Приведя эти показания посторонних свидетелей, относящиеся к моему рассказу, я сейчас продолжу отчет о своих личных наблюдениях. Я довел свое повествование, как читатель, несомненно, помнит, до появления у нас странного бродяги, назвавшегося капралом Руфусом Смитом. Это произошло в самом начале октября. Сличая даты, я обнаружил, что визит доктора Истерлинга в Клумбер предшествовал прибытию капрала примерно на три недели или даже больше.

Все это время я ужасно волновался. С того самого дня, как генерал узнал из разговора со мной о наших взаимоотношениях с его детьми, я ни разу не видел ни Габриель, ни ее брата и не сомневался, что по отношению к ним применялись какие-то мены ограничения. Мысль о том, что именно мы явились виновниками этого, была очень тягостна и для меня, и для моей сестры.

Однако вскоре наша тревога уменьшилась: через два дня после моего последнего разговора с генералом мы получили письмо от Мордаунта Хэзерстона. Оно было принесено сыном одного из рыбаков. Мальчишка сообщил, что письмо вручила ему на подъездной аллее какая-то пожилая женщина. По моим предположениям, это была кухарка Клумбер-холла.

«Дорогие друзья! — было написано в этом письме. — Вы, наверно, очень беспокоитесь, не имея от нас никаких известий. Мысль об этом очень удручает нас. Мы вынуждены все время сидеть дома. Но это принуждение — морального, а не физического порядка.

Бедный отец, который с каждым днем становится все беспокойнее, упросил нас дать слово не выходить из дому, пока не минует пятое октября. Он, со своей стороны, сказал, что после этой даты, следовательно, меньше, чем через неделю, мы будем свободны, как ветер, и сможем идти, куда захотим. Значит, нужно подождать совсем немного. Габриель уже говорила вам, что пятого октября страх отца достигает апогея. Но зато потом он совершенно успокаивается. В этом году отец имеет, очевидно, больше оснований, чем обычно, ожидать какого-то несчастья. Никогда еще не принимались такие продуманные меры предосторожности и никогда еще отец не обнаруживал такого глубокого упадка мужества. Кто мог бы подумать, глядя на сгорбленную спину отца и на его дрожащие руки, что это тот самый человек, который когда-то в упор убивал тигров в джунглях Тераи, смеясь над менее смелыми охотниками, которые предпочитали во время охоты занимать безопасную позицию на спине слона под балдахином. Вы ведь знаете, что отец был награжден крестом Виктории за бои на улицах Дели. А сейчас он дрожит от ужаса и прислушивается к каждому шороху, живя в самом, казалось бы, тихом и мирном уголке. Как это ужасно, Уэст! Но вспомните, что я уже говорил вам: это не фантастическая опасность, существующая только в воображении отца. Нет, эту опасность мы имеем все основания считать совершенно реальной. Однако она носит такой характер, что не может быть ни предотвращена, ни даже выражена понятными словами. Если все кончится благополучно, мы увидимся с вами в Бранксоме шестого числа.

Любящий вас обоих Мордаунт».

Это письмо очень успокоило нас, так как мы убедились, что наши друзья не подвергаются никакому физическому принуждению. Но нас сводило с ума сознание, что мы совершенно бессильны перед опасностью, которая угрожает тем, кто для нас дороже всего на свете.

Каждый день мы неоднократно задавали друг другу вопрос об этом, но чем больше мы думали, тем безнадежнее казалось нам положение. Тщетно мы напрягали все наши умственные способности, сопоставляли слова, слышанные нами от обитателей Клумбера, слова, которые хотя бы косвенно были связаны с предметом наших размышлений.

Наконец измученные бесплодными разговорами, мы решили не думать об этом, успокаивая себя тем, что через несколько дней запреты будут сняты, и мы сможем узнать все непосредственно от наших друзей. Но мы понимали, что оставшиеся дни покажутся нам долгими и тоскливыми. Так бы оно и было, если бы не произошло новое непредвиденное событие, которое отвлекло наши мысли от собственных переживаний и дало нам новый повод для размышлений.

Утро третьего октября было полно добрых предзнаменований. Солнце светило ярко. На небе не было видно ни единого облачка. Правда, на рассвете дул легкий ветерок и несколько белых облачков пронеслись по небу, подобно растрепанным перьям огромной птицы. К середине же дня ветер окончательно стих, воздух стал неподвижным и душным. Для октября такая жара была необычной. Солнце сияло вовсю, мерцающая дымка, лежащая над вересковыми полями, скрывала Ирландское море и противоположный берег Канала. Длинные тяжелые маслянистые волны медленно вздымались и опускались, набегая на берег, ударяясь о скалы с глухим монотонным шумом. Неискушенному человеку эта тишина ни о чем не говорила. Но люди, умевшие разбираться в причудах природы, чувствовали во всем смутную угрозу — в воздухе, в небе и в море.

После полудня мы с сестрой медленно прогуливались по длинной песчаной отмели, которая вдается в Ирландское море и граничит с одной стороны с живописной бухтой Лус, а с другой — с узким и мрачным заливом Киркмэйден, на берегу которого и расположен Бранксом. Было очень жарко, далеко идти не хотелось, поэтому мы с сестрой уселись на песчаный холмик, поросший полузасохшими пучками травы. Такие холмики тянутся вдоль всей береговой линии и образуют естественную преграду от вторжений океана.

Но вскоре наш покой был нарушен тяжелыми шагами, и перед нами предстал Демисон, старый военный моряк, о котором я уже говорил. Он нес на спине круглую сеть для ловли креветок. Увидев нас, он подошел и обычным грубовато-доброжелательным тоном выразил надежду, что мы не обидимся, если он пришлет нам в Бранксом блюдо креветок к завтраку.

— Я надеюсь на хороший улов перед бурей, — заметил он.

— Значит, вы думаете, что надвигается буря? — спросил я.

— Ну как же, даже не моряк может подтвердить это, — ответил он, засовывая за щеку большую порцию табака. — Окрестности Клумбера белы от чаек. А летят они к берегу из боязни того, что ветер вырвет у них все перья. Вот такой же был день, когда мы с Чарли Нэпиром были под Кронштадтом. Тогда буря загнала нас близехонько к пушкам крепости, несмотря на все наши двигатели и гребные винты.

— Бывали когда-нибудь кораблекрушения в этих краях? — спросил я.

— Боже мой! Да это самое подходящее место для кораблекрушений! — воскликнул он. — В испанскую войну вот в этой самой бухте пошли ко Дну со всей командой два первоклассных судна короля Филиппа. Если бы эти воды или бухта Лус, вот там у мыса, могли говорить, им было бы о чем рассказать. Когда настанет день суда, вся вода здесь буквально закипит от массы людей, которые поднимутся со дна.

— Надеюсь, что за время нашего пребывания здесь не произойдет кораблекрушения, — с жаром произнесла Эстер.

Старик покачал седой головой, недоверчиво всматриваясь в туманный горизонт.

— Если ветер подует с запада, — сказал он, — некоторые из этих парусников почувствуют себя плоховато, особенно если буря настигнет их в Северном Канале. А вон видите, там трехмачтовое судно? Смею уверить вас, что его капитан очень хотел бы оказаться сейчас в безопасности в Клайде.

— Оно будто не движется! — заметил я, глядя на судно. Его черный корпус и блестящие паруса медленно опускались и поднимались в такт биению гигантского пульса моря. — Может быть, вы ошибаетесь, Джемисон, и бури не будет?

Старый моряк усмехнулся с видом бывалого человека и зашагал дальше. А мы с сестрой медленно двинулись к дому, с трудом бредя по жаре.

Я поднялся в кабинет отца узнать, нет ли каких-нибудь распоряжений от лэрда. Отец все это время был так занят новым научным трудом о литературе Востока, что вся хозяйственная деятельность, связанная с имением, было возложена на меня. Квадратный стол был настолько загроможден книгами и бумагами, что от двери совершенно не было видно отца, если не считать пучка седых волос.