Яйцеобразная орбита Меркурия согласно Птолемею: Е = Земля, М = Меркурий

На представленном выше рисунке ступица Колеса Обозрения движется по часовой стрелке по малой окружности, от "А" до "В"; точка на ободе, к которой подвешена кабина, движется против часовой стрелки по яйцеобразной кривой от "а" к "b"; сама же кабина вращается вокруг результирующего эпицикла. Но этого еще недостаточно; в случае некоторых непокорных планет было установлено, что к первой кабине нужно подвесить другую кабину, которая движется по другому радиусу и с другой скоростью; а потом еще и третью, четвертую и пятую, пока пассажир в окончательной кабине не станет описывать траекторию, более или менее совпадающую с той, которую он должен был описывать.

С течением времени система Птолемея была усовершенствована, семь пассажиров: Солнце, Луна и пять планет нуждались в механизме, состоящем не менее, чем из тридцати пяти колес, чтобы перемещаться по небу; самое внешнее колесо, несшее на себе неподвижные звезды, доводило число колес до ровных сорока. Данная система была единственной, признаваемой академической наукой в дни Милтона – и он же представил ее карикатуру в знаменитом пассаже из "Потерянного Рая":

Любителям догадок, может быть,

Над ними Посмеяться возжелав,

Над жалким суемудрием мужей

Учёных, над бесплодною тщетой

Их мнений будущих, когда они

Исчислят звезды, создавать начнут

Модели умозрительных небес

И множество придумывать систем,

Одну другой сменяя, им стремясь

Правдоподобность мнимую придать,

Согласовав с движением светил;

Сплетеньем концентрических кругов

И эксцентрических — расчертят сферу

И, циклов, эпициклов навертев,

Орбиты уместят внутри орбит.^[58]

Альфонс Х Кастильский, называемый Мудрым, который был набожным человеком и большим покровителем астрономии, поставил вопрос ребром. Когда его посвятили в систему Птолемея, он вздохнул: "Если бы Всемогущий Господь проконсультировался со мной перед тем, как приступить к Творению, я бы порекомендовал ему что-нибудь более простое".

3. Парадокс

Во Вселенной Птолемея имеется нечто ужасно неприятное; это работа педанта, обладающего массой терпения и ничтожной изобретательностью, упрямо укладывающего "орбиту в орбиту". Все основные идеи эпициклической вселенной – вместе с геометрическим инструментарием для нее - были отточены его предшественником, Гиппархом; но сам Гиппарх применил их только лишь для конструирования орбит Солнца и Луны. Птолемей завершил незаконченную работу, не внося в нее какой-либо идеи, имеющей крупное теоретическое значение^[59].

Гиппарх процветал приблизительно в 125 г. до н.э., чуть больше сотни лет после Аристарха; Птолемей же процветал приблизительно в 150 г. н.э., приблизительно через три столетия после Гиппарха. В течение этого отрезка времени, практически равного длительности Героической Эры, никакого прогресса сделано почти что и не было. Вехи ветшали, вскоре они совершенно исчезнут в пустыне; Птолемей был последним великим астрономом Александрийской Школы. Он поднял путеводную нить, оставшуюся после Гиппарха, и завершил картину, зациклив петлю в петле. Это был монументальный, но и угнетающий гобелен, продукт усталой философии и декадентской науки. И ничего не пришло, чтобы заменить его, в течение чуть ли не полутора тысяч лет. "Альмагест"^[60] оставался Библией астрономии вплоть до начала семнадцатого века.

Чтобы оценить этот исключительный феномен с правильной перспективы, необходимо не только остерегаться мудрости задним числом, но и противоположного отношения, своеобразной доброжелательной снисходительности, которая рассматривает забавы и безумства Науки в прошлом в качестве неизбежных последствий невежества или суеверий: "просто наши предки не могли знать лучше". Вся штука, которую я пытаюсь сейчас доказать, заключается в том, что они таки знали лучше; а вот для того, чтобы пояснить исключительный тупик, в который космология завела себя сама, нам необходимо поискать более конкретные причины.

В первую очередь, александрийских астрономов вряд ли можно обвинить в невежестве. У них имелись более точные инструменты для наблюдений за звездами, чем были у Коперника. Сам он, как мы еще увидим, практически и не беспокоился звездными наблюдениями; он полагался на наблюдения Гиппарха и Птолемея. Относительно реального движения в небесах он знал не более того, что знали они. "Каталог неподвижных звезд" Гиппарха и "Таблицы для расчетов движений планет" Птолемея были настолько надежными и точными, что служили, после нескольких незначительных поправок, в качестве навигационных руководств Колумбу и Васко да Гаме. Эратосфен, еще один александриец, рассчитал диаметр земли, получив 7850 миль, ошибившись всего на 1/2 процента; Гиппарх вычислил расстояние до Луны как 30 1/4 диаметров Земли – с ошибкой всего лишь в 0,3 процента^[61].

Таким образом, если нас интересуют фактические знания, Коперник был не лучшим, а в некоторых отношениях и худшим астрономом, чем греки из Александрии, жившие во времена Иисуса Христа. У них имелись те же самые данные наблюдений, те же самые инструменты, те же самые "ноу-хау" в геометрии, что и у него. Они были великаны в "точных науках". Тем не менее, им не удалось увидеть того, что Коперник увидел после, ну а Гераклид с Аристархом – видели еще до них: что движением планет со всей очевидностью управляют Солнце.

Я уже говорил о том, что нам следует остерегаться слова "очевидность", но в данном конкретном случае его использование полностью оправданно. Для последователей Гераклида и Пифагора гелиоцентрическая гипотеза не была удачной догадкой, к этому их привел наблюдаемый факт того, что внутренние планеты вели себя словно спутники Солнца, и что попятное движение, равно как и изменение расстояние до Земли у внешних планет в такой же степени управлялись Солнцем. Таким образом, к концу второго столетия до нашей эры у греков в руках имелись все основные элементы головоломки^[62], тем не менее – им не удалось собрать ее; а точнее – собрав их все вместе, они опять разобрали головоломку по кусочкам. Им было известно, что орбиты, периоды вращения и скорости перемещения пяти планет были связаны, и зависели, от Солнца – тем не менее, в той системе мироздания, которую они завещали миру, этот обладающий всеохватной важностью факт они полностью проигнорировали.

Эта умственная "куриная слепота" ума является тем более примечательной, что, будучи философами, они были осведомлены о ведущей роли Солнца, которую они же, в качестве астрономов, тем не менее, отвергали.

Несколько цитат позволят проиллюстрировать данный парадокс. Цицерон, к примеру, чьи знания астрономии, естественно же, полностью основывались на греческих источниках, писал в "Республике": "Солнце… правитель, князь и предводитель других звезд, его единый и управляющий принцип Вселенной настолько велик, что лучи его освещают и заполняют все сущее… Орбиты Меркурия и Венеры следуют за ним как его компаньоны".

Плиний пишет веком позднее: "Солнце движется среди планет, направляя не только календарь и Землю, но и сами звезды вместе с небом".

Плутарх рассуждает подобным образом в "Лике на лунном диске":

Но в общем, как можем мы сказать: Земля находится в центре – в центре чего? Вселенная бесконечна; и бесконечность, у которой нет ни начала, ни конца, нет и центра… Вселенная не предназначила какого-то фиксированного центра для Земли, которая плавает без руля и ветрил через бесконечную пустоту без надлежащей цели…

В четвертом столетии нашей эры, когда темнота окончательно замкнулась над миром античности, Юлиан Отступник^[63] писал о Солнце: "Оно ведет в танце звезд; его предвидение направляет все поколения в природе. Вокруг него, их Царя, планеты кружат в танце, они кружатся вокруг него в совершенной гармонии своих точно описанных расстояний, что подтверждено мудрецами, которые следят за происходящим на небесах".