой деспотичной особы.

— Бедняки — самые неблагодарные люди на свете! — заметила миссис Мэтток.

«Зачем же вы тогда ходите к ним?» — спросил про себя Шелтон.

И, словно в ответ на его мысль, миссис Мэтток сказала:

— Мы обязаны помогать им, обязаны выполнять свой долг, но дождаться от них благодарности…

— Несчастные! У них такая тяжкая участь! — с иронической улыбкой заметила леди Бонингтон.

— А маленькие дети! — вздохнула тетушка Шарлотта, вспыхнув и глядя вокруг блестящими глазами. — Они такие трогательные!

— Ох, эти дети! — сказала миссис Мэтток. — Я прямо из себя выхожу при виде этих заброшенных созданий. Нет, мы слишком сентиментально относимся к беднякам!

Леди Бонингтон снова зашуршала юбками. Ее пышные плечи глубоко ушли в мягкую спинку кресла; густые темные волосы, отливавшие серебром, были высоко взбиты; рубиновый браслет сверкал на могучем запястье руки, державшей газету; она медленно покачивала ногой, обутой в туфельку из бронзовой кожи. Эта дама отнюдь не производила впечатления слишком сентиментальной.

— Я знаю, что беднякам часто совсем неплохо живется, — заявила миссис Мэтток таким тоном, словно кто-то глубоко оскорбил ее.

И Шелтон не без жалости заметил, что судьба избороздила морщинами все ее доброе лицо, — эта сетка крохотных морщинок красноречиво говорила о великом множестве добрых намерений, которые не осуществились по вине непрактичных и вечно недовольных бедняков.

— Что бы вы ни делали, они никогда не бывают довольны, — продолжала она. — Они только обижаются, когда им помогают, или же принимают помощь, но никогда за нее не благодарят.

— О, это так тяжело! — пробормотала тетушка Шарлотта.

Шелтону все больше и больше становилось не по себе. И вдруг он резко сказал:

— Будь я на их месте, я поступал бы точно так же.

Миссис Мэтток метнула в его сторону взгляд своих карих глаз, а леди Бонингтон, звякнув браслетом, промолвила, как бы обращаясь к «Таймсу»:

— Мы всегда должны ставить себя на их место.

Шелтон невольно улыбнулся: леди Бонингтон на месте бедной женщины!

— О, я всецело ставлю себя на их место! — воскликнула миссис Мэтток. Я прекрасно понимаю, что они должны чувствовать. Но неблагодарность все же отвратительная черта.

— А они, видимо, не могут поставить себя на ваше место, — пробормотал Шелтон и, набравшись храбрости, быстрым взглядом окинул комнату.

Да, все в этой комнате было удивительно под стать одно другому, и все одинаково ненастоящее, словно каждая картина, каждый предмет обстановки, каждая книга и каждая из присутствующих дам были копиями с какой-то модели. Все они были очень разные, и тем не менее (подобно скульптурам, которые мы видим порой на выставках) все казались слепками с какого-то одного оригинала. Вся комната дышала целомудрием, сдержанностью, строгой логикой, практичностью и комфортом; никто здесь ничем не выделялся — ни чрезмерной добродетелью, ни чрезмерным трудолюбием, ни манерами, ни речами, ни внешним видом, ни своеобразием умозаключений.

В поисках Антонии Шелтон поднялся наверх, в угловую гостиную. Там у окна болтали Тея Деннант и еще какая-то девушка. Заметив взгляд, который они бросили на него, Шелтон подумал, что лучше бы ему было не родиться на свет, и поспешно вышел из комнаты. Спустившись в холл, он столкнулся с мистером Деннантом, — тот шел к себе в кабинет с пачкой каких-то бумаг, видимо, документов.

— А, это вы, Шелтон! — сказал он. — Что это у вас такой растерянный вид? Никак не найдете свою святыню?

Шелтон усмехнулся, сказал «да» и пошел дальше искать Антонию. Но ему не везло. В столовой он обнаружил миссис Деннант: она составляла список книг, которые собиралась выписать из Лондона.

— Дик, посоветуйте мне, пожалуйста, — сказала она. — Все сейчас читают этот роман Кэтрин Эстрик. Наверно, потому, что она особа титулованная.

— Конечно, всякий читает книгу по той или иной причине, — ответил Шелтон.

— Я ненавижу что-нибудь делать только потому, что так делают другие; не стану заказывать эту книгу, — сказала миссис Деннант.

— Отлично!

Миссис Деннант сделала пометку в каталоге.

— Последняя вещь Линсида — это я, конечно, возьму; впрочем, должна признаться, я не очень люблю его, но, пожалуй, его книги надо иметь в доме. А, «Избранные речи» Куолити! Это, должно быть, хорошо, он всегда так изысканно выражается. А вот что делать с этой книгой Артура Баала? Говорят, он большой шарлатан, но все читают его.

И Шелтон заметил, как блеснули ее глаза, так похожие на глаза зайчихи. Лицо ее с тонким носом и мягким подбородком утратило выражение решимости, словно кто-то вдруг посоветовал ей довериться собственному инстинкту. Она выглядела такой жалкой, такой неуверенной. Впрочем, она ведь всегда могла составить мнение о той или иной книге по количеству изданий.

— Пожалуй, все-таки стоит выписать эту книгу, как вы думаете? спросила она. — Вы ищете Антонию? Если увидите в саду Баньяна, скажите ему, пожалуйста, Дик, что я хочу его видеть; последнее время он стал просто невозможен. Я, конечно, понимаю, как ему тяжело, но, право, он переходит всякие границы.

Получив наказ разыскать младшего садовника, Шелтон вышел из столовой. С горя он заглянул в бильярдную. Антонии там не было. Вместо нее он увидел высокого круглолицего джентльмена с холеными усами, который упорно пытался послать красного в угол. Его звали Мэбби. При появлении Шелтона он выпрямился и, надув губы, словно ребенок, спросил сонным голосом:

— Сыграем по сто?

Шелтон покачал головой, пробормотал что-то в свое оправдание и уже собрался было идти, как вдруг джентльмен по имени Мэбби с огорченным видом дотронулся до того места, где усы его соприкасались с пухлыми румяными щеками, и удивленно спросил:

— По скольку же вы обычно играете?

— Право, не знаю, — ответил Шелтон.

Джентльмен по имени Мэбби натер мелом кий и, передвинувшись на своих толстых расслабленных ногах, обтянутых узкими брюками, изогнулся для удара.

— Хорош удар, а? — спросил он, вновь выпрямившись и с сонным любопытством глядя на Шелтона своими сытыми глазами. Глаза эти, казалось, говорили: «Непонятное животное этот Шелтон!»

Шелтон поспешно вышел из дома, — он хотел добежать до лужайки, расположенной в глубине сада, но тут к нему подошел прогуливавшийся на солнышке молодой человек в рубашке с мягким отложным воротничком, хрупкий на вид, с редкими белобрысыми усиками, высоким лбом и переплетением тонких голубоватых жилок на висках. Походка у него была упругая, шаг мелкий, но четкий. Лицо его, молодое и открытое, носило на себе, подобно лицам многих английских аристократов, печать изысканного эстетства. Должно быть, он понимал толк в старинной мебели и церквах. Сейчас в руках он держал «Спектэйтор».