Так, уже зрительный образ в принципе не может быть понят как простое воздействие световых лучей на сетчатку остающегося пассивным глаза. Это может показаться парадоксальным, но ключом к постижению тайны зрительного восприятия предстает тот способ опознания вещей, который доступен слепым: только самостоятельное воспроизведение точного контура, рельефа, текстуры предмета в движении собственной руки дает им точное представление о нем. Именно самоощущение активного взаимодействия с предметом порождает его впоследствии отчуждаемый образ, в то же время никакое пассивное страдательное его восприятие, иначе говоря, контакт с неподвижной рукой не в состоянии породить вообще никакой информации о формоочертаниях или текстуре постигаемой ими вещи. И потом, в отсутствие предмета, из памяти как его образ вызывается уже ничто иное, как тонкая моторика именно того движения руки, которое и направляло контакт, и самоощущение того взаимодействия с предметом, которое возникало у человека в ходе контакта. Но в сущности точно такое же сканирование поверхности явлений осуществляется нами и во время зрительного восприятия, и только самоощущение этой процедуры раскрывает перед нами структуру внешней реальности. Там же, где нет самостоятельного воссоздания контуров и рельефов предмета, нет и не может быть никакого представления о нем; и широко известно, что от рождения не видящий человек, которому вдруг возвращают зрение, еще должен учиться видеть и различать...
Точно такое же сканирование - но теперь уже звукового фона подсознательно происходит и во время слухового восприятия действительности. Без сомнения каждый из нас может "расслышать" в самом себе мотив какой-нибудь полюбившейся песни; тренированный же слух профессионального музыканта способен среди безмолвия явственно различать даже партии отдельных инструментов в сложном симфоническом произведении. Как кажется, не требует доказательств тот факт, что такое воспроизведение в самом себе всех западающих в душу мелодий возможно только известным напряжением нашей психики. Правда, в точности неясно, напряжением каких именно механизмов воссоздается вся эта безмолвная музыка, но ясно, что именно их же работой должно обеспечиваться и "живое" ее восприятие уже в филармоническом зале. Без структурированной работы этих механизмов простое давление на барабанные перепонки не в состоянии породить решительно ничего, кроме, может быть, сплошного неразложимого на отдельные звуки шума...
Все то же можно было бы говорить и о тактильных, и о любых других наших взаимодействиях с окружающим миром. Интегральное же восприятие действительности, которое сочетает и синхронизирует и зрительные, и слуховые и тактильные ощущения, - это согласованная работа всех обеспечивающих разнородные восприятия структур. Словом, как абстрактный образ, запоминается вовсе не предмет, но именно самоощущение организма, которое связано с процедурой его восприятия.
Будет ли ошибкой сказать, что такой способ запоминания простирается не только вверх по эволюционной лестнице вплоть до человека, но и вниз - до одноклеточных?
Конечно, и клетка далеко не проста, больше того, это одно из самых сложных образований в сущности всей предшествующей человеку цепи развития природы. Но все же было бы наивным и неправильным искать в ней аналоги всех тех органов и функциональных систем, которые свойственны организмам, занимающим высшие позиции в общей биологической систематике. Поэтому предполагать, что абстрактный образ, фиксирующий чередование каких-то стандартных движений с разного рода их модификациями (как в приведенном примере с лабиринтом количество "шагов" и направление поворотов), должен отпечатываться в неких специализированных управляющих центрах этой убогой твари, означало бы собой род преформизма. Когда-то давно, не умея объяснить развитие живого существа от эмбриона до взрослой особи, человек представлял себе уже зародыш в виде до предела уменьшенной копии последней, иначе говоря, переносил на него все атрибуты взрослого организма. Так и здесь подобный взгляд на вещи означал бы присвоение простейшему тех качеств, которые обретаются лишь высшими биологическими видами. Словом, представление о том, что алгоритмы сложных согласованных движений могут как-то дублироваться и в виде своеобразных рецептов записываться на каких-то специфических носителях информации, с тем чтобы в нужный момент благодаря обращению к ним можно было бы мгновенно восстановить подходящую для случая формулу разрешения ситуации, вряд ли состоятельно. Во всяком случае там, где речь идет о простейших организмах.
Нет, разумеется, долгое становление психики не может быть объяснено простым "увеличением" размеров всего того, что изначально было свойственно уже одноклеточным. Поэтому сложнейшие формы устройства живой материи не могут просто повторять и до бесконечности надстраивать что-то изначально сложившееся на самой заре биологической эволюции (хотя, разумеется, не обходится и без этого), - преодоление каких-то качественных рубежей здесь неизбежно. Глубокие структурные и функциональные отличия разделяют эти полярные точки единой эволюционной шкалы. А это значит, что в исходном пункте эволюционного восхождения должны действовать принципиально иные, нежели те, которые свойственны высшим организмам, механизмы памяти. Здесь недопустимо искать специализированные центры управления, способные кодировать ключевые ритмы поведения; запоминание должно обеспечиваться действием предельно простых, если не сказать примитивных, устройств.
Самым же примитивным, как представляется, может быть только монотонное механическое повторение какого-то однажды исполненного действия.
Кстати, и это эволюция пронесла через миллионолетия: ведь и у "венца творения" бездумная зубрежка занимает далеко не последнее место в освоении мира.
Но заметим: такая форма запоминания может быть эффективной только там, где речь идет лишь о непродолжительном периоде времени и где общее количество всех подлежащих сохранению двигательных структур не превышает какого-то критического рубежа.
Во-первых, это связано с тем, что любое повторение чего бы то ни было может проходить только "по затухающей", ибо с каждым новым циклом неизбежна утрата каких-то тонких деталей. Тем более, что с завершением целевого процесса, в отсутствие предмета, повторить его можно только в форме своеобразной "пантомимы". Поэтому закрепление любого алгоритма в памяти индивида может быть гарантировано лишь там, где подлежащее сохранению действие периодически воспроизводится в собственно предметной форме и где частота такого воспроизводства полностью компенсирует скорость утраты деталей. Если же речь идет об однократном случайном движении, то всякая память о нем сотрется уже очень скоро, и, вероятно, справедливо было бы утверждать, что забвение столь же необходимо живому, сколь и сама память.
Во-вторых, организм любой степени сложности живет отнюдь не в "безвоздушном пространстве", поэтому он обязан реагировать на все изменения ключевых факторов своей среды обитания - и в первую очередь изменением способа своего собственного поведения. Между тем любое изменение последнего, любой переход к решению какой-то новой целевой задачи - это формирование уже новой структуры деятельности. Поэтому одновременное сохранение старой означает необходимость ее вынужденного сочетания с какими-то другими. Мы, правда, говорили о том, что биологическая ткань обязана обеспечивать возможность одновременного участия исполнительных органов живого тела в структуре многих разнонаправленных движений. Но уверенности в том, что ее возможности в этом и в самом деле беспредельны, разумеется, нет. Поэтому какие-то деформации подлежащих закреплению в памяти начал неизбежны и по этой причине.
Словом, такой способ сохранения не может быть достаточно надежным. Но это обстоятельство имеет не только свои негативы. Причем позитивное здесь куда более существенно: ведь буквальное повторение даже самой удачной формулы решения какой-то типовой задачи и не нужно. В самом деле, как нельзя дважды войти в одну и ту же реку, или как нельзя дважды в одном и том же знаке распознать действительно одно и то же, одна и та же, сходящаяся во всех своих деталях, структура поведения физически не может быть воспроизведена. Окружающая среда живет по своим законам, и удачно найденное для одной контекстной ситуации уже не может служить ключом к разрешению какой-то другой, пусть и схожей с нею. В постоянно же изменяющейся среде любое существо вынуждено импровизировать, поэтому чисто механическое повторение одного и того же может только дезориентировать.