— Благодарю вас, — вежливо сказала она консьержке. — Я узнала все, что хотела.

За углом, на улице Дюра, они встретились: Серж вышел ей навстречу из подъезда многоквартирного дома, примыкающего к дому № 88. И парочка быстрым шагом удалилась, оживленно беседуя на ходу.

— Выглядит все о'кей, — высказался Серж. — Но вообще такие операции нельзя проводить в спешке, их надо как следует готовить.

— Феликс приказал операцию перенести на вторник, — возразила его дама.

— Почему? Что-нибудь произошло?

— Понятия не имею, да и тебе знать не надо.

В тот же понедельник около пяти Альфреду Бауму позвонили по прямому телефону.

— Насчет сегодняшнего разговора. — Это был голос Сейнака. — Мы готовы сотрудничать с вами.

— Рад слышать.

Наступила пауза, словно телефон внезапно отключили. Затем Баум услышал несколько искаженный, но хорошо различимый голос: «Расскажу вам одну странную историю. Вас, наверно, удивит, почему я решил вам довериться…» Это был его собственный голос и его слова, сказанные Сейнаку во время прогулки по Сене.

В трубке щелкнуло, вновь заговорил Сейнак:

— Вы, конечно, не ожидали, что я приму меры предосторожности. Но вы не хуже меня знаете — за секретными службами числится немало провокаций. Я удивился, что вы не спросили, нет ли у меня с собой магнитофона.

— А зачем? Чтобы вы насторожились? Если уж на то пошло, ваши коллеги не против того, чтобы вы приняли мое предложение?

— Жду конкретных распоряжений.

— К вам явятся двое наших сотрудников. Пусть один займет место в холле, рядом с дежурным, а второй потолкается среди тех, кто разносит корреспонденцию или ожидает разрешения подняться наверх. Снаружи тоже будут наши люди, но их вы и не заметите.

— Ладно. Скажите вашим людям, пусть обратятся к администратору, а я его предупрежу.

В тот же день после обеда префект полиции, предприняв меры, чтобы разговор не подслушали, позвонил тому, кого называли Феликсом.

— Наш приятель не смог сообщить последние новости о том, что они там делают в ДСТ, — сказал префект. — Такая незадача: Вавр и его заместитель никому ничего не говорят.

— Надо постараться: должны же мы знать, какие меры приняты против террористов!

— Разумеется. А как насчет этого Баума? Пора что-то предпринять?

— Пока не надо, будет еще время. Теперь об этом деле с бумагами Комитета обороны. Я распорядился доставить конверт по адресу.

— Когда?

— Послезавтра в шесть. Вы получите конфиденциальную информацию, на которую, если понадобится, можете потом сослаться. Ее доставят открыто, за час до того, как будет передан конверт, и отдадут дежурному на вахте. А вы организуйте рейд в редакцию. Пошлите людей из бригады борьбы с коммунистами. Это по их части, они уж поусердствуют. Пошлите народу побольше, пусть обыск будет быстрым и тщательным. Ну, не мне вам объяснять…

— А как с прессой?

— Назначьте пресс-конференцию в префектуре, проведите ее лично. Выберите парочку особо щекотливых страниц для факсимильного воспроизведения в газетах. Максимум шума, ясно? Только поспешите, а то кто-нибудь из правительства захочет все дело прикрыть.

— Понял.

— Пусть газеты поднимут вой, заголовки покрупнее. «Юманите», конечно, завопит насчет провокации. Ну и пусть.

Адмирал Кент Брубек тридцать пять лет прослужил в военно-морских силах США, и ничего удивительного, что, имея за плечами такое прошлое, он относился к Генри Киссинджеру с некоторой неприязнью и весьма подозрительно. Ему решительно не нравилось, что самый обыкновенный университетский профессор, в речи которого звучит какой-то смутный акцент, ухитрился остаться ключевой фигурой внешней политики Соединенных Штатов, хотя и не занимает больше никаких постов. Адмирал был человек прямолинейный, все называл своими именами: лопату — лопатой, жопу — жопой, а западных коммунистов — русским охвостьем. Дураком он при этом отнюдь не был, ему были присущи незаурядная житейская ловкость и хитрость, которые он успешно скрывал, чему в немалой степени способствовало безудержное и громогласное хвастовство, свойственное его профессии.

В свое время он стал самым молодым адмиралом на флоте, а теперь президент именно ему предложил возглавить Центральное разведывательное управление — именно в тот момент, когда престиж этой организации был на нуле, руководство рассорилось с сенатом, и всем было известно, что результаты ее деятельности жалки до крайности. И эти факты его биографии объяснялись отнюдь не милостью Божьей и не расположением фортуны. Он сам намечал себе высшие посты и прокладывал к ним дорогу локтями и зубами. Киссинджер для него был еще одним, кому ради карьеры на многое пришлось пойти, он воплощал в глазах Брубека все, что было плохого в вашингтонских коридорах власти.

Тем не менее в брюссельском аэропорту, подойдя к «Боингу-707», предоставленному в их распоряжение руководством НАТО, он своей ручищей обнял Киссинджера и провозгласил сердечно:

— Привет, Генри, отличный ты малый!

На что доктор Киссинджер, ни в коей мере не введенный в заблуждение этим медвежьим, а потому опасным дружелюбием, ничего не ответил.

Самолет поднялся в воздух. Сидящим вдвоем в переднем салоне (двое охранников находились в другом отсеке, позади) доктору и адмиралу принесли две порции шотландского виски. Это была первая возможность поговорить наедине о том, что им предстояло делать в Париже.

— Эти взрывы могут дестабилизировать структуру наших западных союзников, — высказался доктор Киссинджер. — Ведь можно предположить, что если на выборах коммунисты Франции получат значительную поддержку, то этому примеру последуют в Италии, а позднее — в Испании и Греции.

— Хемминг постоянно держит меня в курсе дел, — ответил адмирал. — Он считает, что как раз коммунисты и организовали эту кампанию террора.

— Сомневаюсь, — возразил Киссинджер. — Не их стиль. Откуда, кстати, Хемминг получает сведения?

— Источники информации мы держим в секрете, — коротко ответил адмирал.

— Наверняка сидит за столом и читает газеты, а потом ужинает с разными незначительными деятелями, у которых денег больше, чем здравого смысла. В подобных ситуациях у наших людей развивается болезненное воображение. За двадцать лет я не получил от ЦРУ ни одной толковой информации, все они не стоили и бумаги, на которой написаны. А бумага раньше была дешевая!

Доктор улыбнулся своей маленькой шутке.

— Когда вы поработаете подольше в этом ведомстве, Кент, — продолжал он, — вы сами убедитесь, что там врут все, абсолютно все. А начальство больше всех. Даллес имел обыкновение немедленно увольнять каждого, кто признается, что он чего-то там не знает или не может сделать. И эти ребята все силы кладут на то, чтобы угадать, что именно хотелось бы услышать руководству, и только это ему и сообщают. На факты всем наплевать…

Адмирал нахмурился. Может, все это и верно, но ему не нравилось слышать такое от Киссинджера.

— Так что будем делать? — задал он вопрос.

— Сначала попробуем воздействовать на французское правительство, чтобы оно хоть что-то делало. Это просто: мы им немного пригрозим. Они угроз терпеть не могут, сразу разобидятся и начнут бранить нас на свой манер, но при этом прислушаются. Никому в Европе наши деньги и власть не внушают такого трепета, как французам. Поэтому они и устроят вокруг нашего появления шум. Вот увидите.

— Ну, а если наши люди немножко поработают?

— Президент Соединенных Штатов и так в ужасе от мысли, что ваши люди могут вмешаться в чужие дела, Кент. Просто в ужасе!

— Напрашивается вывод, что у нас за президент.

— Отсюда можно сделать вывод, что он не доверяет ЦРУ, поэтому он вас туда и назначил.

Это недавнее назначение для Киссинджера оставалось загадкой, он считал адмирала Брубека вполне подходящим человеком, чтобы командовать авианосцами на Тихом океане, но весьма сомнительным приобретением в качестве руководителя ЦРУ.