– Так надо было разрыть ход, чтоб вышел Зеро! – распалялся «дядя». – А то ведь странная получилась «маскировка» хода…

– Я и приказал тумбе!.. Разроет он… А Станислав улетит в следующий раз. Сейчас же надо немедленно увозить масс-голограф и телескоп, пока у нас все не отобрали.

– Нам надо остаться, – подавленно произнес Альф, – а то Зеро без воды погибнет там. Надо ему помочь.

– Конечно! – сказал гомеопат.

– Мы все, кто из «алфавита», – отрезал «дядя», – полетим. Мы не можем остаться без масс-голографа. Три куска зеркала можно склеить. Нам пора восстанавливаться. У Эпсилона вон уже нет ушей… Останетесь здесь вы, Кеша, раз Зеро оказался засыпанным по вашей вине. Да, да, ведь Большой Кеша ваша копия! Вам легче с ним работать…

– Моя, моя… – забормотал гомеопат, помолчал, а потом спокойно сказал: – Кстати, должен всех вас поставить в известность. Хотя огорчать вас и не хотелось. Не сказать не могу. Дело в том, что Станислав-Зеро плохо к вам относится, ко всем: «от альфы до омеги». Он против вашего существования. Это правда. Лучше улетайте, друзья… Сам он, по-моему, лететь уже передумал.

– Ложь это! – взволнованно вдруг вскричал Альф. – Они с кочерыжкой умышленно завалили нашего Зеро! Все ясно!

– Не так ли? – спросил Уварова до того молчавший нумизмат. – Решил ты, Иннокентий, всех устранить и стать единоличным владетелем масс-голографа и телескопа? А? И рой тебе нужен?..

– Да вы что?! – вскочил гомеопат. – Вы с ума сошли? Зачем мне так много?.. Мне из сорока миллиардов хватит и одного миллиона.

– А ты скромник! – с брезгливой улыбкой заметил ему нумизмат.

И тут все, кроме нумизмата, что называется, понесли гомеопата на кулаках. Страшно было смотреть…

И тут я увидел кое-что другое.

Из-за самолета не спеша, вразвалку шел к нам огромный, толстый «гомеопат»! Я сразу понял, что это «тумба», как свою копию называл Уваров. Большого Кешу сбоку рельефно освещало заходящее солнце и, хотя он был далековато, виден был отчетливо. Ростом он был около десяти метров и очень толст. Конечно, в нем были все двенадцать тонн.

– Это он, что ли?!. Кочерыжка!.. – закричал Георгий-нумизмат. – Все гибнет!..

Избиение гомеопата мигом прекратилось.

Стало тихо. Лишь слышно было, как шмыгает носом поколоченный Уваров да скрипит, издали похрустывает под подошвами медленно шедшего толстяка песок.

– Вздумали без меня удрать, – чуть скривив губы, презрительно сказал огромный толстяк и остановился метрах в сорока от нас.

– Вздумали! – за всех резко ответил ему Эпсилон-Кобальский. – В конце концов тебе-то что там делать?

– А вам? – спросил толстяк. – Вам что?

– Мы выполняем приказ Станислава-Зеро. Масс-голограф и телескоп, который стоит, может быть, сто миллиардов, должны быть сегодня же вывезены! Можно подумать, ты об этом впервые слышишь!.. Тебя же на днях вывезем на большом самолете. Этот с тобой на борту не взлетит. Ты слишком тяжел.

– Так я стал слишком тяжелым? – медленно подступая к нам, более решительно заговорил толстяк. – Они выполняют приказ Зеро!.. А вас не волнует то, что Зеро против нашего существования – моего и всех, всех ребят из «алфавита»? То-то он постоянно был против моего полета с вами.

– Кто это тебе сказал? – спросил «дядя» толстяка. – Кто сказал, что он против нашего существования.

– Тот, кому это известно, – мой прототип. Я сделал все так, как он сказал. Разрушил мазар и…

– Засыпал Зеро? – ужаснулся Альф.

– Разумеется…

– Замолчи, глина!! – рявкнул Иннокентий-гомеопат. – Я тебе приказал все правильно сделать!.. А ты заторопился сюда!.. – Он вскочил на ноги, возмущенно потрясая перед собой кулаком, забегал перед Георгием-нумизматом.

– Надо всем остаться и освободить Зеро, – сказал Альф.

– Оставаться немыслимо, – возразил нумизмат. – Я нахожусь в критических обстоятельствах… Полет отменить нельзя.

– Разве это моя копия?! – мотая головой, воздевая руки к небу, петлял на пятачке и слезно вопил гомеопат. – Это недоразумение!.. Друзья, я не должен – не могу! – отвечать за слова лживой, дефектной копии…

– Остановитесь, Иннокентий! – сказал нумизмат. – Вы не можете лететь с нами. Вы останетесь… Устами Большого Кеши говорите вы, мой друг.

При этих словах гомеопат остановился, перестал вопить и шмыгать носом. Вдруг совершенно спокойно сказал:

– Тумба, тебе надо лететь с масс-голографом. Чтоб своевременно восстановиться. Я полечу с тобой. Обещаю восстановить тебя. Не жди, пока развалишься. Не слушай их.

– Мы полетим оба, – обращаясь ко всем присутствующим, сказал Большой Кеша. – Или никто. Можете сделать самолет в два раза больше. Приступайте. Время есть.

– Разбито же зеркало!.. – с сожалением воскликнул робкий Бет.

– Это какое-то проклятье! – злобно, сквозь зубы процедил нумизмат и быстро стал ходить взад и вперед. – Бет, скажи, с Большим Кешей на борту этот самолет взлетит?

– В принципе да, – не задумываясь, ответил длинный Бет.

– Тогда летим. Кстати, Эпсилон, – с возмущением и досадой в голосе спросил нумизмат Кобальского, – и зачем это вы соорудили этого Большого Кешу?

– Ну это же понятно: чтоб из хранилища вытаскивать тяжелые сокровища… Ну а потом оказалось, когда надо было достать телескоп со дна моря, что Кеша умеет плавать не лучше, чем булыжник… Пришлось создать исполина, – виновато вздохнул Кобальский.

– Да-а, размахнулись. Какая удивительная щедрость!..

Большой Кеша первым пошел к самолету.

– Эпсилон, – шепнул «дядя», – возьми осколок зеркала. Я чуть поверну линзу, чтоб не задеть самолет…

– Я понял, – коротко бросил Кобальский. – Все в сторону. Бет, в лодку. Запусти установку.

Кобальский (так уж по привычке называл я Эпсилона) с большим осколком зеркала быстро стал в нужное место. Я видел, как из разрезанных пальцев его левой руки по большому обломку зеркала струйкой текла кровь. Но он этого не замечал.

«Дядя» мертвой хваткой зажимал рот гомеопату.

Большой Кеша за линзой резко вскрикнул и отскочил в сторону, пальцами правой руки держась за локоть левой. Минуты две он с недоумением глядел на нас.

Все тихо, медленно, словно растекаясь, запятились к воде.

«Сейчас, – подумал я, – Большой Кеша начнет всех ловить и топить». Но нет. Он не спеша подошел к телескопу и стал непрерывно бить по нему ногой, пяткой. Бил методично, сопя, постанывая при каждом ударе.

За несколько минут он раскрошил его вдребезги.

Взглянул на нас и, побледневший, молча пошел к самолету.

Все были ошеломлены.

Первым пришел в себя Кобальский.

– Что вы сделали?!. – то обращаясь к Иннокентию, то бегая вокруг полупрозрачных кристаллических глыб, кричал он. – Невозможно поверить! Как мы боялись довериться этому человеку. О, какой ущерб… Какая катастрофа…

Он подбежал к растерянному, уныло стоявшему гомеопату.

– Послушай, старый, глупый Кеша, ты превратил в необратимую груду такую вещь!

– Это не я, Станислав. Я ведь все-таки не он… – оправдывался гомеопат. – И я не обязан отвечать за его действия.

– Его руками это сделал ты, вандал. Ты! Ты в руины превратил бесценное сокровище. Бес-ценное!! В руины, в руины!.. Вон они!

Эпсилон осекся.

Притих весь этот базар, все повернулись к разрушенному телескопу и стояли с отвисшими челюстями – как какие-нибудь дикари глядели, что происходит с его остатками.

Ярко вспыхивала то одна, то другая прозрачная желеобразная глыба. С очередной вспышкой каждая из них горела все дольше. Наконец все они стали светить непрерывно и ровно. Их мягкое, с люминесцентной прохладой свечение ясно выделялось в потоке вечернего солнечного света. Секунд через пятнадцать над кристаллическими глыбами возникла яркая и трепетная световая полусфера. Вдруг мы оказались в ее пределах. Словно круг по воде, она с нарастающей скоростью белесым фоном разлетелась вокруг нас. Так же возникли вторая и третья сферические волны. Через минуту или две, очевидно, где-то отразившись, первая волна возвратилась довольно темным, не ночным, а таким прозрачным сумеречным фронтом. Чем ближе, теснее смыкалось вокруг нас световое пространство, тем тусклее становилось солнце, словно само небо стало огромным темнеющим стеклом. Стало чуть прохладнее…