Ну и положеньице… Как я объясню Жерихову, что ничего нужного газете ни он, ни я сейчас найти тут не сумеем. Все равно он подумает, что я праздную труса. А зачем мне, действительно, КП в такой сумятице? Если я и отыщу его — о какой «стойкой обороне» я сейчас там найду материал?!

Объявляю Жерихову командирским тоном, что мы возвращаемся назад.

Он, однако, полон нетерпения. Ну, что касается меня — он, должно быть, считает, что это — другое дело: мне нужно писать большую вещь — очерк, и материалы для этой цели нужны, понятно, обстоятельные. Но ему-то поручено организовать лишь несколько заметок, почему же не начать это делать сейчас? Зачем ему КП?

Приходится охладить его пыл простым контрвопросом:

— А вы знаете бойцов, со слов которых собираетесь писать сейчас? Вы уверены, что то, что он вам рассказал тут, соответствует действительности? А ведь вы это опубликуете на страницах газеты, и вам поверят! Но если вы, собрав материал вот таким легким способом, назовете какого-нибудь труса героем или наоборот, то, как вы думаете, вы этим принесете пользу или вред? А ведь сила нашей агитации — в правде. Помните, что говорил об этом Ленин?

— Но, товарищ старший политрук, — растерянно возражает Жерихов, — а как тогда вообще в боевой обстановке проверять материал?

— Просто. Если пишете с чужих слов, а не то, что сами видели, то беседуйте с человеком в присутствии его товарищей по отделению, взводу, роте. Они не дадут соврать. Или проверьте у командира, у политрука.

— Значит, никому нельзя верить на слово?

— Я вам не это говорю. Но запомните вот что: раненый всегда расскажет вам, что самое жаркое место в бою было то, где ранили именно его. Причем он и не собирался врать вам, нет, он совершенно искренне убежден в этом! А командир, возглавлявший атаку, минимум вдвое преувеличит число уничтоженных его подразделением фрицев. Вы еще привыкнете к этому.

Не знаю, убедил ли я Жерихова, но он умолкает.

А я выбираю минутку менее интенсивного обстрела Айду-нымме, зову за собой Жерихова, и мы бегом опять проскакиваем деревушку.

И снова мы в знакомом лесочке, снова курим, а я по-прежнему в раздумье: где же в конце концов добыть мне материал о стойкой обороне? Где?!

Мимо проходит пустой грузовик. Идет в тыл.

— Откуда, товарищи?

— С КП первого полка.

— КП на старом месте?

Водитель отмахивается:

— Лучше бы не задерживали нас, товарищ старший политрук. Я еду за подкреплениями.

— Но ответить-то можете?

— Дак ведь как вам ответить! Где его старое место, я не знаю, но вот пройдете в ту сторону, — он неопределенно тычет рукой, — ну и встретите его.

— А по карте показать можете?

— Нет, по карте не возьмусь.

— Хорошо, мы дождемся вас тут. На обратном пути поедем с вами. Вы здесь же будете проезжать?

— Здесь!

Он восклицает это радостно, но я чувствую: лишь для того, чтобы поскорее отделаться от нас. Он, наверно, и сам еще не знает, каким путем будет возвращаться.

Продолжаем курить. Десять минут. Пятнадцать. Двадцать.

Я в шинели да еще взял с собою полевую сумку, планшет. Земля в лесу нагрета, словно не так давно истопленная печка. Жарко, тяжко.

Полчаса.

Грузовика, которого мы ждем, нет и нет. Зато появляются сразу два других и движутся к фронту — в направлении Айду-нымме.

— Куда, орлы?

— На КП первого полка.

— А везете что?

— Тол.

Серьезный груз!

— Значит, где КП, знаете точно?

— Конечно! Не шутки везем — тол и колючку!

Действительно, второй грузовик нагружен только мотками колючей проволоки.

— Однако, говорят, КП сменился. Вы не слыхали?

— Как это могло быть! Нас бы предупредили!

Резонное соображение. Принимаю решение.

— Сели! — командую Жерихову и сам вскакиваю в кузов первого грузовика, плотно уставленный ящиками с толом.

Страшновато: случись что — мы не доедем ни до КП полка, ни даже вон до того пенечка!

Жерихов торопится за мной. Я полушутя полусерьезно предупреждаю его:

— С размаху на ящики не прыгайте, они этого не любят!

И мы движемся через Айду-нымме третий раз за день…

Минометы шпарят яростней: еще бы, две машины на улице, обращенной к чистому полю, цель неплохая. Но водитель ведет машину, не обращая на это как будто бы никакого внимания.

Мины ложатся то с перелетом, то с недолетом. Слабовата боевая выучка у фрицев!

Миновали Айду-нымме, поле за ним, еще несколько крутых поворотов, Айду-лыве… Наконец осталось только одно небольшое поле, за которым нужный нам лесок.

Но только мы въехали на это поле (шли мы на скорости километров 30–35, не больше) — из этого леска вдруг белая ракета в нашу сторону. И сразу же огонь по нашей машине из минометов, пулеметов, винтовок.

Что там, на КП, очумели, что ли?!

Я кричу в кабину, где сидит командир машины и, может быть, из-за шума мотора не слышит, что творится кругом. Кажется, я уже понимаю, в чем дело!

— Там нет никакого КП! Там немцы!

Водитель, услышав мой окрик, тормозит, все валятся на тол…

Разрыв мины метрах в двадцати пяти. Едва выпрямив спину, все бойцы, сопровождающие машину, Жерихов, я прыгаем с машины и начинаем бежать подальше. Куда угодно от нее! Тол же!

Между прочим, стадное чувство — все бегут кучей. И в рост.

Но, заметив мелькнувший впереди синий комбинезон обогнавшего меня водителя, прихожу в себя и, вытаскивая на ходу пистолет из кобуры, ору ему в спину:

— Заворачивай машину, так и так твою мать, гони назад!

Минометы бить перестали. В нас стреляют уже только одиночными.

Вспомнил я финскую кампанию, снайперов на елях и как они однажды продержали меня на снегу больше двух часов, — пришлось притвориться мертвяком, — и так мне стало тоскливо…

Не задержали мы, значит, немцев на реке Пуртсе. Так всегда: ничего не знаешь, пока носом не ткнешься!

Смотрю, где Жерихов. Нет, живой. Тоже лег после перебежки.

Из-за редких деревьев на опушке леска, к которому мы так стремились, вижу явственно силуэт танка и вспышку огня. Так вот чья пушка по нас пальнула! На танке — белый крест.

Но, слава богу, и танкист промазал!..

Водитель нашей машины — глаза у него безумные — ринулся назад к грузовику (видно, только теперь до него дошло, что я ему кричал), вскочил пулей в кабину, и машина, как цирковая лошадь, прокрутившись буквально на пятачке, скакнула назад. Да как!

Мы — за нею.

Куда там! (Водитель, видно, решил тянуть до ближайшего укрытия — рощицы.)

Бежим, пригибаясь, вслед. Пули свистят справа, слева, над тобой.

Впрочем, не очень, конечно, разбираешь, где точно они свистят, так лишь кажется.

Как всегда не вовремя, мелькнула ехидная мысль: «Интересно, где я сегодня отыщу стойкую оборону для своего очерка? Ох и мастер же наш редактор подбрасывать темочки!»

Но додумывать эту язвительную мысль было некогда — начал подстегивать быстрый сухой щелк пулеметных очередей. Я бегу, а сердце у меня, как всегда в таких случаях, отказывает. Все-таки не юноша…

Избрал ориентиром один бугорок: передохну за ним.

Кое-как сумел заставить себя взять его бегом. Когда же перевалил через него, увидел, что и другие еле дышат. Но отдыхать некогда, и я скомандовал бежать дальше, к машине.

Настигли ее метрах в двухстах.

Командир машины спрашивает меня:

— Товарищ старший политрук, что же мне делать? Как вы думаете, где теперь искать КП?

Командир машины — воентехник с одним кубарем в петлицах, щуплый, в очках, нерешительный, несмотря на свою огнедышащую фамилию, которую он счел нужным сообщить мне в этот момент, так же как и свою должность: «Пламенной, командир взвода саперного батальона дивизии».

Что ему сказать? Подумал я, подумал да и посоветовал:

— Прежде всего, я полагаю, надо вывести машину из-под огня. На ней тол, а мы шатаемся под огнем впустую. Ясно ведь, что КП сменился! Когда же вы узнаете точно, где КП, тогда и будете пробираться туда. Ни в Айду-лыве, ни в Айду-нымме узнать об этом не у кого. Значит, хочешь не хочешь, приходится возвращаться. И я бы на вашем месте поступил именно так, не боясь потом никаких обвинений!